Он пытался сдержать желание схватить ее на руки и поцеловать, пока напряжение в груди снова не ослабло. В дверях он остановился, чтобы отдышаться. Она выглядела потрясающе: джинсы, футболка, волосы, снова заколотые в пучок его ручкой.
— Я не знала, когда ты будешь дома… Ты рано вернулся. — Ее лицо покраснело, но это был не обычный румянец возбуждения.
Этти отвела глаза, что сначала заинтриговало, потом обеспокоило его. Леон подошел ближе, пытаясь успокоиться, но его подсознание шептало ему, что что‑то не так.
— Чем ты занималась сегодня? — спросил он. — Прожила день без плана?
На кухонном столе не было ни бумажки.
Его сердце начало биться сильнее. Почему она не может смотреть на него? Почему так покраснела? Почему в доме так тихо?
В этот самый момент он услышал странное шуршание позади себя. Этти застыла с широко раскрытыми глазами. Он склонил голову и прищурился:
— Что это?
— Что? — пробормотала она.
— Этти?
Снова раздался шум. Этти сжала губы в странно нервной манере.
— Я что‑то сделала, — выпалила она. — У меня для тебя подарок.
Он успокоился.
— Подарок?
— Да, у меня для тебя подарок, и я надеюсь, ты не против.
Почему он должен быть против? Он на самом деле не мог вспомнить, когда последний раз получал подарки. У него не было друзей, с которыми он праздновал свой день рождения, и его родители определенно ничего ему не дарили в этот день. Так же, как и на Рождество.
Раздался еще один царапающий звук, а потом пронзительный визг.
Этти прошла мимо Леона, и он увидел, как она подошла к коробке, которую он раньше не замечал, потому что смотрел только на нее. Леон не мог сдвинуться с места. Этти встала и подошла к нему, и она держала в руках…
— Он самый последний в помете и самый слабый, — сказала она, говоря быстро, будто боясь, что он ее перебьет. — Я не знаю, какая у него порода, и он не такой красивый, как Тоби, но у него не было бы шансов иначе.
Леон уставился на существо в руках Этти.
— Ты даришь мне щенка?
Его сердце вырывалось из груди, а его легкие сжались, не давая ему дышать.
— У тебя здесь есть место. — Она тоже задыхалась, как и он. — Ты можешь научить его ходить с тобой в офис, или он может остаться здесь и играть в саду, или он может ходить со мной в Кавендиш… Я просто подумала, что он тебе понравится.
Этти подошла ближе и буквально сунула щенка ему в руки. Леон инстинктивно схватил животное, но его как будто сковали по рукам и ногам.
— Ты сказал, что у тебя нет собаки, но я подумала, что ты очень хотел Тоби. Я подумала… — Она замолчала, наконец подняв на него глаза. — Я и не знаю, что я подумала. Ты не возражаешь?
Леон не мог двигаться. На самом деле он не мог дышать.
— Те, у кого я взяла щенка, думают, что ему около четырех месяцев, — сказала она. — Он привит. Если бы я не забрала его, они собирались…
— Пес из приюта? — хрипло спросил он. Маленький, с бездонными карими глазами, в которых была душераздирающая грусть, с черной шерсткой в серебристо‑белых пятнах… он был удивительно мил.
— Да.
Леон откашлялся.
— У него есть имя?
Она покачала головой.
— Ты должен сам дать ему имя.
Он не хотел этого делать. Он не мог.
В его памяти всплыли картинки из детства. Такой маленький щенок у него уже был много лет назад. Он был таким же беззащитным и хрупким, как этот. Это была его собака… но ненадолго.
Он не знал, сможет ли снова взять собаку.
— Леон? Он тебе не нравится?
Он выдохнул, тяжело дыша. Конечно, щенок ему нравился. Как могло быть иначе?
— Что же? — тихо спросила она. — Леон?
Ее глаза внезапно наполнились слезами.
— Я поступила неправильно?
— Нет, — быстро произнес он. Она была такая милая, но она не понимала. — Нет.
— Тогда что не так?
Этти была не просто мила, она была проницательна. Она читала его мысли. И он не мог этого вынести.
— Это не важно, — отрезал он, пытаясь остановить ее расспросы.
— Если это не важно, то ты можешь спокойно сказать мне, в чем дело.
Он почти улыбнулся ее простой логике.
— Ты же не хочешь рыдать над историей о бедном, маленьком, богатом мальчике.
— Но, Леон…
— Этти, ты должна принять это как факт, — прервал он неловко. — Я не могу говорить, давай оставим все как есть.
Он не хотел вопросов, не хотел вспоминать. Его рот пересох. Он не хотел держать щенка на руках. Он не хотел чувствовать рядом с собой его маленькое теплое тельце. Ему нужно было время подумать. Но Этти продолжала смотреть на него умоляющим взглядом и лишала его силы воли.
— Леон…
— Соседка подарила мне щенка, — начал он, прежде чем она смогла произнести что‑то еще своим хриплым, сладким голосом. — Но моя мама избавилась от него через несколько недель.
