– Как смеешь ты… как смеешь ты показывать это мне? – Его слова становились все громче, пока не превратились в сломленный вой, как буря, треплющая деревья. Дом вздрогнул, и ветки заколотились о стены снаружи. – Мне ничего не снится. Мне безразличны эти безделицы, эта пыль, которую вы зовете Ремеслом.
Он поднял руку, собираясь покончить со мной. И все еще не мог оторвать глаз от своего портрета.
Сейчас. Я рванулась вперед. Ольховый Король не посчитал серьезной угрозой смертную девочку, бросившуюся на него, вооруженную лишь холстом и влажной краской. Это и стало его погибелью. Я навалилась на него всем весом собственного тела; железный кинжал прорвал холст, скользнул Королю между ребер и пронзил его сердце.
Я отскочила, и Грач поймал меня; Ольховый Король рухнул на колени. Портрет, порванный, валялся на земле – лучшая работа всей моей жизни превратилась в кучу из искореженной рамы, изорванной ткани и размазанной по полу краски. Мой пульс стучал, как молот по наковальне; я представила, что он вот-вот вытащит кинжал из собственной груди и невредимый поднимется на ноги. Но он лишь прижал ладонь к желтой краске на своем сюрко, как будто удивился ей больше, чем собственной крови. Его внешние чары начали рассеиваться, и я придушенно ахнула, увидев, что было под ними.
Рост Ольхового Короля оставался неизменным, но теперь он стал сухопарым и истощенным, как труп; изъеденные молью одежды обвивали иссохшее тело. Глаза его запали глубоко внутрь глазниц, и бесцветная кожа казалась мягкой и хрупкой, как истлевшая марля. Корона из рогов почернела и потускнела; жуткие острые осколки торчали во все стороны там, где куски отвалились от времени, а ободок врос в плоть его лба. От него исходил тошнотворный смрад. Когда он покачнулся, заваливаясь вперед, жук-падальщик выскочил из его уха и исчез в бороде.
Его губы шевельнулись.
– Мне страшно, – прошептал он голосом, полным изумления. – Я чувствую…
Его глаза закатились. Мох вспенился на ковре и потянулся вверх, поглощая его. «Да он испортит весь пол», – подумалось мне. Странная практичность. Нужно было перенести тело. Но едва эта мысль пришла мне в голову, Грач оттолкнул нас обоих в сторону и закрыл меня своим телом. Мир пошатнулся. Половицы вздулись; огромный корень выскочил из-под земли, расщепляя древесину, как топором. Заросли цветов вспыхнули на ковре, мольберте и диване, на нас с Грачом, волной ударившись о противоположную стену. Раздался звон бьющегося стекла. Ветки царапали потолок; гвозди скрипели и гнулись от нагрузки. А потом дом тряхнуло с мучительным грохотом, и отвалившиеся куски кровельной дранки посыпались на пол. Лучи света, слепяще яркого, рассекли руины моей мастерской.
Кажется, на этом все кончилось. Грач пару мгновений еще лежал на мне сверху; потом оглянулся через плечо и отполз в сторону. Куски штукатурки посыпались с его волос. Он помог мне подняться посреди воцарившейся разрухи. Теперь мастерская скорее напоминала лес. Громадная ольха росла посреди комнаты, проломив полкрыши и часть южной стены. Пятна света мерцали на зарослях мха, папоротников и цветов, под слоем которых мебель была почти незаметна, лишь там и тут торчали из подлеска бугры странной формы. Мы победили, но в это мгновение я как будто оцепенела. Было так странно стоять посреди собственной мастерской и смотреть на пшеничное поле сквозь обвисшие остатки шипастой баррикады, построенной Грачом. Там, вдалеке, к лесу бежали фигуры – куда быстрее, чем люди, некоторые даже на четвереньках.
Порыв ветра захлестнул нас. Грач пошевелился; кусок дранки заскрипел под его подошвой. Потом он споткнулся и рухнул на землю. Паника охватила меня. В голову мне сразу пришла жуткая мысль о какой-нибудь щепке, проткнувшей ему спину, пока он защищал меня своим телом. Я упала на колени рядом с ним, схватив его за руку, не зная, сможет ли он пережить серьезное ранение без помощи магии.
Вид у него, впрочем, был скорее удивленный, чем травмированный. Пока я ощупывала все его тело в поисках малейшего ранения, внешние чары снова вернулись к нему. Он схватил меня за руку.
– Смотри, – сказал он, но обернуться меня заставило уже одно только выражение его лица.
Ветер пронесся по полю, сгибая пшеницу сверкающими волнами. Когда они разошлись в стороны, как рябь по воде, цвета вокруг переменились.
Листья на деревьях стали золотыми, и алыми, и огненно-рыжими. Скоро весь лес, преображенный, полыхал. Далеко вдали зелеными оставались лишь травянистые обочины, тянущиеся вдоль полей, да несколько одиноких высоких сосен, проглядывающих сквозь листву. Я громко рассмеялась, представив, в каком смятении будут остальные жители Каприза: как миссис Фирт, потрясенная, выползет из своего магазина, как Финеас будет рассматривать картину, висящую у двери. Единственный красный лист сорвался с дуба возле кухни и полетел вниз.
– Так тихо, – поразилась я. Ветер зашуршал в складках моего платья; от его сладкой долгожданной прохлады по моей коже побежали мурашки. Птицы пели в кронах деревьев. Из леса доносился плавный стрекот сверчков. Но все кузнечики уже замолчали.
