-Кто таков? -спрашивает сидящий во главе стола мужик. В отличии от подчинённых он даже не дёрнулся при моём появлении, хотя на боку висит кобура с торчащей из неё потёртой рукоятью.
Осторожно, чтобы не спровоцировать бойцов, убираю свой пистоль обратно, затем отвечаю: -Обычный проситель!
-Ты не слишком наглый для «обычного просителя»? -усмехается, как я понимаю, поставленный Зименко начальник вокзала или его главный помощник. А кто ещё может сидеть вот здесь, да ещё и во главе стола? Смотри-ка, а одной наливочки у них на столе шесть разных сортов. Кучеряво устроились ребята! Или это просто шесть разных бутылок, а содержимое в них одно и тоже? Всё равно вот так, в середине дня, да ещё и на рабочем месте, совершенно недопустимо.
-Если требовать от ответственных товарищей чтобы они вовремя и хорошо исполняли порученную им работу это наглость, тогда признаю: я - тот ещё наглец!
Он предлагает мне: -Налить?
Со значением отказываю: -В рабочее время не пью.
Сидящий рядом с начальником вокзала тип вскидывается: -А кто пьёт? Никто не пьёт! Разве это можно пить? Так, губы промочить, да запах понюхать. Война за революцию дело нервное. Если нервы не лечить, то они враз сгорят. Знаешь как натянутые канаты рвутся? Достаточно слабины в одной-единственный нити и бах! Толстенного каната как ни бывало.
-Наши канаты не порвутся, -заявляю я.
-Не стой, проходи. Хоть за стол с нами сядь, если не побрезгуешь… комиссар, -предлагает начальник.
Похоже он сложил два и два и получил результат поняв кто я такой. А может быть видел меня вчера, но мельком и только сейчас узнал.
Сажусь на подставленный стул. Говорю: -Товарищу с товарищами посидеть никогда не зазорно.
-Это правильно! -радуются мужики. -Вот это по-нашему!
Не глядя беру со стола бутерброд, кажется, с рыбой и какой-то зеленью. Поросячьи глазки суёт мне в руки стакан с обычной водой. Кусаю бутерброд, делаю глоток воды. Блин, ну и сколько перца в эту рыбину сыпанули? Еле-еле успел глаз сжать, чтобы не разразился слезой.
Внимательно наблюдавший за мной начальник вокзала укоризненно замечает: -Вот ты пришёл, наговорил гадостей, а зачем? Зачем было гадости говорить? Да, мы обедаем. Но человек так устроен, что есть постоянно хочет, а на голодный желудок все мысли только об одном: как бы сей желудок поскорее наполнить. Поверь, и я и мои люди крутятся сегодня с самого утра и оставаться нам здесь до позднего вечера. И так ещё много дней, пока не разберёмся с тем, что нам тут белоголовые оставили и что мятежники натворили. Так столь ли велика наша вина, если мы лишь собрались хорошо поесть в середине очень долгого рабочего дня?
Вспомнив как сам дрых чуть ли не до десяти часов, я смущаюсь, отвожу глаза, но потом вспоминаю наглый тон поросячьих глазок и отвечаю: -Распустил ты своих людей, совсем распустил!
-Этого что ли? Так он не мой. Он при вокзале вечный поверенный. Какая бы власть ни была, а хитрец тут как тут и всем полезен, всем удобен, поэтому не сменяем, да хряк?
-Я всей душой и всегда был сторонником революции и настоящей власти народа, -дрожащим голосом подтвердил поросячьи глазки.
Мне сделалось противно и я, отвернувшись, сказал: -Там ещё стулья, в приёмной, совсем поломаны. Не столько сидишь на них, сколько держишь, чтобы не развалились прямо под тобой.
-Не вопрос, -заверили меня. -Стулья поменяем. Благодарю за сигнал. Так что тебе, говоришь, от меня надо? Угля? И разрешения на выезд/возвращение? Сейчас выдам. Что-то ещё?
-Нет, ничего больше не надо, -сказал я.
-Если будет нужно, то в следующий раз проходи без очереди. Одно ведь дело делаем.
-Одно, -согласился я прежде, чем распрощаться с честной компании давая им возможность продолжить «мочить губы и нюхать запах» уже без моего сдерживающего присутствия.
Интересно, а не имей я мандата и не будь комиссаром, всё прошло бы также легко или эти бы ребята намяли бы бока наглецу, да и за дверь бы выбросили? Нет, вряд ли, хотя… И где только Николай нашёл таких людей? По рожам видно, каждый второй разбойник и спасибо если не душегуб. Неужели никого другого не нашлось чтобы поставить на столь ответственное место? Ну да то его дела, а мне надо привезти всё выгруженное, в преддверье лихого штурма, каменское добро.
Выбросив лишние мысли из головы, иду к поезду, где беру машиниста и вместе с ним следую на склад.Там, по выданной начальником вокзала бумажке получаю уголь и оставив машиниста и кочегара загружать его уже к нам на борт ухожу бродить по улицам города намереваясь просто осмотреться. А то вчера было как-то совсем не до того, чтобы окружающими красотами любоваться.