— Избавилась от него? — нахмурилась Этти. — Ты же не хочешь сказать, что она…
— Именно это я и хочу сказать, — просто произнес он. — Они не интересовались мной, хотя я был их ребенком. Они были заняты своей карьерой. Своими делами. Им просто нужен был наследник. Они не хотели настоящего ребенка. Настоящий ребенок был… — Он замолчал, отрывая взгляд от Этти, чтобы сосредоточиться на маленькой собачке, которая так доверчиво прижалась к его рукам. Но он не смог защитить того, первого щенка…
Леон затаил дыхание. Он не должен был ничего говорить, но теперь он начал, бередя эту старую рану. И, начав вспоминать, он не мог остановиться.
— Одного ребенка им было более чем достаточно, и, поскольку я был ребенком привилегированным, моя мать считала, что обязана обучить меня чему‑то и позаботиться о том, чтобы меня не избаловали.
— Не избаловали? — тихо повторила Этти.
Он снова посмотрел в ее выразительное лицо и увидел, что она начинает понимать.
— Она была жестока с тобой? — спросила она.
Леон не мог вынести сочувствия в ее глазах. Зачем он это сказал? Он терпеть не мог вспоминать, насколько слабым он был когда‑то. Он никогда не хотел, чтобы кто‑то снова имел над ним власть. Ни физическую. Ни эмоциональную. Ни согласно договору. Никогда больше он не будет таким уязвимым.
— Леон…
— Мне очень повезло. — Он попытался успокоиться. — У меня было лучшее образование.
«Никогда не показывай слабость. Никогда не признавайся в неудаче. Всегда борись».
— Но она сделала тебе больно. Не только твоему щенку. Она сделала тебе больно. — Этти подошла ближе. — Она наказывала тебя?
— Конечно! — Слова сами слетели у него с губ. — Она заставляла меня принимать ледяной душ. По пять минут. Читая при этом стихи, решая вслух уравнения. Это был один из многих ее способов… — Он сделал паузу, тяжело дыша. — Просто мелочи, которые она делала для…
— Для того, чтобы мучить тебя.
— Для того, чтобы укрепить мою волю. — Леон поморщился. — В дождь или мороз я бегал босиком, по два часа сидел запертым в темном шкафу, если я смел дерзить ей… Все эти вещи не оставляли следов на теле, но научили меня контролировать себя. Не плакать. Не показывать слабость, гнев, любовь. Никаких эмоций.
Не злиться. Но и не любить. Не показывать чувств. Вместо этого он научился спокойствию, а еще закрываться от людей, оставаться невозмутимым, дышать, думать. Только вот именно сейчас эти навыки не помогали ему — он не мог ничего сделать с тем, как Этти смотрела на него.
— Это сработало, — сказал он, упрямо отрицая то, что видел в ее глазах. — Я вырос с устойчивой психикой. Независимым человеком, которой может полагаться только на себя.
— Ты не мог рассказать своему отцу?
— Он знал. — Голос Леона предательски дрогнул. — И он ничего не сделал.
— Ты не мог рассказать больше никому?
Там не было никого другого. На нем никогда не было никаких физических следов. Но его не покидало чувство, что их старая соседка, жившая в соседнем доме, что‑то подозревала. Вот почему она подарила ему того щенка. Каликс был самым последним в помете, как и этот маленький пес.
Его мать согласилась подозрительно легко — сказала «да» этой хорошей старой женщине. Леон должен был понимать, что это было слишком похоже на обман. Он должен был догадаться, что пропажа щенка, которую устроила его мать, была очередным инструментом для закалки силы воли — сын должен был познать душевную боль и защитить себя от нее в будущем. Чтобы никогда больше не проигрывать. Собака не имеет никакого значения. Важен только бизнес.
Он никогда больше никому не доверял.
— Вот почему ты был счастлив пойти в школу, — прошептала Этти.
— Это было облегчением для меня. — Леон не хотел больше ничего рассказывать. Но воспоминания, раз выпущенные из заточения, рвались наружу. — Она нашла другие способы воспитывать меня, когда я был вне дома. Когда тебе говорят что‑то снова и снова, ты начинаешь верить в это, особенно когда человек, говорящий с тобой, должен быть твоим защитником. Она отгораживала меня от всех.
Ее слова отозвались эхом в его голове:
«Они хотят дружить только из‑за твоих денег. Они хотят использовать тебя. Но ты сам не сделал ничего, чтобы заслужить то, что имеешь. Ты ничего сам не добился».
Он слишком поздно понял, что сказал все это вслух, когда вдруг заметил выражение лица Этти. Он отвернулся, не в силах больше смотреть на нее.
— Моя мама была полна решимости сделать меня достаточно сильным и способным справиться с управлением нашей многомиллионной империей. Я должен был стать жестким, решительным боссом. Я изо всех сил старался угодить ей. В конце концов я понял, что никогда не достигну того идеала, который сделает ее счастливой, и никогда не стану наследником, которого они так усердно трудились воспитать. Но я не должен был опуститься, уйти в загул. Это доказало бы, что я именно слабак, как она меня называла. Так что никаких наркотиков, никаких пьяных вечеринок, никаких оргий… — Леон слегка улыбнулся. — Я отверг наследство, которое они предложили. Я никогда не буду работать в их компании и не буду отвечать за них. Вместо этого я работал один и зарабатывал больше, просто чтобы ее злить. Я работал семь дней в неделю и уходил из дома, как только стал достаточно взрослым.