кий шик! Чтобы было видно, что человек только вчера сошел с парохода из Гавра!
— Парижский шик, — назидательно поднял палец Лев Абрамович, — таки назначен для танцоров и поэтов. Серьезные люди посмотрят и скажут: парижский вертопрах! Нет, тут надобен лондонский крой! Стиль, сдержанность, мощь! Поверьте мне, я одеваю господина фон Мекка!
Они препирались так минут десять, а я страдал. Как же не люблю покупать шмотки! Между тем, определившись с тканью, стороны перешли к обсуждению цен. Изя торговался за каждую деталь, за каждую копейку, сбивая цену с яростью берсерка, а Лев Соломонович с олимпийским спокойствием отбивал его атаки.
— Ладно, Лева, твое сукно победило! — наконец сдался Изя. — Но крой! Крой должен быть таким, чтобы скрывал плечи и показывал осанку аристократа. Брюки — чуть уже, чем носят сейчас в Москве, но не такие узкие, как в Париже, чтобы не выглядеть фигляром. Жилет — из шелка, но матового, без блеска. И главное — скорость! Нам это нужно было еще вчера!
— Главное — чтобы кобуру не было видно! — многозначительно кашлянув, уточнил я.
Лев Абрамович, осторожно осмотрев мою наплечную кобуру с содержимым, покачал головой, поцокал языком и накинул к первоначальной цене еще процентов двадцать. Прервав новую волну Изиных сетований красноречивым взглядом, я кивнул, и глаза портного загорелись профессиональным азартом.
Торг окончился — начиналось искусство. Лев Соломонович легкими, почти невесомыми движениями снял с меня мерки, его пальцы порхали, как бабочки, а измерительная лента живою змейкою скользила в его руках.
— Через четыре дня будет первая примерка, — сказал он, записывая цифры в толстую конторскую книгу. — Через неделю все будет готово. Господин будет доволен. Он войдет в любой кабинет так, словно был там всегда!
Когда мы вышли на улицу, я чувствовал себя… странно. Я, переживший войну и рейдерские захваты, только что потратил два часа на обсуждение цвета и фактуры ткани. Абсурд, конечно, но, глядя на деловитое и довольное лицо Изи, я понимал: в этом мире, где фасад часто важнее фундамента, я только что сделал очень важное вложение.
Итак, сюртук был запущен в производство, но Изя и не думал с меня слезать: похоже, он искренне считал, что это лишь начало большого пути.
— Одежда — это только половина человека! — вещал он, таща меня по Кузнецкому Мосту. — Вторая половина — это детали! Дьявол в них, Курила, как всегда, дьявол в них! Без правильных мелочей ты будешь не аристократ, а ряженый лакей!
Первой нашей остановкой стала шляпная лавка. Внутри пахло клеем и фетром. На полках, словно головы на параде, выстроились цилиндры всех мыслимых и немыслимых оттенков черного: матовые, блестящие, с высоким верхом и с чуть загнутыми полями.
— Цилиндр — это первый признак джентльмена! — со знанием дела заявил Изя, пока хозяин лавки, усатый немец, с почтением снимал с полки очередное творение. — Его не носят, его водружают! И снимать его надо не как попало, а особым движением — плавно, с достоинством, словно ты уступаешь дорогу самой королеве Виктории!
Следующим пунктом оказались перчатки. Мы вошли в небольшой магазинчик, где пахло тонкой выделанной кожей. Изя брезгливо отверг десяток пар, пока не нашел то, что искал — тончайшие перчатки из оленьей кожи.
— Перчатки — это твоя вторая кожа, — назидательно сказал он, заставляя меня их примерить. — Они должны сидеть так, чтобы ты их не чувствовал. В приличном обществе мужчина не подает даме голую руку. Никогда! Запомни: как бы ни было жарко на улице — ты всегда в перчатках. Снимаешь только одну, правую, когда входишь в дом или пожимаешь руку равному. А левая… левая пусть остается на своем месте. Это признак хорошего тона.
Но главным пунктом программы оказались часы. Изя привел меня в небольшую, заставленную тикающими и звенящими механизмами лавку на Никольской. Ее хозяин, маленький, сухой старичок по имени Моисей Соломонович, со вставленной в глаз лупой ювелира, по странному совпадению тоже оказался знакомым Изи.
— Моня, здравствуй, дорогой! — провозгласил мой приятель, врываясь внутрь. — Мне надо, чтобы ты нашел для этого господина не часы, а время! Самое точное и самое дорогое время в Москве!
Моисей Соломонович окинул меня цепким взглядом через свою лупу.
— Время — товар дорогой, Зосим. Особенно когда его мало. Что господин ищет?
Вопрос, признаться, немного поставил меня в тупик. Сам я последние свои годы в 21 веке не носил часы, определяя время по мобильнику. Зато шеф, большой любитель всяких атмосферных аксессуаров, носил вроде бы швейцарские, «Вашерон Константей».
— Ну, наверно, какие-нибудь швейцарские! — небрежно произнес я.
Моисей Соломонович, услышав это, картинно всплеснул руками.
— Я вас умоляю! Не смешите мои седые волосы! Какая Швейцария? Это для студентов и приезжих купчиков, которые хотят пустить пыль в глаза! Швейцарцы всем известные бракоделы! Да, они таки научились делать красивые корпуса, я не спорю. Но внутри дешевый механизм, который через год начнет врать как сивый мерин. Это не часы, это бижутерия! Настоящие часы, молодой господин, — это Англия. Или, если вы цените надежность превыше всего, Саксония. Вот, взгляните!
