Пламя молчало.
Я села на траву.
— Может быть, он не чувствует зова, — сказал Дерек.
— Моя семья использовала этот метод общения на протяжении тысячелетий. Он чувствует огонь. Это как звонящий телефон, его трудно игнорировать. Он просто решил не брать трубку.
Дерек растянулся на траве рядом со мной, глядя на пламя. Большую часть времени, когда я смотрела на него, я видела человека, но прямо сейчас, с огнем, танцующим в его глазах, он был волком.
— Ты скучаешь по нему? — спросил он.
— Да. Каким бы чудовищем он ни был, он все равно мой отец. Я скучаю по разговорам с ним. Когда он жил рядом, я злилась на него, но были моменты, когда мы просто разговаривали.
В те моменты он забывал быть завоевателем и тираном. Он был просто отцом, которого я никогда не знала в детстве. И он гордился мной, особенно когда мне удалось навязать это ему. Я была ребенком монстра из семьи монстров. Моя тетя прожгла себе путь через древнюю Месопотамию. Она совершала зверства, и я тоже научилась любить ее. В Эрре был свет. Там также была тьма, и когда я заглядывала вглубь обоих, я узнавала себя.
— Роланд любит меня так сильно, как только может любить ребенка. Он просто себя любит больше.
— Я скучаю по своему отцу, — сказал Дерек. — До того, как он стал лупой.
После того, как отец Дерека стал лупой, он изнасиловал, убил и съел свою жену и дочерей, пока подросток Дерек, наконец, не сорвался и не убил его. Он был единственным выжившим в той резне, и как только с ним было покончено, он поджег дом. Именно так Стая нашла его, безмолвного и безразличного к тлеющим развалинам семейного дома. Кэррану потребовались месяцы, чтобы уговорить его вернуться к жизни.
— Каким он был? — спросила я.
— Строгим. Люди говорили, что он был хорошим человеком. Он был напуган.
— Чем?
— Да всем. — Дерек смотрел в пламя. — В моем детстве были христиане, а вокруг них был мир. Мир был злым и безнравственным, и только христиане были хорошими и в безопасности. Они говорили об этом почти так, словно их стремилась заполучить иностранная держава. Однажды мы поехали на горную ярмарку, и приезжий проповедник произнес проповедь. Он сказал, что легко быть христианином, когда ты держишься отдельно от мира, ведь если ты так делаешь, то нет ни искушения, ни борьбы, и не на кого смотреть. Что наш долг — идти в мир, неся свет нашей веры, как факел, и помогать другим.
— Не очень ладилось с твоим отцом, не так ли? — догадалась я.
— Нет. Он вытащил нас из толпы и сказал, что этот человек — лжепророк. Все в мире плохо: книги, игрушки, школа. Все, что противоречит чистой жизни.
Я не знала, что сказать.
— Христиане — не единственные люди, которые так поступают. В Крепости есть оборотни, которые никогда не выходят в город. Они не хотят общаться ни с кем, кто не является оборотнем. Некоторые люди цепляются за свое племя, Дерек. Он хорошо заботился о тебе. Должно быть, он любил тебя.
Дерек пожал плечами.
— У меня возникало ощущение, что это было не столько из-за любви, сколько из-за второй работы. Мужчина работает и заботится о своей семье, так что мой отец делал это, потому что он должен был это делать. Он нес ответственность за нас, и его работой было обеспечивать нас и быть уверенным, что мы станем хорошими христианами. План состоял в том, что я вырасту и превращусь в своего отца. Буду работать на бумажной фабрике или, если у меня появятся амбиции, научусь сварке или стану сантехником. Женюсь на какой-нибудь девушке, поставлю трейлер на земле моих родителей. Заведу детей. Останусь в горах с другими добрыми христианами. Буду в безопасности. Я не хотел быть в безопасности. Мне хотелось стать моряком.
— Почему моряком?
Он поморщился.
— Чтобы я мог уплыть подальше от гор. Я хотел большего.
Теперь он получил больше. Намного больше, чем рассчитывал.
— Мой отец никогда не отличался терпением, — сказал Дерек. — Мэгги, моя старшая сестра, спорила с ним. Она могла спорить вечно. Он держался какое-то время, пока она не доставала его, и он не приказывал ей идти в свою комнату. Потом он колотил по дереву, стыдясь, что потерял самообладание. Но он никогда не поднимал на нас руку. Когда он обернулся, я увидел, как он трахает труп Мэгги.
У меня скрутило живот.
— Лупизм сводит людей с ума. Ты это знаешь.
— Возможно, внутри него всегда была тьма. Лупизм просто вытащил ее наружу.
— Если внутри него всегда была тьма, он никогда не позволял тебе увидеть ее. Разве это в любом случае не делает его хорошим человеком?
Дерек повернулся ко мне. Его глаза были пусты. В них не было ни печали, ни гнева, только настороженная пустота хищника. Я видела, как он так делал раньше. Вот как он справился с этим. Он глубоко уходил в волка.
— Ворон был мне ближе всего к отцу, — сказала я ему. — Он кормил меня, он учил меня. Ему было небезразлично, выживу я или умру. Ведьмы сказали мне, что единственная причина, по которой он делал все это, заключалась в том, что моя мать поджарила его своей магией. Она готовила его до тех пор, пока он не полюбил ее больше всего на свете. Когда отец убил ее, Ворон не смог с этим справиться, поэтому вырастил меня, чтобы я стала оружием против Роланда. Ворон хотел навредить моему отцу. Либо я убью отца, либо он убьет меня, и в любом случае Ворон будет удовлетворен той болью, которую он причинил.
