— Ну? — осведомился Орандула. — Ты что, забыл откочевать?
— Оставь меня в покое, — огрызнулся мальчик-солдат.
— Все уже в пути, — заметил птицебог. — Но не вижу, чтобы это тебе чем-то помогло.
— А тебе-то что за дело? — резко спросил мальчик-солдат.
— Мне есть дело до неоплаченных долгов. Ты мне задолжал. Жизнь или смерть. Помнишь?
— Ты уже забрал Ликари, — возмутился мальчик-солдат.
— Я забрал Ликари? Не я. Кроме того, если бы я его забрал, то именно «забрал» бы. Совершенно не то же самое, как если бы ты отдал мне его в уплату долга. Нет, ты все еще мне должен.
— Это не мой долг, — яростно возразил мальчик-солдат.
Стервятник повернул голову и окинул его странным взглядом.
Потом раскаркался в хриплом хохоте.
— Может, и так. Но поскольку вы оба заключены в одну и ту же плоть, не вижу никакой разницы. И я хочу, чтобы со мной расплатились.
— Тогда убей его и возьми в уплату его жизнь. Или его смерть, как бы ты это ни называл. Если он исчезнет, возможно, я смогу ясно мыслить. — Мальчик-солдат допил чай. — Быть может, если ты его убьешь, я смогу по-настоящему стать спеком, даже если мне не удастся спасти народ от захватчиков.
— Убить его и пощадить тебя? — Птица склонила голову набок. — Занятная мысль. Но не слишком дельная.
Мальчик-солдат быстро шагнул вперед и треснул стервятника пустой чашкой по голове. Тот увернулся, но удара не избежал. Во все стороны полетели перья. Сердито каркнув, он дважды подпрыгнул и тяжело взлетел.
— Вы оба за это заплатите! — прокаркал Орандула, набирая высоту.
— А мне все равно! — крикнул ему вслед мальчик-солдат.
Он целеустремленно вернулся в хижину и направился прямо к сундучку с вещами Ликари. Порывшись там, он нашел пращу. Он не удосужился даже захлопнуть крышку и, вооружившись, вышел из хижины.
— В следующий раз я его убью, — вслух пообещал мальчик-солдат.
— Не думаю, что ты можешь убить бога, — мысленно ответил я.
— Это не значит, что пытаться не стоит, — пробормотал он себе под нос.
— Что сказала тебе Лисана? — резко спросил я. — Что успело измениться?
— Я уже говорил. Я разжег в гернийцах ненависть, и теперь она пересиливает страх. Ежедневно рабочие выходят на дорогу. Они уже почти восстановили то, что разрушил ты. Они уже точат топоры и скоро начнут валить деревья. Со временем падет и Лисана. Даже если я умру этой ночью и меня принесут к дереву, нам останется в этом мире не больше года, прежде чем мы оба погибнем.
— Для спека нет загробной жизни без дерева?
Мальчик-солдат нетерпеливо затряс головой, как если бы мог таким образом выбросить из головы меня вместе с моими дурацкими вопросами.
— Есть, — бросил он на ходу, спускаясь по тропинке к ручью. — Но не такая, какую мы могли бы провести вместе, живи мы оба в деревьях.
Ему казалось странным разгуливать при свете дня и в полном одиночестве. Народ ушел, и неумолчный шум живущего леса хлынул обратно и занял свое место.
Я ухватил его мысль без дальнейших пояснений.
— Твой дух останется, но лишится плотских ощущений. И Лисана окажется где-то еще. А ты хочешь жить дальше рядом с ней, в иллюзии телесного существования.
— Я бы не стал называть это иллюзией. И разве не это на моем месте выбрал бы ты сам? Жизнь в дереве вместе с любимым человеком и всей полнотой чувств?
— Вполне возможно.
На миг я задумался, гадая, была бы Эмзил все еще готова разделить со мной хотя бы обычную жизнь. Бесплодные размышления. Я не мог ей предложить и этого.
— Но я чувствую, что и это еще не все. Что еще сказала тебе Лисана?
— То, что нам обоим известно уже давно. Оставаясь разделенными, как сейчас, мы совершенно бесполезны. Магия не действует или, в лучшем случае, преуспевает лишь отчасти. Когда Лисана разделила нас, чтобы я мог остаться с ней и выучиться, ей и в голову не приходило, что мы так и останемся расщепленными.
— Нет. Как мне помнится, она рассчитывала, что я умру от чумы.
— Я должен был получить тело, а ты — стать частью меня, — поправил мальчик-солдат.
— Не вижу разницы. Разве мы теперь в ином положении?
— Да. Ты противостоишь мне. Как я боролся с тобой, когда ты добивался полной власти над ситуацией. — На миг он сделался для меня невидимым, погрузившись в собственные мысли. Потом нехотя добавил: — Предполагалось, что мы объединимся. Я бы поглотил тебя, твои знания, черты характера, понимание твоего народа. Мы стали бы единой личностью, слившись полностью. И магия получила бы доступ к нам обоим и сумела бы достигнуть своих целей.
— Но вместо этого я убил тебя.
— Ты так полагал. А я не позволял тебе себя поглотить точно так же, как сейчас ты сопротивляешься мне. Но пока мы не станем единым целым, магия не сможет действовать. А нынешние полумеры еще более пагубны, чем полное бездействие. Лисана в этом убеждена.
— Она это знает?
