– Само Ремесло не причиняет вам вреда, – заметила я. – Его плоды вы носите и едите ежедневно без каких-либо последствий.
– Да-да. Но тем не менее. – Он выдавил слабую улыбку. – Некоторые последствия незримы. Однажды ты, возможно, узнаешь: у Ремесла есть разные средства, чтобы погубить наш народ, и некоторые ты даже не можешь вообразить… Это прозвучало довольно мрачно, не так ли? Искренне прошу прощения. – Он подмигнул мне; потом хлопнул в ладоши и поднялся на ноги.
Только тогда я поняла, что письмо исчезло, испарилось в его руках быстрее, чем можно было заметить. «Он дал мне слово», – напомнила я себе, все еще пытаясь оправиться после странного разговора. Эмма получит письмо. Она прочитает его и все еще будет за меня бояться, но по крайней мере не будет думать, что я мертва.
– Кто хотел бы помочь Изобель отнести материалы для ее Ремесла к трону? – спросил Овод, как будто обращаясь к группе школьников. Меня сразу же окружила шумная толпа фейри; они начали поднимать мисочки, изучая их. Сначала я боялась, что они испортят мои пигменты, но это беспокойство исчезло, когда я заметила, что они обращаются с сосудами, как с заколдованными кубками, которые могут взорваться или превратить всех в камень, если их ненароком уронить. Грач, судя по всему, решил, что сегодня он уже достаточно мне помог: когда я встала, он подлетел ко мне и хлопал крыльями, пока я не разрешила ему сесть. Он устроился на моем плече и наблюдал за всеми, надменно вздернув клюв.
Наша процессия по пути к трону вполне могла бы стать сюжетом для гобелена: я шла впереди, одетая в тонкое развевающееся платье, на моем плече сидел принц в вороньем обличье, а следом вышагивали вереницей остальные фейри. Весь лес пылал в лучах закатного солнца, и даже насекомые, выползающие из потревоженных цветков, казались парящими в воздухе золотыми пылинками.
Когда мы добрались до тронного зала, стало ясно, что в мое отсутствие кто-то здесь тщательно подготовился к нашему возвращению. Длинный стол тянулся к трону вдоль березовой аллеи; вышитая салфетка-дорожка – длиной метров двенадцать, если не больше – застилала белоснежную скатерть. Бледно-зеленый и серебристый шелк дорожки сочетался с подушками на стульях и узорами на дорогих фарфоровых сервизах. Но все это великолепие меркло по сравнению с едой: блестящими горами винограда, слив и вишен, кучками пирожных, покрытых глазурью, жареными гусями и куропатками, все еще шипящими после готовки на вертеле.
– Кто все это сделал? – пробормотала я, обращаясь к Грачу. – Тут что, каждый по очереди играет роль слуги? Или, пока вас нет, из леса, чтобы все подготовить, приходят зайчики с белочками?
Он выразил свое отношение к моим издевкам, развернувшись и ткнув хвостом мне в нос.
Стол так поразил меня, что я заметила еще одно приятное дополнение, только когда мы подошли ближе. Обитый парчой стул стоял в нескольких шагах от трона, а перед ним был установлен мольберт. Он был декоративный и предназначался скорее для того, чтобы показывать работы, нежели писать их, но все равно прекрасно подходил для моего дела. Количество бересты, которую для меня раздобыл Овод, было положительно пугающим. Стопка ее возвышалась над стулом и свидетельствовала о его высоких ожиданиях.
– Боюсь, когда мы закончим ужин, будет уже слишком поздно, – заметил Овод, подходя ближе. – Возможно, ты осчастливишь нас своим Ремеслом уже завтра утром?
И он предложил мне стул во главе стола.
Глава 13
Я бы с радостью отказалась от такой чести, но это было бы невежливо с моей стороны. Все взгляды были направлены на меня. Я сделала реверанс и подошла к стулу. Когда я садилась, Грач слетел с моего плеча и вернулся в привычное обличье, чтобы услужливо подставить мне стул. Овод уступил ему с улыбкой, и я задумалась, было ли со стороны Грача мудро так поступить.
Остальные придворные подошли к столу и начали занимать свои места. Жаворонок уселась слева от меня, а Грач – по правую руку. Овод отошел к другому концу стола и уселся напротив меня, едва заметный за всеми деликатесами, нагроможденными по пути. Все опустились на сиденья с шорохом шелка и муслина.
Последовавший причудливый пир показался мне поразительным. Вместо того чтобы использовать ложки, вилки или черпаки, фейри брали все, что хотели, руками. Их внешний вид был так прекрасен и движения так аккуратны, что практика эта не показалась мне отталкивающей. Никто не прислуживал за столом: если кому-то хотелось попробовать что-то, до чего было тяжело дотянуться, то он либо вставал и шел за этим сам, либо просил передать по рукам, рискуя, что кто-нибудь съест деликатес по дороге. По столу передавали бутылки вина, и мы все налили себе по бокалу. Я не особенно разбиралась в этом, но одного глотка хватило, чтобы понять, что заплатили за это выдержанное сокровище едва ли не его собственный вес в серебре. Вино было одним из немногих продуктов, которые в Капризе не делали; его доставляли из Запредельного Мира с большим трудом и по огромной цене.
