Урок Виктора Алексеевича не прошел даром.
— Вы правы, ваше сиятельство, — произнес я. — Нам нужно, чтобы об этом заговорили, чтобы сведения оказались в прессе!
— Вот именно! — подхватил граф. — И тут лучше действовать очень осторожно. Не всякий редактор возьмется за этакое дело!
А я с печалью вспомнил, что про местные печатные издания и журналистов знаю чуть менее чем ничего. Пришло время развеять тьму собственного невежества, погрузившись в злободневную публицистику Северной столицы.
— Ваше сиятельство, вы вращаетесь в высших сферах, знаете тут все. Соблаговолите подсказать — кто из журналистов имеет реальный вес? Чье слово способно дойти до самого верха, до министров, до кабинета государя?
Неклюдов на мгновение задумался, затем начал перечислять, загибая холеные аристократические пальцы.
— Ну-с, посмотрим! Фигура номер один, без сомнений, — господин Катков. Его «Московские ведомости» читает сам император. Катков мог бы взяться за это. Если предложить ему нашу историю о русских патриотах-промышленниках, сражающихся против вороватых и бездарных иностранцев, наносящих ущерб мощи России, — он явно вцепится в это дело! Его поддержка — это почти высочайшее одобрение. Но он, господа, хитер и осторожен: без железных доказательств и поддержки кого-то из министров он не станет рисковать совей репутацией.
Полюбовавшись нашими разочарованными физиономиями, граф загнул второй палец.
— Далее — так называемые славянофилы. Иван Аксаков и его газета «День». Эти с восторгом подхватывают идею о том, что наше, православное, почвенное московское купечество должно прийти на смену «бездуховному» западному капиталу. Это, господа, для них бальзам на сердце, любимая и давняя песня! Поддержка Аксакова обеспечивает нам симпатии национально настроенной части общества и дворянства. Это создало бы нужный фон…
Граф помолчал, подбирая слова.
— Но есть, господа, и другой лагерь — радикалы. Вот, скажем, «Современник» Чернышевского. Эти с превеликим удовольствием напечатают любой компромат на власть. Скандал будет оглушительным. Но это, господа, палка о двух концах. Связавшись с ними, вы сами попадете на подозрение Третьего отделения. Кроме того, великий князь наверняка оскорбится и, даже выкинув из Общества французов, может привлечь других «спасителей», проигнорировав ваши труды. А кроме того, как я наслышан, сам мосье Чернышевский ныне поселился в том самом Алексеевском Равелине, где недавно имели удовольствие отдыхать и вы, сударь, — отвесив в мою сторону шутливый поклон, закончил граф. — В общем, не рекомендую связываться с этими господами.
Затем граф вдруг стал очень серьезен: улыбку как ветром сдуло с его подвижного, выразительного лица.
— Но есть и еще один вариант…. Самый сильный, самый опасный, так сказать, «последний довод королей». Оружие, которого боятся все, от станового пристава до министра. Имя ему… он помедлил, держа паузу, затем немного торжественно произнес: «Колокол»!
Кокорев, слегка осоловевший от трех подряд стаканов хереса, удивленно поднял бровь.
— Да-да, Василий Александрович, вы не ослышались. Александр Герцен, лондонский эмигрант. Самый ненавидимый всеми вельможами и притом самый знаменитый журналист России! Его газета — это дамоклов меч, висящий над всей нашей бюрократией, кажется, он знает все и ни перед чем не останавливается. Оказаться героем публикации в «Колоколе» — это, я вам доложу, такое клеймо, которое уже ничем не стереть! Если передать ему материалы нашей редакции, скандал будет не всероссийский, а международный. Правительству придется реагировать, чтобы не потерять лицо перед всей Европой.
Я слушал его, и в моей голове выстраивалась целая стратегия информационной войны. Катков — для императора. Аксаков — для общества. А Герцен… Герцен — это ядерный фугас, который можно держать в запасе, пустив в дело в нужный момент.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, — сказал я. — Картина ясна. Мы начнем с Аксакова и попробуем пробиться к Каткову. Но на всякий случай…
Тут я сделал паузу, прикидывая, не отъеду ли за следующий вопрос обратно в Алексеевский равелин. Ладно, пофиг. Терять мне нечего. И, хоть в этом мире и принято говорить высочайшим особам лишь то, что им приятно, скоро его высочеству придется выйти из зоны комфорта.
И, глубоко вздохнув, задал последний, самый важный вопрос.
— Подскажите мне, граф: как можно выйти на этого Герцена? Как передать ему сведения, чтобы они гарантированно дошли до него, а источник остался в тени?
Глава 15
Глава 15
Граф Неклюдов посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, осознавая, что я не шучу и готов идти до конца.
— Это очень опасно, герр Тарановский, — медленно произнес он. — Каналы связи с Лондоном контролируются Третьим отделением. Любая неосторожность — и можно угодить прямиком в Алексеевский равелин. Но… — он криво усмехнулся, — строгость законов, как говорится, компенсируется его неисполнением. Все в России читают «Колокол» — даже государь император! Да-да, и я тоже его читаю! Есть люди, которые имеют связь с этим лондонским оракулом. Но об этом мы поговорим потом: когда у вас на руках будет тот самый документ о состоянии дороги. Не раньше!