Мне казалось, что между знанием и уверенностью есть определенная разница.
— Она знает, — подтвердил он, но после долгой заминки.
Я сомневался, что древесная женщина совершенно в этом уверена. Мы перешли ручей. Он вновь уселся на тот же камень, на котором так много времени провел прошлой ночью. Удобнее он с тех пор не стал. Слабый весенний свет просачивался сквозь кроны. Он прикрыл глаза и повернул лицо к солнцу, наслаждаясь теплом.
— Это лишь твои догадки, — обвинил его я.
— Да, — тяжело вздохнул он, — мои. И что с того? Ничто другое не сработало. Думаю, мы оба вынуждены смириться и принять это.
— И что ты предлагаешь?
— Я предлагаю, чтобы мы оба убрали все стены. Стали едины. Полностью.
Даже от столь слабого солнечного света его лицо защипало. С кряхтением и вздохами он встал и отошел под укрытие деревьев. Здесь было прохладнее, но зато на его кожу больше не падали прямые солнечные лучи. Он нашел замшелое бревно и уселся на него.
Я вдруг догадался, что так подавляет его.
— Лисана хочет, чтобы мы объединились.
— Да. — Он скрипнул зубами и добавил: — Она отослала меня прочь. Велела не возвращаться к ней, пока мы не станем едины. Она… она сурово выбранила меня за то, что я до сих пор не сделал тебя своей частью.
— Значит, я должен убрать стены и позволить тебе поглотить себя. И тогда ты сумеешь в полной мере использовать магию, убивая или прогоняя мой народ, чтобы твой мог жить в мире. Чтобы ты мог быть с Лисаной.
— Да, — выдавил он. — Стань частью меня. Пусть магия воспользуется нами, как и подразумевалось. Прими то, чем мы являемся, — человека обеих культур. Ни одна из сторон не осталась незапятнанной, Невар.
Я ничем не мог на это возразить.
— Ни один из нас не остался незапятнанным, — добавил он, пока я молчал. — Во имя собственных народов мы совершали страшные несправедливости.
И это тоже было правдой. Я сидел в прохладе весеннего дня и размышлял над его предложением.
— Но откуда нам знать, кто из нас сохранит самосознание? — напрямик спросил я.
В глубине души я сомневался, что мальчик-солдат вообще предложил бы слияние, не будь он уверен, что этим кем-то окажется именно он.
— А откуда нам знать, что это будет лишь один из нас? Возможно, вместе мы станем кем-то другим. Личностью, которой прежде не существовало. Или тем, в кого вырос бы тот мальчик, которым мы были прежде.
Он лениво оторвал от гниющего бревна слой мха. Во все стороны прыснули мелкие жучки, тут же скрывшиеся в изъеденной древесине.
— Я мог бы сделаться человеком, которым мне суждено было стать, пока меня не разделили, — задумчиво проговорил я.
Сыном-солдатом моего отца. Ко мне вернулась бы беспощадность, украденная у меня мальчиком-солдатом, способность укрепиться сердцем, чтобы совершать ужасные вещи, которых требует война.
— Разве я не мог бы сказать ровно то же самое? — рассмеялся он вслух. — Разве я не ощущал ту же разъединенность, когда ты отделился от меня и вернулся в дом нашего отца, а затем отбыл учиться? Или ты думаешь, что я не испытывал подобного? У меня было детство, меня вырастили гернийцем, сыном нового аристократа. Я помню ласковые слова нашей матери. Я помню музыку и поэзию, хорошие манеры и танцы. Когда-то я был мягче. А потом встреча с Девара все изменила. Древесный страж взял меня под опеку. И я видел, как кто-то другой ушел с моим телом. Но я никогда не переставал быть «собой» для себя. Я не стал кем-то другим. Ты явно уверен, что по праву владеешь этим телом, Невар, что один ты можешь определять, какие поступки я совершу в этом мире. Как ты не можешь понять, что я чувствую в точности то же самое?
— Я не вижу возможного решения, — после долгого молчания сухо ответил я.
— В самом деле? А мне кажется, что оно напрашивается само. Мы уберем защиту и перестанем противиться друг другу. И сольемся. Станем единым целым.
Я попытался себе это представить, но внезапно ответ сделался для меня очевидным.
— Нет. Я не могу так поступить.
— Но почему ты не хочешь хотя бы попытаться?
— Потому что мне в любом случае невыносимо об этом думать. Если мы станем едиными и ты возобладаешь, я перестану существовать. Все равно как если бы я покончил с собой.
— Но я могу сказать тебе то же самое. Но этого может и не произойти. Как я уже говорил, мы можем просто стать новой, цельной личностью, в которой ни один из нас не будет преобладать.
— И это тоже окажется невыносимо. Я не в состоянии вообразить человека, сохранившего хотя бы часть моих этических принципов, но способного смириться с воспоминаниями о том, что ты творил в Геттисе. Мне эти поступки кажутся совершенно неприемлемыми. Я не могу принять их как часть моего прошлого. И я не приму.
Теперь надолго замолчал мальчик-солдат.
— А что насчет твоих злодеяний против народа? — наконец тихо спросил он. — Ты срубил дерево Лисаны. Ты научил гернийцев, как преодолеть магию Кинроува и валить деревья предков. Это, по-твоему, не убийство?
«Они были деревьями, а не людьми», — мелькнула в моем сознании мысль, но я ее не