Одинокая фигура показалась посреди разрушенного двора, брезгливо пробираясь мимо шипов, рассыпанных по земле. Его светлые волосы отливали серебром в свете солнца, и с момента последней нашей встречи он успел переодеться: на нем были полупрозрачный синий жилет и безупречный свежезатянутый шейный платок.
Внутри у меня все сжалось. Где-то здесь, в моей мастерской, все еще был погребен железный кинжал.
Овод заговорил мягким приятным голосом:
– Итак, правление лета подошло к концу, и в Каприз пришла осень. Мне жаль, что до весны еще далеко, но так устроен мир, и я верю, что однажды времена года снова переменятся. Добрый день, Грач. Изобель.
Он остановился в нескольких метрах от нас и поклонился. Грач хмуро ответил ему тем же. Я же вовсе не была связана такими обязательствами и просто вперила в него свой гневный взгляд.
– Какой радушный прием, – заметил Овод. – Я всего лишь хотел поздравить вас обоих с отлично проделанной работой. – Он перевел взгляд на меня и улыбнулся – теплая, любезная, но непроницаемая улыбка, от которой в уголках его глаз появились морщинки. – Ты сделала каждый выбор правильно. Как блестяще. Как исключительно. Убив Ольхового Короля, ты уничтожила каждый мандат, установленный им. Вы с Грачом свободны жить, как вам вздумается, и Благой Закон больше не властен над вами. Дворы фейри никогда больше не будут прежними.
Я еле нашла в себе силы заговорить.
– Но вы… вы же хотели…
Что он хотел? Внезапно все встало на свои места. Прежде чем я заключила с ним нашу первую сделку, возможно, даже прежде, чем я родилась, он уже начал плести свои интриги. Наложил на мой дом могущественные чары, чтобы завоевать мое доверие и убедиться, что я не пострадаю, пока не придет время действовать. Организовал портрет для Грача. Привел нас к Зеленому Колодцу. Подложил нам железный кинжал, который с самого начала был предназначен именно для Ольхового Короля. И хуже того, знал с точностью до малейшего слова, что сказать мне, чтобы я возненавидела его, посчитала своим злейшим врагом и понеслась сквозь лес, прочь от предназначенного мне пути, к невозможной цели, чтобы, наконец, свергнуть и уничтожить Ольхового Короля. Изумление и ярость захлестнули меня одновременно. От эмоций мой голос звучал жестко и приглушенно.
– Мне неприятно осознавать, что вы использовали меня как пешку в своей игре, сэр.
Он долго смотрел на меня и заговорил не сразу.
– Ах, но ты вовсе не была пешкой. Все это время ты была ферзем.
Я сделала глубокий вдох. В интонации его голоса крылся какой-то незримый смысл, на расшифровку которого у меня сейчас не хватало терпения.
– А вы коварны и жестоки, и я никогда не забуду, какие страдания нам пришлось вытерпеть из-за ваших расчетов, чем бы все это ни закончилось.
– Слова истинного монарха, если позволите так выразиться. – Он снова улыбнулся. Но по его лицу промелькнула тень, и на этот раз в уголках глаз не появились морщинки. Его портретная галерея невольно вспомнилась мне. Все эти столетия терпеливо собирать картины, но не из искренней страсти, а лишь потому, что он ждал меня, моего Ремесла, как паук в середине огромной паутины, которую сотнями лет плел в абсолютном одиночестве.
– Я верю, что все это к лучшему, – продолжал он. – Доверять даже одному представителю моего народа – и без того достаточная глупость. Смертным никогда не следует забывать, кто мы такие и что служим только себе.
– Овод, – произнес Грач тоном, призванным намекнуть весеннему принцу, что он злоупотребляет нашим гостеприимством.
– Последнее, если позволите. – Овод стряхнул с рукава несуществующую пыль и, взглянув на Грача, приподнял брови. – Ты, я полагаю, осведомлен, что еще не провозглашен королем? Что есть еще кое-что, что тебе необходимо…
– Да, я знаю! – рявкнул Грач, перебивая его.
Я бросила на него любопытный взгляд; он нервно отвернулся, не глядя мне в глаза. Очевидное облегчение показалось на его лице, когда в доме послышались нерешительные шаги, освобождая его от необходимости срочно пояснять мне подробности «кое-чего». В ту секунду я была счастлива забыть об этом.
– Эмма! – позвала я. – Мы в безопасности! Мы в… мастерской.
– Это я вижу, – спокойно ответила Эмма, входя в комнату; близняшки цеплялись за ее руки. – В стенах дыры. Март, что бы ты сейчас ни подняла с пола, ни в коем случае не ешь.
– Поздно, – сказала Май.
Тетя покачала головой. Окинув взглядом мастерскую, а следом двор, она увидела Овода и, буравя его взглядом, оценивающе прищурилась.
– Ну и кто будет все это убирать?
– О боже! – воскликнул Овод. – Боюсь, мне пора бежать.
Эпилог
Я аккуратно замотала бинтом раненую руку Грача и довольно отметила, что на этот раз он поморщился, не пытаясь этого скрыть. Прошло уже две недели, и его палец почти зажил. Мы сидели за кухонным столом под мерцающим аметистовым сиянием его волшебного огонька. Тот горел все так же ярко, несмотря на то что днем Грач заплатил рабочим, восстанавливающим нашу мастерскую, еще парой десятков заклинаний. От моего внимания не ускользнуло то, что он еще ни разу не заговорил о том, как вернется в лес или возьмет на себя королевские обязанности; поэтому, едва он принялся нервно ерзать на своем сиденье, я догадалась, что последует дальше.