Родная гавань несколько больше Каменска, хотя до столицы, понятное дело, не дотягивает. Однако то, что это город-порт и, одновременно, мощная крепость, воздвигнутая как раз против белоголовых островитян накладывает свой отпечаток. Вычурные дома, построенные богатыми торговцами, перемежаются длинными складами под товар, мелкими, на их фоне, торговыми лавками, сейчас закрытыми и заколоченными. Некоторые, напротив, разбомблены, вскрыты, вывернуты наизнанку и стоят открытые всем ветрам сверкая осколками выбитых стёкол и выломанных дверей. Учитывая, что их не починили и не привели в порядок, то подозрения о судьбе их хозяев отнюдь не самые радостные.
Я прошёл мимо следов вчерашней перестрелки. На каменной мостовой пятна плохо замытой крови, но тела уже унесли. Угол ближайшего дома носит на себе следы попавших в него заклинаний. На каменной стене выделяются характерные подпалины от классических огненных шаров, но по выщербленным и частично распавшимся в пыль кирпичам я узнаю проклятие старости и даже редкое «смерть-времени» скастованное каким-то местным умельцем. Наверное, уже мёртвым потому, что столь мощных боевых магов взять в плен практически невозможно. Если они, конечно, не захотят сдаться сами. А местные аристократы вряд ли рассматривали сдачу в плен как альтернативу. То, что я успел узнать о комиссаре Зименко говорило, что у него явно какой-то пунктик насчёт благородных. Он ненавидел всех их истово и расправлялся без всякой жалости. Может быть поэтому у конклава благородных домов и получилось выгнать комиссара в первый раз. Слишком уж многих он против себя настроил излишне резкими действиями. Однако теперь, когда Николай вернулся, разбив войска интервентов и помножив на ноль благородные дома, замаранные участием в конклаве и мятеже– он остался единственной доминирующей силой в городе и именно слово Зименко являлось последним и решающим абсолютно по всем вопросам.
Товарищ Вождь заседает в далекой столице и думает о всей стране в целом. А проводник его воли, комиссар Зименко вот он, рядышком. И его слова всё равно что слова самого Вождя, хотя тот, быть может, ничего подобного не говорил и даже не собирался. А как проверишь? Совсем никак…
Продолжая размышлять о том, что в отдельных вопросах, комиссар Зименко проявляет лишнюю, на мой взгляд, несгибаемость, я прошёл место недавнего сражения и хотел было уже перейти на соседнюю улицу, как заметил некоторую возню за несколько домов от себя.
А ведь так хотелось просто прогуляться, ни во что не ввязываясь!
Конечно, можно было пройти мимо. Другие люди ведь проходили. Вон, как раз, какая-то женщина с ведром покосилась на шум из переулка и только ускорила шаг. Поступить также как и она, конечно, можно, тем более что это не мой город, все мои дела в Каменске, но дело такое, что страна всё-таки моя. А значит выбор вмешаться или нет даже не стоит. Иду в переулок быстрым шагом держа одну руку на пистоле, но не вынимая его из кобуры, внутренне готовясь, в случае чего, создать своё коронное заклинание – ослепляюще яркую световую вспышку.
-Эй, что вы тут делаете? -спрашиваю я с облегчением понимая, что стал свидетелем обычной детской драки. Может быть слишком жестокой, но стоило только подать голос как куча-мала передо мной распалась и маленькие фигурки прыснули по ближайшим дворам словно мыши если стукнуть по стене поварёшкой. Одно только тело осталось лежать.
Уже без особой опаски наклоняюсь, смотрю – это девочка примерно лет пяти. А может быть и всех восьми. Никогда не умел на глаз определять возраст детей. Она вся избита. Лицо и руки в крови. Впрочем, вижу, что в руках ребёнок сжимает острый осколок стекла поэтому есть вероятность, что часть крови на ней принадлежит обидчикам. Некогда светло-синенькое платье всё порвано и в грязи.
-Ты как? -спрашиваю я.
Она дёргается не столько от вопроса, сколько от звука чужого голоса. Пытается одновременно сесть и отползти, продолжает сжимать стеклянный осколок.
-Выбрось эту гадость.
Не слушает.
А может быть не слышит.
Растерянно оглядываюсь по сторонам. Вижу над заборами несколько голов с недобрым любопытством, наблюдающих за моими действиями.
-Эй!
Все головы, как одна, разом исчезают.
-Эх, люди, -шепчу я, понимая, что это были взрослые люди, спокойно наблюдавшие из-за своих заборов избиение девочки толпой других детей и не думающие вмешаться.
Беру девочку за руку, заставляя разжать пальцы и выбросить замаранный в крови осколок. Сосредотачиваясь, пытаюсь, как могу, ускорить клеточную регенерацию используя своё единственное эффективное лечебное заклинание. Эх, судя бы Давида Аристарховича оставшегося руководить больницей в Каменске. Но кого нет, того нет, поэтому справляюсь как могу. Вспоминая частично забытые лекции ещё в королевском инженером училище, пытаюсь форсировать иммунитет лежащего передо мной тела. Девочка вся в порезах и пока нет возможности прочистить и перевязать раны надо хотя бы заставить организм самостоятельно бороться с сумевшей проникнуть внутрь заразой.
Удивительное дело, девочка у меня на руках расслабилась и больше не пыталась вырваться. Неужели поняла, что я хочу ей помочь? Или почувствовала? На всякий случай проверяю её уровень развития внутренних каналов и источника и снова удивляюсь. На вид девочке не больше восьми лет, а уровень развития внутренней силы такой, что прямо сейчас можно брать абитуриентом в бывшее королевское инженер