Половой принес дымящуюся тарелку щей. Я механически взял ложку. Мысли работали четко и холодно.
Я доел свой обед, расплатился и вышел на улицу. Решение было принято. План созрел. Теперь нужно только все провернуть. Вернувшись в номер, я застал там Изю.
— Изя, — сказал я, и он вздрогнул от моего тона. — Бросай свои счеты. У меня для тебя дело.
— Ой-вэй, Курила, ты меня пугаешь! Что случилось?
— Мне нужно, чтобы ты нашел одного человека в этом городе. Некоего господина Мышляева. Улан, бретер. Говорят, весь Петербург его знает. Узнай, где он живет, какой у него распорядок. И главное — узнай, есть ли у него долги. Карточные, вексельные — любые. Узнай все, что сможешь.
Изя картинно схватился за голову.
— Опять! Снова я у тебя на побегушках! То визитки вози, то теперь в сыщики записываешь! Курила, я коммерсант, а не твой личный слуга!
— Хорошо, — спокойно ответил я. — Завтра же найму лакея. Раз ты так занят подсчетом наших будущих миллионов, не буду тебя отвлекать.
— Лакея? — Изя мгновенно переменился в лице. — Зачем лакея? Это же какие расходы! И где ты найдешь человека, которому можно доверять? Нет-нет, я сам все сделаю. Быстро и в лучшем виде. Таки не сомневайся!
Он суетливо схватил плащ и выскользнул за дверь. Я усмехнулся. Иногда лучший способ заставить Изю что-то сделать — это предложить ненужные траты. Пока вроде способ работает.
Кокорев вернулся под вечер, и по его ссутулившимся плечам и хмурому лицу я понял — дела плохи. Он молча прошел в комнату, тяжело опустился в кресло и с грохотом поставил на пол свою тяжелую трость.
— Пустое дело, Тарановский, — наконец пробасил он, глядя в стену. — Был я в этом их Географическом обществе. Навел справки. Приняли меня, конечно, с почетом. Да только толку? Великий князь хоть и покровитель, да бывает там редко, наездами, без всякого расписания. Когда следующее заседание с его участием — никто не знает. Можно месяц прождать, а можно и год. Ненадежный это путь. Тупиковый.
Он сокрушенно махнул рукой. В его голосе звучало глубокое разочарование человека, который привык решать вопросы прямо и нахрапом, но столкнулся с вязкой, непробиваемой стеной столичной бюрократии.
Я подошел и налил ему в стакан дымящегося чаю из самовара, который нам принесли.
— Не горюйте, Василий Александрович. Если одна дверь закрыта, нужно искать другую. У нас есть и другой путь.
И я рассказал ему о своей встрече с Анной Кузнецовой и ее братом, о том, как они приняли мою сторону и обещали устроить личную аудиенцию. По мере моего рассказа лицо купца светлело.
Настроение его заметно улучшилось. Мы еще долго сидели за чаем, обсуждая, как лучше представить наш проект, на какие цифры и факты сделать упор.
Поздно ночью, когда Кокорев уже ушел к себе, а я, оставшись один, в дверь тихонько постучали. Это был Изя. Он проскользнул в комнату, как тень, возбужденный и таинственный.
— Узнал, — прошептал он, заговорщицки оглядываясь. — Все узнал!
Он вытащил из кармана мятую бумажку и разгладил ее на столе.
— Живет твой улан на Гороховой, в доходном доме купца Яковлева, квартира номер семь. Человек видный, шумный, вся прислуга его знает. С утра обычно уезжает по своим делам, возвращается к обеду. Часа два дома сидит, отдыхает, а потом снова уезжает до самой ночи.
Он сделал паузу и понизил голос до едва слышного шепота, его глаза блестели.
— И еще, Курила… я его видел. Сам! Когда он из кареты выходил. У него правая рука на черной шелковой перевязи!
Я кивнул, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Все сходилось.
На следующее утро я проснулся с ясным и холодным планом в голове. Сказав Изе, чтобы он ждал меня в отеле ближе к обеду и никуда не отлучался, я нанял извозчика и велел ему ехать на Выборгскую сторону. Путь из центра, с его блеском и парадными фасадами, в промышленный район был как путешествие в другой мир. Здесь воздух был гуще, пах дымом и железом, а горизонт был усеян трубами заводов и фабрик.
В конторе акционерного общества «Нобель и сыновья» меня встретил чопорный немец-управляющий. Узнав, кто я, он сообщил, что господин Альфред сегодня работает не в конторе, а непосредственно на производстве. Получив адрес, я отправился дальше, в самое сердце зарождающейся промышленной мощи.
Нобель встретил меня в своем рабочем кабинете при заводе. Кабинет был спартански прост: чертежи на столе, какие-то образцы на полках, и повсюду витал характерный, резковатый запах химикатов.
— А, господин Тарановский! Рад вас видеть! — Его обычно меланхоличное лицо светилось неподдельным энтузиазмом. — У нас есть прекрасные новости! Ваши предположения оказались верны! Мы провели серию испытаний. Смесь стабильна!
Он указал на стопку бумаг с расчетами.
— Мы нашли оптимальную пропорцию. И что самое главное, — продолжал он, и его глаза горели, — для детонации подходит обычный капсюль-детонатор с бикфордовым шнуром! Это значительно упрощает и удешевляет использование нашего продукта. Теперь главный вопрос — упаковка. Как нам это продавать? В мешках? В ящиках? Это неудобно и опасно.
