Однако после того случая, четыре года назад, никаких опасных странностей за Уммой больше не замечалось, а то, что Аррин слышал жучков, солнечный свет и всякое прочее неслышимое – так иди его пойми, что там может сильный маг, которого воспитывают эллорцы. И который, между прочим, еще в прошлом году, в день своего десятилетия, должен был отправиться в Школу, в доучебные детские жилища.
Только к тому времени не брала больше Школа учеников. А теперь и вовсе… Одной Божине ведомо, какая судьба ожидает необученных магов! Особенно сильных, вроде Аррина, которые без руководства мудрых наставников могут наладиться применять свой дар не пойми как. И особенно слабых, самых незащищенных, которые без школьной учебы не могут почти ничего.
– Хорошо, что ты пришел, – сказала Умма и тут же с обидой добавила: – Бивочка даже не заглянула ко мне, когда была здесь в последний раз.
– Она говорит, ты сильно изменилась, – неохотно ответил Оль и отодвинул чашку.
– Наверное. А она не изменилась? Ты ее узнаешь вообще?
– Почти то же самое она о тебе спрашивает. Ей вот не по нраву, что ты взяла да закрылась в Эллоре. И дружба с Тахаром твоя тоже ей не по нраву, хотя я в толк не возьму, отчего.
– Ты скажи, Оль, разве в прежние времена она бы осудила меня за это? Или за что бы то ни было другое? Прежде она все понимала, теперь же только осуждает впопыхах. Теперь она рубит сплеча и не дослушивает до конца даже тех, кому нужна ее помощь. Она стала очень нетерпимой. И в то же время – очень… действенной.
Умма провела руками по лицу.
– Не будем о плохом. Не хочу. Пойдем на посиделки, да? – Она слабо улыбнулась.
Оль кивнул и поднялся из-за стола.
– Никогда бы не подумала, что тебя интересуют эльфийские обычаи, – продолжала Умма по дороге, – я имею в виду – вот такие обычаи, как эти осенние посиделки у костра вместе с предками.
Они шли мимо домиков-пней, законопаченных мхом, мимо ухоженных садов, где еще висели на ветках яблоки и сливы. По пыльной дороге носились дети – совсем крошечные: эллорские эльфы были мельче своих оседлых собратьев. В закатном свете эльфийская деревенька выглядела сказочной, колдовской, и голоса звучали иначе, звонко и волнительно, и воздух был необычным, сладким и тревожным. Словно десять лет назад, когда казалось, что впереди ожидает что-то особенное и удивительное, и даже в клубах дорожной пыли виделись знаки грядущих свершений.
Теперь эта закатная сказочность навевала легкую грусть.
– Не то чтобы эльфские обычаи мне так уж интересны, – Оль поскреб затылок, – просто заняться нечем больше. Ты, я вижу, собралась – отчего компанию не составить? Матушку я проведал, она уже успокоилась совсем, только за меня тревожится. У матушки сегодня и заночую, но коротать с тетками весь вечер мне что-то не хочется. У меня ж тут и кроме них знакомцы есть, и они нынче на костряные посиделки наладились!
– Не могу пропустить костряные посиделки, – пробормотала магичка, – ведь я очень красиво выгляжу в свете костра или луны, как любая старая развалина.
Оль прыснул. Щеки Уммы чуть порозовели, и она быстро, словно чтобы не передумать, спросила:
– Ты с Тахаром приехал, да?
Маг прищурился.
– Вообще-то Тахар не один ездит, а с друзьями. Про них не спрашиваешь?
Сказал это – и тут же укорил себя за неуместную язвительность, вызванную не словами Уммы, а собственной неловкостью.
С того утра, когда взъерошенный Оль понесся в материну деревню на пожарище, Тахар, Элай и Алера сопровождали его неотступно. Бывало, еще Ыч увязывался «помогащая», как в то промозглое утро, когда Оль отыскал у соседки-молочницы беззвучно рыдающую мать с безумным взглядом. Это было паскудное утро: горький запах сгоревшего дома, чужая сухость материных пальцев, испуганная суетливость соседки… и тяжесть. Тяжесть ненавидящих взглядов односельчан. Ненавидящих его, Оля, за то, что он – маг. Ненавидящих его мать за то, что ее сын – маг.
На самом деле Оль не знал, как бы он справился в то утро, если бы по счастливой случайности за ним не увязались трое друзей и тролль. Не хотелось думать, каких дел он мог натворить в деревне, если б Тахар и Элай не подпирали его плечами с двух сторон. И не хотелось признавать, что односельчане, вот те самые с детства знакомые односельчане могли бы не выпустить их с матерью за околицу, если бы не тяжелый взгляд тролля и не увесистая дубина в его мощных лапах.
Магу потом несколько дней казалось, будто все вокруг пропитано запахом его сгоревшего дома.
Оль понимал, что произошедшее в деревне придет и в Мошук в том или ином виде, и не знал, что ему делать. Похоже, трое друзей тоже сознавали это, потому что старались не оставлять магов одних надолго – во всяком случае, по ночам и в пути. Вот и теперь, отправившись в Эллор вместе с Олем, поручили Ычу присматривать за Кальеном, хотя лекарь и ворчал, что не нужна ему нянька.
Было досадно ощущать себя обязанным этой троице, к которой Оль относился без всякой теплоты. И еще неприятней было то, что для малознакомых людей его беды и его безопасность оказались важнее, чем для старых знакомцев, которых Оль привык считать друзьями.