Часовщик извлек из бархатного ложа тяжелые золотые часы с массивной крышкой.
— Английский «Арнольд». Первоклассный хронометр, такие поставляют на флот ее величества. Они не боятся ни качки, ни жары, ни холода. Это не просто часы, это заявление, что их владелец ценит точность и надежность превыше дешевого блеска!
— А вот, — он достал другие, более изящные, с открытым циферблатом, на котором виднелись синие вороненые винтики, — «Ланге» из Дрездена. Немецкая работа. Каждый винтик отполирован вручную. Порядок и аккуратность!
Я выбрал английский хронометр. Он был тяжел, надежен и абсолютно лишен всякого показного блеска. Он был похож на меня самого — функциональный механизм в сдержанном корпусе.
— Моня, и расскажи этому господину, как правильно пользоваться этой игрушкой, — попросил под конец Шнеерсон, — а то мы, знаешь ли, последние пару лет больше общались с медведями, чем с аристократами!
— Со всем нашим удовольствием! — охотно откликнулся Моисей Соломонович. — Итак, господа: часы носят на цепочке, и не просто так, а в специальном кармашке жилета. Доставать их надо не каждую минуту, чтобы посмотреть, не пора ли обедать: это моветон. Нет, господа: часы достают неспешно, как бы между прочим, открывают крышку щелчком большого пальца… вот так… и смотрят на время с таким видом, будто от этого зависит судьба Европы.
И Моня продемонстрировал, как это примерно выглядит.
— Цепочка тоже важна, — продолжил он. — Крупное, массивное плетение — для купца. Тонкое, изящное — для аристократа. И никаких лишних брелоков! Это категорический моветон! Максимум — ключ для завода. Все остальное — безвкусица!
Выйдя из лавки, я чувствовал себя так, словно прошел интенсивный курс по выживанию в высшем свете. Цилиндр, перчатки, часы… Но, увы, здесь это не просто аксессуары, это пароль, система опознавания «свой-чужой», и чтобы сойти за «своего», нужно было сначала в совершенстве овладеть этими бессмысленными, на первый взгляд, ритуалами.
Утром следующего дня мальчик-коридорный подал на подносе телеграмму. Короткий, отпечатанный на узкой ленте текст был сух и деловит, как выстрел:
«ВЫЕХАЛ ТЧК БУДУ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ ТЧК КОКОРЕВ».
Я отпустил мальчика, бросив ему медный пятак, и остался один на один с этой бумажной полоской. Итак, Кокорев, Левиафан московского купечества, финансовая глыба, которую я собирался сдвинуть с места и направить в нужное мне русло, завтра будет здесь.
Я отошел к окну и посмотрел на утреннюю суету московской улицы. Пока мой новый сюртук обретал форму в руках старого Левы, а Изя продолжал шлифовать мой образ столичного денди, я должен был подготовить главное — наживку для большой рыбы.
Разговор с Кокоревым предстоял не из легких. Этот человек — опытный коммерсант, выросший в жесткой конкурентной среде винных откупов, где обман и сила были главными аргументами. Уверен, он за версту чуял прожектерство и фальшь. Прийти к нему и с порога вывалить грандиозный план по освоению Сибири с паровыми драгами и гидродобычей — это все равно что пытаться продать ему акции компании по добыче сыра на Луне. Он выслушает, вежливо улыбнется в свою окладистую бороду и выставит за дверь, как очередного городского сумасшедшего.
Нет, с такими людьми действовать нужно иначе. Не штурмом, а осадой. Не напором, а тонкой игрой на его интересах. Ему нужны не красивые слова, а реальная, осязаемая выгода. И начинать нужно не с далекого Бодайбо, а с чего-то близкого, понятного и, главное, прибыльного здесь и сейчас.
Я прокручивал в голове наш петербургский разговор. Он был зол на ГОРЖД, искал, куда вложить капиталы. Это хорошо, но рассказывать про поджог моста я ему, конечно, не буду. Все-таки Кокорев до сих пор акционер ГОРЖД, и третьего дня на Клязьме сгорели и его деньги тоже. Вот когда сенатор Глебов выявит нарушения — а он их, разумеется, выявит, — тогда будет что ему предъявить, а пока… пока у нас только подозрения.
И как же мне с ним подружиться, на чем построить разговор? Такую дичь важно не спугнуть!
И тут меня осенило. Да он же откупщик! Да, винным откупам, как поговаривают, осталось жить от силы полгода, но пока еще Кокорев в деле. А ведь я знаю, что может стать тем мостиком для начала нашего дела.
Глава 2
Глава 2
Спустя два дня, когда я еще пил утренний чай, в дверь моего номера в гостинице постучали. На пороге стоял улыбчивый, шустренький черноглазый мальчишка лет десяти, в картузе, сдвинутом набекрень.
— Господин Тарановский? — выпалил он. — Дядя Лева велели кланяться и милости просют на примерку. Сказали, оченно ждут!
Я сунул ему гривенник и, закончив утреннее чаепитие, отправился в знакомое ателье. Там, в царстве сукна и мела, Лев Абрамович после бесконечных поклонов с самым любезным видом накинул на меня основу будущего сюртука. Которая уже сейчас великолепно облегала фигуру, но портной был недоволен и, как хирург, орудовал булавками и сантиметром, что-то бормоча себе под нос. Я стоял неподвижно, чувствуя, как на меня надевают новую кожу, броню для грядущих сражений в столичных джунглях.