У меня брови поползли на лоб. И тошнотворный комок усилился, так что я не выдержала и закашлялась.
– Да ладно тебе! – толстяк сжал свободной рукой мою грудь и довольно шмыгнул. – Не парься ты так. Здесь все свои. Хочешь, я тебя первым приласкаю? М-м? А ну-ка, иди сюда.
От неожиданности я подпрыгнула и, не прицеливаясь, врезала локтем по лицу Хьюна, сбрасывая с себя его похотливые руки, все измызганные в соплях и… в чем-то еще… в чем-то липком.
– Сука! – толстяк завопил и соскочил со своего сиденья, поливая светлую обивку салона хлещущей из носа кровью. – Эта сука сломала мне нос! Сломала нос!
Я испуганно отшатнулась, не ожидая, что он так пронзительно заорет.
– Ха! – чернокожая магичка победно вскинула руки. – Наконец-то это хоть кто-то сделал! Молодец, рыжуха!
– Я… – растерянно опустив руки, осталась стоять на месте, не понимая, что мне делать. – Прости… – поморщилась я, когда парень, не переставая кричать, начал сыпать на меня проклятьями. Хорошо хоть путы блокируют магию. – Ну прости-и-и, я не хотела!
– Ах ты, сучка! – он кинулся на меня с кулаками. – Сломала мне нос!
– Не стой, садись на мое место. – Наркоман неожиданно потянул меня за рукав, отгораживая от толстяка своим высоким худощавым телом. – Здесь и без ваших препирательств блевать тянет.
Обрадовавшись внезапной помощи, пришедшей со стороны, я поблагодарила молчаливого парня и перебралась на сиденье поближе к окну и подальше от чертыхающегося грязными ругательствами Хьюна. Толстяк вопил всю дорогу до изолятора, а когда открылась дверь и дневные стражи приказали всем выходить, он с криками бросился на них, требуя доставить его в больницу и как можно скорее, пока он не истек кровью и не умер. Стражи повеселились от души, и пока Хьюн бегал вокруг них, держались за автобус, чуть ли не сползая по нему от непрерывного смеха.
Глава 13
Год назад перед верховным судом, на котором конгресс принял решение о моем пожизненном заключении под стражу Обители, я целую неделю провела в изоляторе временного содержания в темной камере, где вместо сортира – яма в полу. После смерти Ричарда власти подняли такой скандал, что первые дни никто не хотел вести меня на суд, конгресс всерьез рассматривал вариант прилюдной казни, дабы преподать урок остальным. Семь дней я не дышала. Отрешенно сидела в общей камере и ожидала вердикта конгресса, особо не надеясь на помилование. Ужас тех дней навсегда укоренился в моей памяти, и я никак не могла подумать, что спустя год мне снова придется сюда вернуться.
Изолятор. Небольшое одноэтажное здание, примыкающее к центру управления отдельным крылом. Внутри холодно и невыносимо воняет потом, отходами и трупным запахом. Откуда здесь только взялся этот запах? Морг давно перенесли.
– Не тормози! – страж пихнул меня в плечо электрической дубинкой. – Иди вперед.
Я вскрикнула от болезненного разряда и торопливо переступила через высокий порог.
– Чего боишься, рыжуха? – южанка тихо усмехнулась, так чтобы не услышали стражи. – Кроме подземных крыс, тебя здесь никто не тронет.
– Я не боюсь, просто неприятные воспоминания.
– Уже была здесь?
– К сожалению, – пробормотала я, изучая мрачный коридор из-под опущенных ресниц, – но это было давно.
– Разговоры! – меня снова огрели дубинкой. На этот раз по спине. Я бросила на южанку тяжелый взгляд и отвернулась.
Несколько открытых камер общего содержания располагались друг напротив друга. Меня, Зака и Майю затолкнули в узкую камеру с толстыми прутьями, между которыми искрился энергетический барьер – попытайся просунуть между ними руку, так тебе ее за секунду оттяпает.
Я вздохнула, осматривая свою новую темницу.
Даже для троих эта камера оказалась непозволительно мала, но чего уж говорить об удобствах, когда через минуту барьер погас и к нам затолкнули южанку, молчаливого парня, похожего на наркомана, и одну из иногородних магичек – Ксению. Хорошо хоть истерично кричащего Хьюна провели дальше по коридору.
Чтобы не толпиться в общей куче, я обняла себя за плечи и отошла к дальней стене. Зак с Майей заняли одну-единственную скамью, наркоман растянулся на полу, а южанка взвинченно измеряла шагами периметр камеры. Туда. Сюда. Туда. Сюда. Как заведенный маятник.
– Ты заткнешься сегодня? – огрызнулась Майя, кидая на Ксению враждебный взгляд. – Меня от твоего голоса уже тошнит.
– А ты не слушай, – фыркнул наркоман, вытягивая на полу ноги. – Твой голос тоже не ахти, если хочешь знать.
– Зато твой, прокуренный, в самый раз для этого места!