Теперь с ними и видеться-то не хотелось. Сталкиваясь с наместником в ратуше, гласник сухо кивал и проскакивал мимо. Хон избегал его сам – Оль хотел думать, что из-за неловкости, а не по неприязни. И Хоновым стражникам доверять не хотелось после того, как на магов повесили вину их старшины.
Трое друзей, настырными тенями сопровождая гласника в поездках за город, открыто говорили: нет стражникам веры при нынешней смуте. Как бы не отошли они в сторонку, если доведется на тракте повстречать разбойников. Как бы не завели тебя в лапы к маголовам. Кто знает.
Оль не мог согласиться с этим вслух, но и возразить не мог тоже. Он не понимал, кому и чему еще можно верить. Вот и получалось, что Оль и эта троица в последние полмесяца стали словно веревкой связаны, хотя их отношения нельзя было назвать дружескими – они даже почти не разговаривали.
Но какой у него был выбор? Бивилка и Шадек уехали, Умма сидит в Эллоре, Кинфер… Оль никак не мог отвыкнуть думать о нем как о живом. После Школы они виделись не так уж часто, и гласнику теперь казалось, что Кинфер просто в отъезде. В долгом отъезде.
Отношение Оля к Тахару в последнее время немного потеплело, но его друзей гласник по-прежнему выносил с большим трудом. Заносчивый эльф раздражал его невыразимо, даже когда молчал. Алера же пугала Оля своим безжалостным всепонимающим взглядом, и гласник старался лишний раз даже не смотреть в ее сторону. Он не понимал, почему эти трое таскаются за ним.
Оль, откровенно говоря, нуждался в них. Они в нем – нисколько. И никто из этой троицы не походил на заботливую наседку, воспылавшую любовью к ближнему своему. Но все-таки они сопровождали его невозмутимыми неотлучными тенями. И в новом свихнувшемся мире Оль больше всего доверял этим троим друзьям, да еще пришлому магу из Меравии, да еще троллю из пизлыкской чащи.
Ну как тут не прийти в душевное смятение?
Они уже подходили к длинному костру, сложенному на большой поляне, когда Умма, словно забыв о своем решении не вести грустных разговоров, сказала:
– Ты ведь спас Бивочку, когда уговорил ехать гласницей в Мошук. Спас ее от нее. Но погубил для нас – погубил как нашу подругу, как самую младшую в нашей связке. Ведь мы стремились опекать ее, даже после Школы. Относились к ней так трепетно и чуть-чуть снисходительно. Мы так переживали, когда наша милая зайка ходила, свесив ушки, так старались помочь ей воспрянуть духом… А потом милая воспрявшая зайка взяла да перелиняла в куницу. Попробуй теперь, потрепай ее по ушкам.
– Ты вот так говоришь, словно все это зря было. Нужно было не любить, не жалеть, не помогать?
Эльфы и эльфийки от костров радостно махали Умме, и Оль понял, что сей вздох они подключат подругу к участию в подготовительных делах.
– Конечно, не зря. – Умма махала эльфам в ответ и улыбалась, но глаза ее были грустными. – Мы помогли ей вернуться на ту дорогу, которую она для себя избрала. Никто не говорил, что путь будет легким, но никто и не предупредил, что на нем можно терять друзей. Мне горько, что это оказался именно такой путь. Мне не хватает ее.
В прежние времена Оль считал, что относится к жизни достаточно легко. Не настолько, конечно, чтобы можно было спутать его с упитанной белобрысой бабочкой, но все же.
Однако в первый же приезд в Эллор он понял, что прежде попросту ничего не знал о беззаботности. Вот эльфы – дело другое!
И когда же они успевают справляться с делами – а дел-то у них должно быть ого сколько?! Никто никуда не спешит и даже не знает, что можно торопиться, все только и делают, что наслаждаются жизнью и обществом друг друга. По утрам эльфы собираются во дворах, заваривают в огромных котлах ягоды или мятные листья и подолгу распивают отвары, болтая и смеясь. По вечерам – опять отвары или вот костры с разными вкусностями. По осени поглубже в лес уходят, чтобы предков порадовать – в преддверии зимы те напитываются от костров теплом, чтобы бойчее быть в холода.
И все такие спокойно-добродушные и беззаботные, так легко переходят от одной группки к другой, завязывают беседы, перебрасываются шутками, и никто не спорит, не вопит и не хмурится.
Ну, почти никогда.
Скажем, если поблизости не случается Алеры! Пока она молчит – это еще ничего, хотя она и умеет показывать свое мнение одним лишь выражением лица, и получается у нее почти так же хорошо, как у Элая. Сразу видно – друзья детства! А если она еще и отпускает свои едкие замечания – улыбки эльфов вянут, как срезанные златочники.
Впрочем, в Эллоре Алера по большей части молчит.
Наверное, ей трудно дается пребывание в краю исконцев, где все такие неспешные и прянично-милые. И эльфам, наверное, тоже нелегко выносить ее, такую… не милую. Если эльфов (или скорее – звонких смешливых эльфиек) Оль сравнил с пряниками, то Алера скорее походила на одну из гномских приправ – жгучий перец, который можно добавлять в котел крохотными кусочками, но храни тебя Божиня угрызть его в чистом виде.