Что ж, позже так позже.
— Хорошо, ваше сиятельство. Прошу вас, ответьте еще на один вопрос: великий князь весьма любезно согласился содействовать мне в получении русского подданства. Что мне следует теперь предпринять, чтобы получить его как можно скорее?
Услышав это, граф одобрительно покачал головой.
— Это прекрасная новость, герр Тарановский! Иди вы обычным порядком, дело бы затянулось минимум на год, а так вы вполне можете уложиться в один-два месяца. Напишите ходатайство на имя петербургского генерал-губернатора и пришлите его мне, а я дам делу ход. С пометкой об особом внимании великого князя успех ему гарантирован!
Прояснив этот последний, исключительно важный для меня вопрос, мы с Василием Александровичем откланялись, покидая графа в лучшем настроении, чем приехали к нему. Сам я так просто чуть не рычал, ощущая, как в крови бурлит холодный азарт… Идея «технической ревизии» должна была подействовать подобно хорошему пинку тяжелого кавалерийского сапога, приложенного к нужному месту в нужное время — больно, унизительно и… крайне эффективно.
— Слушай, Тарановский, — пробасил Кокорев, не без труда влезая в экипаж, — а где мы людей-то найдем на такое дело? Техническая ревизия железной дороги — это не шутки! Тут авторитетные люди нужны. К Путилову, может, заскочим, посоветоваться?
— Можно и к Путилову. Но сначала — к Нобелю! — бросил я кучеру, запрыгивая следом за купцом в карету. — На Галерный остров, живо!
Вскоре она несла нас прочь от аристократического лоска особняка Неклюдова, в иную, куда менее приятную, но зато более знакомую и понятную мне реальность — в мир железа, угля и пара. Даже в конторе Нобелей пахло не сигарами и духами, а горелым металлом, угольным дымом и машинным маслом. Этот запах был мне роднее и ближе всех салонных ароматов.
Как выяснилось, Альфред был в отъезде, но Нобель-старший, к счастью, оказался на месте.
— Владислав Антонович, чем обязан? — произнес Эммануил Людвигович, завидя меня на пороге своего кабинета. Его немецкий акцент был едва заметен, но будто придавал словам дополнительный вес.
Я не стал ходить вокруг да около.
— Господин Нобель, нужен добрый совет, и я решил обратиться к вам, как лучшему инженеру империи. — Тут я сделал паузу, давая ему проглотить наживку. — Видите ли, есть серьезные основания полагать, что Варшавская железная дорога, гордость и надежда государя, построена с вопиющими техническими нарушениями. Французские подрядчики из ГОРЖД, как мне достоверно известно, экономили на всем при постройке Нижегородской дороги, и это дает основания считать, что с Варшавской они поступили так же!
Нобель нахмурился, его пальцы сцепились в замок. Он молчал, взвешивая. Я видел, как в его голове работают шестеренки, просчитывая риски и потенциальную выгоду.
— Мне нужны сведущие люди, — продолжил я, нанося завершающий удар. — Нужна негласная независимая экспертиза. Нужно проверить все: от состава балласта до качества рельсов и несущих конструкций мостов. Если мои опасения подтвердятся, это будет крах для французов, и… триумф для тех, кто сможет предложить России настоящие, надежные технологии. В том числе и ваши технологии! А уж какое шикарное откроется применение для динамита — это просто песня, герр Нобель!
Глаза старика Нобеля блеснули: он явно не отказался бы утопить конкурентов и встать в один ряд с теми, кто определяет промышленное будущее огромной страны.
— Кажется, я понимаю, куда вы клоните, — произнес он наконец. — Считаю своим долгом предупредить вас: это опасно. У этих господ длинные руки и высокие покровители!
— Не поймите меня неправильно, но я тоже немножечко опасен, — цинично усмехнулся я. — Имеются и покровители, и револьвер. И я не боюсь испачкать руки. Вопрос в другом: вы хотите и дальше конкурировать с мошенниками или желаете выпнуть их и занять этот рынок?
Нобель коротко кивнул и, нажав кнопку звонка на столе, что-то отрывисто сказал по-шведски вошедшему секретарю. Тот поклонился и исчез, а через минуту в кабинет вошел молодой человек в идеально скроенном сюртуке, с тонкими, энергичными чертами лица и голодным блеском в глазах. Я узнал его — это был тот самый инженер, которого я встретил на пороге конторы Нобеля в мой первый визит сюда.
— Господин Тарановский, позвольте представить вам моего помощника, талантливого технического специалиста, инженера Сергея Никифоровича Кагальницкого, — благосклонно кивая молодому человеку, произнес Нобель. — Один из самых способных молодых умов, что я встречал. Он будет в вашем полном распоряжении. Сергей Никифорович, господин Тарановский поставит перед вами задачу исключительной важности и конфиденциальности.
Кагальницкий поклонился, осторожно изучая меня взглядом, внимательно, без подобострастия и страха.