Элизабет сомневалась в этом. Сайлас был до жути педантичным. Тем не менее она чувствовала, что ей не стоит произносить это вслух.
Наконец он снова заговорил.
– Вы спустились вниз, чтобы расспросить меня о жизни, которую сторговали. Вы хотите знать, как все это работает.
Она выпрямилась от удивления.
– Верно.
– Однако теперь вы сомневаетесь.
– Думаю… может быть, мне лучше не знать этого. – Девушка колебалась. – Я могу прожить до семидесяти, а могу умереть уже завтра. Если буду знать… если ты скажешь мне… это изменит мою жизнь. Я буду все время думать только об этом, а мне не хочется.
Сайлас продолжил нарезать овощи, понимая, что она не договорила.
– Но мне хотелось бы знать… как это происходит. Ты делаешь все сам? Или мы просто…
Она представила саму себя падающей замертво, когда ее сердце мгновенно остановится. Это было бы не так ужасно, по крайней мере, для нее. Но мысль о том, что Натаниэль может умереть именно так…
– Нет, – ответил Сайлас, – все совсем не так. – Наступила его очередь замяться. Он мягко продолжил: – Никому не дано знать, сколько лет жизни отведено человеку и как он умрет. Жизнь – как масло без лампы. Она может быть измерена, но то, сколько она будет гореть, зависит только от того, как часто будут ее зажигать, насколько ярким и сильным будет ее пламя. Невозможно предугадать, уронят ли, разобьют ли эту лампу. В этом и заключается непредсказуемость жизни. Хорошо, что вы не задаете много вопросов, потому что у меня нет на них ответов. То топливо – жизнь, которая однажды принадлежала вам и Мастеру Торну, – теперь принадлежит мне. Это все, что я могу сказать вам. Все остальное остается неопределенным.
Задумавшись, Элизабет прислонилась спиной к теплой стенке камина.
– Понимаю.
Его объяснение странным образом успокоило ее, так же, как и мысль о том, что число лет, отведенных ей, не предопределено заранее, и даже сам Сайлас не знает ее судьбу.
От тепла каминных камней боль в покрытом синяками и ноющем теле стихла. Веки опустились. Элизабет чувствовала, как часть ее все еще находилась в кухне, слыша тихое шкворчание горшков и сковородок, а другая часть – в Саммерсхолле, мечтает об осенних яблоках, любуясь на рынок, залитый золотым солнечным светом. В конце концов Сайлас разбудил ее, поставив перед ней столик. Желудок заурчал от запаха тимьяна, исходящего от котелка. Моргнув, девушка окончательно проснулась и теперь наблюдала, как демон поднимает крышку горшка и смотрит внутрь.
Элизабет задавалась вопросом, как он определял готовность блюда, находя его вкус и, очевидно, аромат совсем не аппетитными.
– Кто-то из слуг учил тебя готовить? – вяло спросила она.
– Нет, мисс. – Сайлас потянулся за тарелкой. – Человеческие слуги не разговаривали со мной, так же как и я с ними. Я учился всему на практике, исходя из необходимости. Аппетиты мальчишки двенадцати лет почти настолько же пугающие, как и аппетиты демона. А уж отсутствие манер… с дрожью вспоминаю об этом.
Девушка виновато взяла салфетку и положила ее на колени, заметив тот взгляд, который он бросил на нее сквозь ресницы.
– Так ты не делал всего этого до смерти Алистера.
Он кивнул, наливая суп в миску.
– Изначально я не имел ни малейшего понятия, как заботиться о хозяине Торне. Он достался мне в очень плохом состоянии, неудачно порезал руку, призывая меня, – тот шрам, с которым я попросту не знал, что делать…
Движения Сайласа замедлились, и он застыл. Его взгляд был отрешенным, направленным в пустоту, в прошлое.
Свет камина сверкнул на его молодом лице, придавая иллюзию румянца, но даже этого было недостаточно, чтобы заставить его выглядеть как человек. Она прекрасно осознавала, какая огромная пропасть пролегала между ними: его неизмеримый возраст, непостижимый образ его мышления, подобный работе шестеренок механизма.
– Сначала я научился делать чай, – наконец, продолжил он, говоря больше сам с собой, нежели с ней. – Когда люди хотят поддержать, они всегда предлагают друг другу чашку чая.
Все в груди Элизабет сжалось. Она представила двух разных Сайласов: того, что стоял внутри пентаграммы с почерневшими и пустыми от голода глазами, и другого – в лунном свете беседки, с мечом, вонзившимся в его грудь.
Она произнесла:
– Ты любишь его.
Сайлас отвернулся и накрыл крышкой котелок.
– Я не понимала этого прежде, – тихо продолжила она, крутя под столом салфетку в руках. – По правде говоря, не думала, что это возможно до сегодняшнего дня, когда наконец поняла, зачем…
«Зачем ты забрал двадцать лет жизни Натаниэля». Она не закончила фразу.
Сайлас встал и поставил перед ней миску.
– Приятного аппетита, мисс Скривнер. Я навещу Мастера Торна и посмотрю, не удастся ли мне заставить его поесть немного супа.
Поворачиваясь, он бросил взгляд на что-то возле ее лица и остановился. Подойдя к ней, он поднес когтистую руку к ее шее и вырвал локон волос. Ее сердце подпрыгнуло. На фоне каштановых волос в его руке блестело несколько серебристых волосков. Метка Сайласа. Она была не такой заметной, как у Натаниэля, но все же ей придется скрывать ее, возможно, даже обрезать, чтобы избежать подозрений.