Я ждал этого вопроса.
— Я думал об этом, — улыбнулся я. — Нужно делать твердые картонные трубки, гильзы. Прочные, пропитать парафином для защиты от влаги. В них и фасовать взрывчатую массу. Такие «шашки» можно будет использовать по отдельности для мелких работ или, что еще важнее, связывать несколько штук вместе для увеличения мощности взрыва. Это удобно, безопасно и практично.
Нобель на мгновение замер, его взгляд устремился в одну точку. Я видел, как в его гениальной голове инженера и химика эта простая идея мгновенно обретает плоть. Затем его лицо озарилось.
— Гениально! — выдохнул он. — Как всегда, все гениальное просто! Картонные патроны! Конечно! Это же очевидно! Господин Тарановский, это перевернет рынок! Ни у кого такого нет, и упаковку тоже надо запатентовать.
Мы еще около часа обсуждали детали, прикидывали объемы будущего производства. Нобель говорил о необходимости расширять завод, строить новые цеха. Я покинул его в самом приподнятом настроении. Пока мои враги пытались выбить меня из седла, я закладывал фундамент будущего, о котором они не могли и помыслить.
А пока… пока стоило разобраться с мелкими, но назойливыми проблемами. Такими, как Мышляев.
Я вернулся в отель ровно к обеду, в приподнятом настроении после визита к Нобелю. Моя промышленная империя обретала черты, а план мести был готов к исполнению. В холле, скрестив руки на груди, меня уже поджидал Изя.
— Идем, — коротко сказал я.
Мы уже собирались выходить, когда я бросил взгляд на дальний угол. Там, в глубоком кресле, устроился Степан Рекунов. Он не нес вахту, не стоял на страже. Он сидел, закинув ногу на ногу, и с самым невозмутимым видом читал какую-то газету. При нашем появлении он даже не сразу поднял голову, словно был не начальником охраны, а еще одним постояльцем.
Это тихое пренебрежение своими обязанностями разозлило меня. Я молча подошел к нему.
— Степан Митрофанович.
Он нехотя оторвался от чтения, заложив страницу пальцем, и поднял на меня спокойный, почти ленивый взгляд.
— Слушаю, господин Тарановский.
— Мы уходим. Мне нужен один из ваших людей. Для сопровождения.
На лице Рекунова мелькнула тень усмешки. Он явно ждал этого момента.
— Вот как? — с ехидцей протянул он, закрывая книгу. — А я уж думал, вы в столице и без нашей скромной помощи прекрасно справляетесь.
Я выдержал его тяжелый взгляд.
— Вы меня не так поняли, — холодно ответил я. — Он мне нужен не для охраны. А для присутствия.
Рекунов нахмурился, не сразу уловив смысл.
— Человек с крепкой наружностью за спиной производит правильное впечатление на нужных людей. Вы меня понимаете?
Теперь он понял. Я видел, как в его глазах вспыхнул огонек ярости. Я не просил его о защите, признавая свою слабость. Я требовал у него статиста для своего спектакля, низводя его и его людей до уровня прислуги.
Он сглотнул, борясь с желанием ответить дерзостью, но моя ледяная уверенность и статус делали свое дело. Он медленно встал, положив газету на столик.
— Будет, — наконец выдавил он, скрипнув зубами.
Он направился в номер, где были его люди, и через мгновение вернулся с молодым, крепко сбитым парнем, кажется, это был Федотов.
— Матвей! Будешь сопровождать господина Тарановского. И смотри в оба!
На что тот лишь молча кивнул.
Не удостоив Рекунова больше ни единым взглядом, я направился к выходу. Изя и растерянный охранник поспешили за мной.
В пролетке мы ехали на Гороховую. Доходный дом купца Яковлева был типичным петербургским строением: с величественным фасадом и грязноватой, гулкой парадной. В полутемном холле нас встретил сонный консьерж в поношенной ливрее, дремавший на потрепанном стуле.
— Куда, к кому? — проворчал он, недовольно глядя на нас.
Я, не говоря ни слова, молча сунул ему в руку хрустящую двадцатипятирублевую ассигнацию. Глаза консьержа полезли на лоб, сонливость с него слетела мгновенно.
— Решил вот навестить доброго друга Мышляева, — с легкой аристократической небрежностью произнес я, пока он прятал «беленькую» в карман. — Слышал, он нездоров нынче. Дома ли он?
— Д-дома, ваше благородие, как не быть дома! — заикаясь, пролепетал он, кланяясь. — Третий этаж, квартира номер семь. Пожалуйте!
Мы поднялись по широкой, но стертой до блеска каменной лестнице.
Я же, чувствуя абсолютное спокойствие, подошел к массивной дубовой двери с медной табличкой и громко, уверенно постучал три раза костяшками пальцев.
Изнутри послышались шаркающие шаги. Замок щелкнул. Дверь приоткрылась, и на пороге появился Мышляев.
Он был в потертом шелковом халате, растрепанный, с желтоватым синяком под глазом. Правая рука действительно покоилась на черной шелковой перевязи.
Увидев меня, он застыл. Удивление на его лице сменилось недоумением, а затем — волной чистого, животного ужаса. Он побледнел так, что синяк под глазом стал казаться фиолетовым, и отшатнулся в глубь квартиры.