ли под землей по приказу Ивана Грозного. Митрополит Макарий при пожаре Кремля в 1547 году находился в Успенском соборе. Спасся владыка от гибели – геенны огненной, – пройдя тайным ходом под Тайницкой башней и Москвой-рекой в Замоскворечье. Из Водовзводной башни Кремля идет ход к Москве-реке, также нам летописец сообщает о ходах из башен Тайницкой и Беклемишевской.
В районе Тайницкой башни был подземный ход и проходил он близко от кремлевских дворцов. От тайника к воде недалеко, и к тайнику – под водой, под рекой. Можно было пройти из Спасской башни подземным ходом до храма Василия Блаженного и Лобного места, близ которого – спуск в большой тоннель под Красную площадь. Игнатий Стеллецкий указывает в своей работе: «Пройти из Никольской башни подземным ходом, спускающимся ниже Алевизовского рва в район Китая и Белого города». Стены Белого города, построенные в Москве в XVI веке, имели 12 ворот (порталов), по три на каждую сторону света – в подражание горнему Иерусалиму. При отце Ивана Грозного Василии III жил в Кремле, близ угловой башни, боярин Берсень Беклемишев. От него и название башни пошло – Беклемишевская. В районе Стрелецкой слободы, за Москвой-рекой, боярин Берсень построил себе каменный дом, вот почему набережная сегодня называется Берсеневской. Василий III этого достойного боярина казнил из-за «неосторожной искренности», а возможно, позарился на его добро. Дом Берсеня замечателен по архитектуре, древности и исторической судьбе.
«В царствование Ивана Грозного дом Берсеня принадлежал наперснику его Малюте Скуратову-Бельскому. Потом перешел к Борису Годунову, затем к Стрешневым и Курбатовым…» – сообщает нам историк н. Калачев в своей книге «Дом Малюты Скуратова», изданной в 1867 году. Малюта к дому сделал пристройки, «сообразно инквизиторским вкусам его и грозного». Под старым домом Берсеня – два мрачных сводчатых подвала: ниши… кольца в сводах… колодец, заполненный водой… В холодных и страшных нишах, носящих следы железных ставок, хранились крюки, дыбы, цепи, кандалы и другие орудия пыток. На кольца подвешивались жертвы, которых изощренно пытали, топили в бочке с водой и жгли каленым железом. Имелся потайной ход в пристроенной стене, идущий в подвал сверху, из подвала вел тайник под Москвой-рекой в Кремлевскую башню.
Другой тайный ход вел на Солянку. Также соединялись в единую подземную фортификацию монастыри: Иосифо-Волоцкий (Волоколамский), Боровский, Ново-Иерусалимский, Симонов, Донской, Троице-Сергиевский, Сретенский (Сухаревка) и другие. В самой Москве развернулось обширное подземное строительство под каменными усадьбами бояр и черных опричников. В Кремле под соборами и теремами устраивались подземные лабиринты, каменные мешки-ловушки, схроны, казнохранилища, имевшие связь между собой и с магистральными ходами, ведущими к кремлевским башням и рекам Москва и Неглинка. Выводились из-под башен водозаборные тоннели, в пространстве между стенами и рвом прокладывались слуховые воздухообменные и противоподкопные галереи. Боевые подземные ходы шли из Кремля в Китай-город, Зарядье и монастырские палаты Даниила Московского (Богоявленский переулок), на Варварку, Ильинку, Никольскую, Старую площадь, Солянку, Малый Ивановский переулок, Лубянку и Маросейку, Рождественку и в старые масонские дома. Один из таких ходов, построенный итальянцем Алевизом, был обнаружен в 1896 году и залегал на глубине 10 м от поверхности.
От Старой площади через Лубянку и Охотный ряд тоннель шел под Большой Дмитровкой в монастырь на Петровку. Монастырь на Петровке соединен тоннелем с Рождественским женским монастырем (Рождественка, 20) и Кремлем. На самом краю Кучкова поля, на крутом холме, который в те времена был берегом реки Неглинной (Самотеки), на месте, где был святой источник, который подпитывал реку Неглинку (Самотеку), в 1386 году княгиней Марией Серпуховской, матерью героя Куликовской битвы – князя Владимира Андреевича Храброго – был основан Рождественский монастырь. Первыми насельницами основанной княгиней Марией обители стали вдовы, матери и сироты воинов, на поле Куликовом «за веру и отечество живот свой положивших». А погибших было много: по свидетельству летописца, лишь третья часть русского войска вернулась с поля битвы. Потому и скорбь была великая по всей Русской земле: «Запели птицы жалобные песни, все заплакали – княгини, и боярыни, и воеводские жены об убитых».
Еще из Кремля шел тоннель в чрево холма Ваганьковского, к дому Пашкова, от него – на Воздвиженку, где у грозного находился летний дворец, другой – от церкви Николы на Берсеневке, одной из самых нарядных построек Москвы XVII века, стоящей у Москвы-реки ровно напротив храма Христа Спасителя, под рекой Москвой – к восточной полой стене храма Христа Спасителя, далее – в Соймоновский проезд. Во времена начала первого строительства храма Христа Спасителя под будущим фундаментом крестьяне и рабочие нашли клад золотых и серебряных арабских монет IX века – значит, Москва как торговый город стояла на этом месте задолго до 1147 года и князя Юрия Долгорукого.