– Чуть не забыл, – пробормотал Сайлас, таращась на седые волоски словно в трансе. – Весьма необычно то, что мой хозяин доверил вам мое имя. Вы – первый человек за многие века не из дома Торнов, кто узнал его. Теперь, если захотите, сможете призвать меня. Однако знайте еще кое-что. Вы также можете освободить меня.
Во рту у Элизабет пересохло, несмотря на суп перед ней, испускающий струйки ароматного пара.
– Что ты имеешь в виду?
Его взгляд переместился на ее лицо. В свете огня глаза демона приобрели цвет золота.
– Порабощенный, я представляю собой лишь жалкое подобие моей истинной сущности, большая часть силы которой надежно заперта. Вы видели лишь тень того, что я есть – там, внутри пентаграммы. Если бы вы решили освободить меня, я обрушился бы на этот мир словно стихийное бедствие.
Холодок пробежал по спине Элизабет. Просил ли он освободить его? Определенно нет. Однако она не видела других причин, по которым он мог рассказать ей об этом.
– Еще ребенком Мастер Торн предложил мне эту идею, – мягко произнес Сайлас. – Ему нравилась идея моего освобождения: позволить нам стать равными, вместо того чтобы быть слугой и господином. Я убедил его в обратном. И предупреждаю вас сейчас о том же, хотя и верю, что вы не нуждаетесь в подобных предостережениях. Не освобождайте меня, мисс Скривнер, независимо от того, что нас ждет и как непредсказуемо может повернуться будущее, потому что, уверяю вас, я гораздо хуже всего, что может произойти.
Он задержал на ней взгляд, затем выпрямился и склонил голову.
– Доброй ночи, мисс, – сказал демон и оставил ее одну у камина, парализованную ужасом.
Глава двадцать девятая
Следующим утром Сайлас принес с крыльца свежую газету «Брассбриджский следователь». Горгульи порядком обглодали ее, но текст был все еще читаемым. Пульс Элизабет подскочил, когда она развернула ее у изножья кровати Натаниэля, прикладывая надорванные куски на места.
Имя Эшкрофта было повсюду. Она пробежалась глазами по заголовкам первой страницы, не зная, с чего начать. Колонка слева гласила: «СМЕРТЕЛЬНАЯ ДУЭЛЬ ПРЕВРАЩАЕТ КОРОЛЕВСКИЙ БАЛ В ХАОС». Справа Элизабет увидела: «МАГИСТЕРИУМ ПОСПЕШНО ИЗБИРАЕТ НОВОГО КАНЦЛЕРА». Однако по центру жирным шрифтом было самое интересное: «ОБЕРОН ЭШКРОФТ, КАНЦЛЕР МАГИИ, ОБВИНЯЕТСЯ В САБОТАЖЕ ВЕЛИКИХ БИБЛИОТЕК».
Она склонилась над газетой и начала читать.
«Учитывая неоднократные попытки заставить молчать ключевого свидетеля в расследовании дела о Великих библиотеках, Элизабет Скривнер, Канцлер Эшкрофт считается ныне причастным к недавней серии нападений. Он разыскивается по обвинениям в убийстве и незаконному призыву низших демонов.
Магистериум оцепил его поместье, в котором он, предположительно, скрывается, однако, им до сих пор не удалось проникнуть внутрь из-за стражей…»
Она прервалась, вспоминая слова Эшкрофта в ее первый вечер в поместье: стражи дома были сильны настолько, что могли отразить нападение целой армии. Возможно, Магистериум надеялся, что подозреваемый капитулирует, однако Элизабет не верила в это. Эшкрофт просто так не сдастся. В той беседке он говорил так, словно то, что люди узнают о нем, было уже неважно. Если бывший канцлер преуспеет, то все это более не будет иметь никакого значения.
Натаниэль тихо застонал. Элизабет подняла глаза, однако юноша по-прежнему спал. Он страдал от лихорадочных судорог, его щеки покраснели, а волосы слиплись от пота. Девушка смотрела, как чародей дергает головой, бормоча какие-то неразборчивые слова в подушку. Его широкая ночная рубашка облегала тело, спадая с одного плеча и оголяя ключицу.
Она поднялась и выжала тряпку в стоящем рядом тазу. Свернув ее и собираясь положить ему на лоб, девушка почувствовала жар, исходивший от его кожи даже прежде, чем поднесла к нему руку. Натаниэль заизвивался так, словно мокрая ткань причиняла ему боль. Элизабет осторожно откинула мокрые пряди его волос. Почувствовав ее прикосновение, он вздохнул и успокоился. Его дыхание выровнялось.
Что-то внутри нее натянулось подобно струне скрипки в ожидании прикосновения смычка. Глядя на него, девушка чувствовала, как в ее сердце болью отдается песня, слов и мелодии которой она не знала, однако должна была петь ее – чувство, похожее на страдание, рвущееся из глубины души. Подобное ощущение она испытала в беседке, в тот момент, когда они поцеловались.
Элизабет отошла к окну и прижалась горящей щекой к холодному стеклу. За ним блестел падающий снег – он пошел ночью, вскоре после того как Натаниэль, крича, проснулся в горячке от очередного кошмара, утихнув затем на руках у Сайласа. Мучаясь от одолевшей ее после этого бессонницы, Элизабет наблюдала, как посыпались первые белые хлопья. С тех пор снег шел, не переставая, и теперь его густое покрывало укутало статуи горгулий, которые время от времени встряхивались, взметая в воздух белоснежные вихри. Слой льда сверкал на ветвях колючих кустов и крышах домов через улицу. Элизабет с интересом наблюдала эту картину. Она никогда не видела снегопад в это время года.