Дерек молча ждал.
— Я решила не париться насчет этого, — сказала я ему. — Я убрала это в то же место, где храню такие вещи, что Земля — это шар, а лед холодный. Я знаю об этом, и когда мне понадобится, я достану это и стряхну пыль, но до тех пор у меня есть воспоминания о моем детстве, где Ворон заботился обо мне. Это мои воспоминания. Я решаю, как к ним относиться, поэтому я предпочитаю помнить его как человека, который вырастил меня и научил выживать. Мне приятнее вспоминать таким образом.
— Но правда ли это?
— Я не знаю. Он мертв, и я не могу спросить его. Ты можешь помнить своего отца как человека, который прятал тьму внутри себя, или ты можешь помнить его как ущербного человека, который любил свою семью и умер, когда им овладел лупизм. Ты должен решить для себя, с чем ты можешь жить…
Вспышка белого света расколола рубиновое пламя погребального костра. Я встала. Неужели, дорогой папочка все-таки решил взять трубку.
Свет превратился в человека. На нем была длинная мантия с капюшоном. Нет, не мантия, а плащ, подбитый волчьим мехом и скрепленный на груди толстой золотой цепью. Белая ткань была накинута на его широкие плечи, ниспадая в пламя.
И он не был моим отцом. Ни капельки.
Мужчина опустил капюшон. Он был высоким, по крайней мере, шесть футов шесть дюймов, может быть, шесть футов семь дюймов. Европеец. Светлые волосы длинной гривой спадали на плечи. Богато украшенное металлическое ожерелье обвивало его шею, явно золотое. Красивое лицо, широкое, с квадратной челюстью, четко очерченными скулами, прямым носом и проницательными глазами под изгибом густых светлых бровей. Глаза смотрели на меня с царственным высокомерием. Бледно-голубые радужки слегка светились. Я не могла сказать, было ли это от пламени или его магия сделала их люминесцентными.
Он открыл рот.
Нас окатило технологической волной. Человек и багровое пламя исчезли. Пламя просто погасло, и костер превратился в кучу пепла.
Тогда ладно.
Дерек откинулся назад и расхохотался.
Я одарила его суровым взглядом.
Он даже не заметил.
— Есть на этот магический огонь гарантия, потому что, как по мне, он лагает?
— Он не лагает.
Он затрясся от смеха.
— Давай, смейся больше.
— Мы добирались сюда полтора часа, потратили два часа на то, чтобы раздобыть дрова и развести костер, и вызвали не того парня. Ты набрала не тот код города?
— Тебе следует отправиться в турне со своим шоу. Снимешь немного бабок на своих шуточках.
Он засмеялся еще громче.
— Так всегда? Мне просто интересно, для твоей семьи обычно пытаться вызвать гунна Аттилу, а вместо него получить Чингисхана?
— Я даже не собираюсь отвечать.
— Может быть, тебе стоит попробовать позвонить ему по обычному телефону, — предложил Дерек. — Я могу помочь набрать номер. Знаешь, выполнить тяжелую работу.
— Ты успокоишься?
Он растянулся на траве, фыркая.
— Нет.
— Я куплю тебе новые ножи, если ты заткнешься.
— Мне не нужны новые ножи. Я хочу свои старые ножи. — Он поднял голову. — Дай мне вяленое мясо, которое ты спрятала в бардачке, и я успокоюсь.
— Решено.
Он перекатился на ноги, достал из багажника «Джипа» бочку с водой и вылил ее на пепелище. Мы сели в «Джип», и я отдала ему вяленое мясо. Звуки принятия пищи голодным оборотнем наполнили машину. Я направила «Джип» в сторону Атланты.
Дерек перестал жевать.
— Хоть кто-то отозвался. Какой-то бог, или король, или что-то в этом роде.
Я кивнула. В этих голубых глазах была сила. Я должна спросить тетю, можно ли перехватить призыв огня и у кого хватит магии для этого.
Он усмехнулся.
— Что теперь?
— Можно было подумать, что у него была подготовлена целая речь. Сейчас он, вероятно, где-то кипит от злости.
— И это меня беспокоит.
— Я всегда прикрою твою спину, — сказал Дерек. — Даже с жуткой магией.
— Я знаю. Спасибо.
— Не за что.
Мы катили в сторону Атланты, где одинокие электрические огни манили к себе, обещая иллюзию безопасности.
* * *
— РАССКАЖИ МНЕ ЕЩЕ раз о блондине, — попросил Кэрран.
— Высокий. Мускулистый. Дорогой плащ, подбитый мехом, застегнутый золотой цепью. Самодовольный. Идеально причесанные волосы. — Я отпила чай.
Мы сидели на кухне. Пока меня не было, Кэрран уложил сына спать. Они с Джули уже поужинали. Я тоже попозже перекусила. Джули сидела напротив меня за столом и пила чай. Дерек вытащил ножи из сгоревших обломков «Джипа», расстелил на столе кусок брезента и старательно чистил их. Большинство клинков выжили в огне, но пара синтетических рукояток расплавилась.