Вот что удалось найти Звездочету в инете: «Выбравшись наружу, мы заложили дверь кусками известняка и присели на ступенях лестницы, спускающейся к Москве-реке. Константин вынул из кармана записную книжку и карандаш, условно нарисовал на листке контур разрушенного храма Христа Спасителя, ниже – берег реки Москвы, выше – улицу Волхонку, слева – Соймоновский проезд, справа, на расстоянии, – улицу Ленивку и Лебяжий переулок. До восточного фасада храма провел вниз линию, обозначающую подземный ход до развилки. От нее одну линию протянул налево, в сторону Соймоновского проезда, другую – направо, к пересечению Волхонки и Лебяжьего переулка. Здесь отметил дверь и пунктиром провел от нее линию еще дальше вправо, написав на конце короткое слово «Кремль». Подумав секунду, поставил рядом вопросительный знак».
Пашков дом на Моховой стоит на холме и по сей день, а внизу когда-то были болота, где квакали лягушки, росли камыши, и местные крестьяне резали мох для утепления срубов домов при строительстве, отсюда и название улицы – Моховая. Из окон на Ваганьковском холме взору обывателя открывается великолепная панорама на башни и постройки священного Кремля.
«На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло. Они не были видны снизу, с улицы, так как их закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовыми вазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев… Воланд заговорил:
– Какой интересный город, не правда ли? Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:
– Мессир, мне больше нравится Рим!
– Да, это дело вкуса, – ответил Воланд».
Царь Иван Грозный под землей общался с НЕИЗВЕСТНЫМИ, боялся заговоров и мятежей и чувствовал себя в безопасности только в тайных подземных палатах своих дворцов: Загородного на Арбате и Опричного на Неглинной, откуда в Кремль и за город, в село Коломенское, был выведен подземный тракт. Остатки этих тоннелей обнаруживались в разное время или благодаря случайным провалам, или при строительстве, а позднее, в 30-х годах, при прокладке метрополитена. Тайные палаты царя сообщались с подземными тюрьмами, где денно и нощно пытали «крамольников», вероотступников и «супротивцев». Легенды говорят, что царь Иван любил, пройдя по подземным путям, тайно появляться в своих кремлевских покоях, унаследовал эту практику и КРАСНЫЙ МАГ – товарищ Сталин. Иван Грозный, как и Иосиф Сталин, не переносил яркого света, это странная особенность генетической структуры мага. Об Иване Грозном писали его современники: Горсей, Флетчер, Штаден, Герберштейн. В этих старых источниках всплывает демоническая и неординарная фигура русского царя. «Внешне «он был красив собою, одарен большим умом, блестящими дарованиями, привлекательностью», хитроватая русская усмешка сгибала сухие губы царя, и из-под спутанных бровей глядели черные глаза, ласковостью проникавшие в душу. Но чем ласковее царь был с человеком, тем большую казнь он ему готовил. Чем пышнее посылал дары, тем страшнее взимал отдачу в застенках. С детства любимым его занятием было: давить лошадью народ на площадях да с высоких кремлевских теремов сбрасывать животных. Его подбородок зловеще набухал, а нижняя губа закладывала верхнюю. Тогда лицо его напоминало «морду осатанелого зверя», глаза же мерцали желтоватой, жалеющей усмешкой: «Ох, тяжки муки рабишки моему, и он, царь, жалеет рабишку, попавшего в немилость!» Грозный и его опричники истребляли своих врагов с какой-то ожесточенной планомерностью, десятками, сотнями бросали в тюрьмы, рубили головы, как кроликам, предавали жесточайшим мукам в промежутках между пирами и всенощной молитвой. И чем страшней были придуманные в застенках казни, тем усерднее молитва московского царя, распластанного ниц в горе и покаянии на церковных плитах, в скуфейке, в смиренном подряснике, еще липком от крови…
Иван Грозный царствовал сорок четыре года, и сорок четыре года Русь истекала кровью. Роковым число 4 станет и для Павла I.
«Грозный предавал огню и мечу целые посады и села, большие города: Псков, Торжок, Новгород. В Москве люди боялись дышать; ходя по улицам, оглядывались вслед: не идет ли тайный агент-слухач или опричник, одетый, словно монах, во все черное? Отец доносил на сына, сын на мать, и муж доносом обвинял жену в чародействе на «государя московского». В подземных палатах – их много было нарыто под Кремлем и под Москвой – морили людей голодом, жаждой на селедке, секли правую руку и левую ногу, вгоняли иглы под ногти, сажали на кол, заливали в глотку кипящий свинец, подвешивали на дыбу, поднося чарку зелена вина от царского стола. И люди так привыкли к крови, своей и чужой, что умирали молча, не разжимали ртов, когда в череп вонзался гвоздь, когда на щеках каленым железом выжигали похабные слова, на площадях, в дни масленичных или пасхальных потех, когда малиновым звоном заливались московские колокола, готовили помост для казней и, как в театрах, собирались на представление. И шуты, и скоморохи дудели в сопелки и перебрасывались головами «государевых врагов», словно мячиками. Грозный царь взирал на народное веселье с набатной башни, сам подавал сигнал палачу рукавицей и по гривне жертвовал ему из царской казны за лихость»…