Наблюдая за Ксенией, я ловила себя на мысли, что хочу, как она – разреветься, упасть на колени рядом со смертельно опасными прутьями и умолять стражей отпустить меня, ведь я ничего не сделала, ни в чем не виновата. Но я стояла и, сосредоточено растирая плечи, пыталась согреться. Мысли то и дело возвращались к сапфировым глазам с невероятным блеском и к чарующему голосу с незнакомым акцентом. Внутри меня горела надежда, что Леннер приедет в изолятор, как только осмотрит тела погибших и заберет меня отсюда. К себе домой, в центр управления или на патрулирование. Мне все равно! Я держалась за эту надежду до последнего, сохраняя ее как что-то ценное, что-то, что у меня осталось от нормальной жизни. И категорически отказывалась принимать элементарную правду, жестокую, но единственно верную. Леннер – капитан, верховный и богатый, в обычной жизни мы бы вряд ли с ним встретились, а если и встретились, то, скорее всего, никогда бы не заговорили. Он бы не заметил меня в толпе и прошел мимо, а я бы его заметила, но поспешно отвела взгляд, не имея сомнительного желания глазеть на представителя конгресса. Вот так все просто и одновременно тяжело.
Я прижала ладони к груди, под одеждой поглаживая медальон в виде невероятно красивого темного камня, заряженного черной магией, в жестких серебряных скобах, на толстой цепочке. Что это за камень? Зачем Леннер мне его отдал? Это такой своего рода прощальный подарок?
Я рухнула на землю, подтянула колени к груди и обняла их руками, как ребенок. Ближе к ночи стало понятно, что Леннер не придет. Вот так просто нас разъединило одно событие в жизни, вернув все на привычные круги. Вполне логично, что как только конгресс освободил десяток заключенных, меня следовало поместить к ним, чтобы держать всех в одном месте. Так проще контролировать.
Судорожно растерев покрасневшие от невыплаканных слез глаза, я уставилась в одну точку на проржавевшей от сырости стене. Как бы я хотела закричать! Громко так, чтобы выплеснуть наружу все, что раздирает изнутри на части. Но я больше чем уверена, что сюда прибегут стражи и с душой отдубасят меня своими электрическими дубинками. Раз так десять-пятнадцать, чтобы я наверняка потеряла сознание. А ведь самое смешное заключается в том, что я с самого начала знала – нельзя воспринимать Леннера как-то иначе. Он такой же страж, как все, как Йонас, как Стенли, просто более вежливый и проницательный. Ничему тебя не научила Обитель, Тэс. Ничему. А теперь стало только хуже… еще одно разочарование в жизни, небольшое, но обидное.
Поздно вечером, судя по тусклому лунному свету, проникающему в изолятор через крошечные бойницы под потолком, нам принесли еду, на которую все набросились, как изголодавшиеся волки. Здесь плохо кормят? Заставляют заключенных голодать? А я сегодня слопала пять тысяч штергов…
Взяв небольшой крафт-пакет с едой и негазированную минералку, я без сожаления отдала весь ужин – два бутерброда с дешевой ветчиной и зеленое яблоко – Ксении, которая немного успокоилась, пришла в себя и лишь изредка всхлипывала, сжавшись на полу, как когда-то сжималась я в Обители. На самом деле… год назад я была такой же Ксенией. Когда ты невиновен, а тебя обвиняют в ужасном преступлении и незаслуженно наказывают – первая реакция это всегда слезы. Осознание, что нужно бороться за свою жизнь и восстанавливать справедливость, приходит намного позже, когда все слезы выплаканы. К сожалению, до этого момента очень многие пропадают безвозвратно. Мне повезло. Наверное, это можно назвать своеобразным везением. Если бы Йонас не поверил моим словам, и ради своего любопытства не нашел бы мое дело среди тысяч других таких же дел, и в силу своего многовекового опыта не сопоставил бы элементарные факты, вроде смертельного заклинания, которое неподвластно тринадцатому резерву, я бы уже была мертва.
– Эй, рыжуха? А сама ты типа есть не хочешь? – спросила южанка с набитым ртом, заметив, что я передаю пакет Ксении. – Учти, здесь никто этого не оценит. Каждый сам за себя.
– Мне все равно, – безразлично ответила я и, забрав минералку, вернулась на свое место в углу камеры. – Ничего не хочется.
Апатия накрывала постепенно. Если вначале я пыталась с ней бороться, то когда во всем изоляторе вырубили свет, я полностью провалилась в жгущее изнутри отчаяние. Закрывать глаза боялась, понимая, что в таком месте ничего кроме ночных кошмаров меня не ждет. Я и не закрывала, намереваясь всю ночь провести хоть и в кошмаре, но в реальном и далеком от Обители, которая обычно возникала в моем сознании давними эпизодами заключения. Самыми яркими и болезненными.
Опустошив бутылку с минералкой, я тихо застонала и попыталась выплюнуть заколдованную воду в грязный умывальник, но зелье сна или самое обычное снотворное подействовало практически моментально, я даже не помню, как отключилась.
Обитель.
Спустя двенадцать месяцев после заключения под стражу
– Где ты, крошка?
Я с разбегу налетела на стену. Тупик. Чертов тупик! Еще один.
– Крошка? – скрипучий, протяжный голос донесся из соседнего коридора. – Я тебя нашел. Где ты там прячешься? А ну, вылезай.
Черт! Черт-черт! Я пригнулась и, встав на колени, протиснулась в щель между каменными плитами, делившими идентичные коридоры лабиринта Обители на разные сектора.
– Цыпа? Цып-цып-цып? – за спиной раздался голос. Совсем близко. – Лучше вылезай сама, иначе я сверну твою прекрасную шейку, как цыпленку. Цыпа-цыпа-цыпа?