Я брала фрукты и пирожные пальцами, как и фейри, но, когда дело дошло до гуся, блестящего медом и пряностями, взялась за нож и вилку. Я резала мясо и чувствовала на себе чужие взгляды. Когда я подняла голову, несколько фейри уже тоже начали пользоваться своими серебряными приборами, внимательно следуя моему примеру, а остальные с любопытством рассматривали утварь. Очевидно, раньше они никогда не использовали приборы за обедом. Почему же тогда они так сервировали стол? «Потому что так делают люди», – подумала я, чувствуя легкий дискомфорт.
Разговор плавно перетек от моего Ремесла к другим видам человеческого творчества. Фейри обсуждали одежду и оружие. Я экспромтом ответила на несколько обескураживающих вопросов, но была вынуждена снова объяснить, что владение одним Ремеслом не значило, что я автоматически становлюсь экспертом во всех остальных. Пир продолжался, и с каждой минутой моя надежда услышать хоть толику полезной информации о других дворах, летних землях и изувеченных волшебных чудовищах была разрушена нескончаемым потоком светской беседы.
Когда небо потемнело, в кронах деревьев, как звезды, загорелись сонмы светлячков. Несколько фейри призвали волшебные огоньки, и теперь они мерцали разными цветами, повиснув в воздухе над столом. Когда я замерзла, Грач очень быстро предложил мне свой пиджак и, кажется, был очень рад от него избавиться. Шли ему цвета или нет, узкий покрой оводова жилета очень удачно сидел на его фигуре, и я с трудом заставляла себя не пялиться на него в открытую. Галстук уже давно исчез, и воротник был распахнут.
За время ужина я заметила одну странность. Когда кто-то из фейри с улыбкой передавал мне через стол десерт или другое лакомство, Грач спешил перехватить его прежде, чем я доставала до него сама. На пятый или шестой раз ему даже пришлось перегнуться через стол над целой грудой винограда, чтобы выхватить пирожное из руки Жаворонка. Вернувшись на место, он бросил на меня обеспокоенный взгляд, вцепившись рукой в подлокотник. К этому моменту он выпил уже довольно много, что было заметно. Это наблюдение заставило меня одновременно осознать перемену собственного состояния: после нескольких бокалов переносить общество такого количества фейри стало, несомненно, легче.
Я наклонилась к нему, стараясь не обращать внимания на то, как в такт моему движению качнулись волшебные огоньки, и пробормотала:
– Они заколдованные? Отравленные?
– Не совсем, – ответил он как-то неловко.
– Тогда почему?
Он посмотрел мне в глаза.
– Лучше тебе не знать, – сказал он, и вид у него был такой несчастный, что я не стала давить.
Но Грач не мог успевать за всеми угощениями, и в конце концов я сама узнала причину. Жаворонок подбежала ко мне, держа в руках целую кучу тарталеток, съела одну сама и передала мне другую. Когда я к ней прикоснулась, она изменилась. Тарталетка сморщилась и покрылась плесенью; наружу вытекла невнятная черная жижа, которая когда-то была начинкой, а теперь пахла гнилью. Хуже того, кусок в моей руке зашевелился: внутри ползали личинки. Я уронила остатки тарталетки на стол, попав мимо тарелки, и подскочила на ноги; посреди звона посуды и приборов громко скрипнул отодвинутый стул.
В одно мгновение все волшебство вечера было разрушено. Фейри уставились на меня, и, хотя я знала, что мне это просто мерещится, глаза их в мерцающем свете казались кошачьими, как будто чары их были сняты. Глаза Овода сияли бледным пламенем, как свеча сквозь кусочек кварца. Я часто задышала.
Но потом Жаворонок, увидев мое оцепенение, сипло расхохоталась и подхватила испорченное пирожное со скатерти. Как только она взяла его в руки, оно перестало быть гнилым: немножко помялось, но в остальном вернулось к своему первоначальному обличью. Жаворонок засунула его в рот.
По столу пробежала волна смешков и хихиканья, и напряжение растворилось, как ни в чем не бывало. Я медленно опустилась обратно на стул. Я тут же бросила взгляд на собственную тарелку, чтобы убедиться, что мне все это не почудилось, что это не была просто чья-то жестокая шутка. Я не знала, чувствую я облегчение или отвращение, когда действительно увидела личинок, все еще ползающих по фарфору.
Грач стиснул зубы. Он поменял местами наши тарелки, наклонившись так низко, что его волосы коснулись моей все еще поднятой руки. Потом он достал платок из кармана пиджака, который одолжил мне, и молча вложил его в мою ладонь. Я вытерла пальцы. Но мой желудок протестовал не из-за гнили или личинок. Я много раз трогала плесень раньше, и это явно был не последний раз. На мою долю пришлось немало испорченных продуктов. Да и Март, разумеется, что только не ела в моем присутствии. Нет, дело было в том, что вокруг меня сидели пустые существа в истлевших одеждах; они клевали свои гнилые лакомства и говорили о бессмысленных вещах, натянув безучастные улыбки на свои фальшивые лица. Как бы все это пиршество выглядело, если бы чары рассеялись? Я представила, как свежий виноград и пудинг на тарелке рядом превращаются в черную грязь, кишащую личинками. Как свернувшуюся жижу, льющуюся из бутылки, поглощают без лишних вопросов. Привкус вина во рту стал кислым, как будто внутри меня оно тоже испортилось и протухло. Растущее чувство тошноты рисковало вырваться наружу. Мой рот наполнился желчной слюной, и я несколько раз сглотнула.