— Кстати говоря, господин Лавров, — продолжил я, развивая едва наметившийся успех — мне понадобятся специалисты на золотые прииски в Сибирь. Вознаграждение там — сами понимаете, более чем щедрое. И если вы или кто-то из ваших учеников пожелает присоединиться к нашему успеху — милости прошу!
Услышав про золотые прииски, профессор перестал хмуриться и, чувствуется, зауважал меня еще больше.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я согласен. Но при одном условии: я сам отбираю людей и руковожу всеми работами. Инженер Кагальницкий, разумеется, входит в мою команду. И итоговый отчет будет составлен мной и только мной, без всякого политического приукрашивания: только голые факты, цифры и выводы, какими бы они ни были!
Услышав это, внутренне я возликовал: Лавров как будто бы прочитал мои потаенные мысли!
— Именно это мне и нужно, профессор. — Я протянул ему руку. — Правда, только правда. И ничего, кроме правды!
На следующий день мы все: Кагальницкий, Кокорев, Лавров — встретились в большом, отделанном темным дубом кабинете Кокорева в его конторе на Литейном. Василий Александрович, буквально излучал энергию в предвкушении дивных открытий, ожидавших нас в процессе технической экспертизы Варшавской дороги. Инженер Кагальницкий уже приобрел часть необходимого инструмента и с гордостью его демонстрировал. Профессор Лавров, еще мало знакомый с нашей компанией, поначалу несколько терялся в этом логове, но Кокорев быстро взял его в оборот:
— Ну-ка, Иннокентий Степанович, сказывай, сколько тебе на твоих студиозов надобно? — прогремел купец, ударив широкой ладонью по столу так, что малахитовая, тонкой работы чернильница, глухо звякнув, подпрыгнула на месте. — Говори, не стесняйся! На благое дело не поскупимся!
Лавров не моргнув глазом разложил на полированной поверхности стола аккуратный лист бумаги, исписанный его четким, бисерным почерком.
— Дело не в скупости, господа, а в разумной необходимости, — ровным голосом, как будто читал лекцию в аудитории, произнес он. — Инструменты: два нивелира, теодолит, измерительные цепи, буры для взятия проб балласта, геологические молотки. Но, как я вижу, этим занялся уже господин Кагальницкий. Что ж, тогда в смету идут провиант на группу из восьми человек на три недели — желательно хотя бы часть закупить заранее, чтобы не тратить время на поиски продовольствия во время работы.
Кокорев одобрительно кивнул: такая предусмотрительность явно ему понравилась.
— Далее — прогонные деньги до места работ и обратно. И скромное, но достойное жалование участникам экспедиции, чтобы они думали не о хлебе насущном, а о радиусах кривых и качестве шпал. Итого, общая смета — три тысячи двести сорок рублей серебром.
Услышав этакую сумму, Кокорев досадливо крякнул: три тысяч и с лишком — сумма огромная, целое состояние для иного мелкопоместного дворянина. Но и игра, которую мы затеяли, стоила сотен тысяч, если не миллионов! К тому же восемьсот рублей уже было выдано Кагальницкому, неужто он обсчитался или профессор еще и сверху заработать решил?
Я же покосился на инженера, но тот состроил каменную морду.
«Ладно, черт с ними с деньгами», — промелькнула в голове.
— По тысяче шестьсот с каждого, Владислав Антонович, — он посмотрел на меня, и его бородатая физиономия расплылась в хитрой улыбке. — По рукам?
— По рукам, — кивнул я и не мешкая извлек из внутреннего кармана сюртука пухлый, тяжелый пакет, перетянутый банковской лентой.
Кокорев, в свою очередь, с грохотом выдвинул ящик стола и отсчитал свою долю хрустящими, пахнувшими типографской краской кредитными билетами. Гора денег выросла перед профессором. Он, впрочем, посмотрел на нее безо всякого вожделения, как на необходимый для эксперимента реактив.
— Превосходно, — сказал он, аккуратно убирая деньги в свой потертый кожаный портфель.
— Завтра же я отберу лучших студентов, и мы начнем подготовку.
Он уже поднялся, собираясь уходить, но Кагальницкий остановил его.
— Постойте, профессор. Есть одна загвоздка.
Он обернулся, его прозрачные глаза смотрели вопросительно.
— И какая же?
— Дорога не бесхозная, — пояснил инженер, красноречиво разводя руками. — Конечно, жандармы там стоят не на каждой версте, но на перегонах бродят путевые обходчики, на станциях сидят бдительные мастера, а кое-где идут подрядные работы. Боюсь, завидев наших людей с теодолитами у полотна, они тут же поднимут гвалт: подумают, что вы вредители. Вызовут урядника и пока разберутся, что к чему, весть уже долетит до правления ГОРЖД. А нам это ни к чему!
— Я думал об этом, — спокойно ответил Лавров. — Нам нужно получить официальное разрешение через Управление путей сообщения. Объяснить это научной необходимостью, учебной практикой…
Кокорев цинично усмехнулся.
— И будешь ждать этого разрешения до морковкина заговенья! А когда получишь вежливый отказ под каким-нибудь благовидным предлогом, французы уже будут знать, что мы что-то затеваем. Не выйдет тут ничего!
— Позвольте не согласиться с вами, сударь! — вежливо вклинился в разговор Кагальницкий. — Главное управляющий управления генерал-лейтенант Мельников известен своей принципиальностью и государственным подходом к строительству железных дорог. Поверьте: если он узнает, что вы копаете под французов, то с удовольствием даст необходимое разрешение!
— Так чего же мы ждем? — взорвался купец. — Немедленно отправляемся на Фонтанку, к Управлению путей сообщения!
Через час мы оказались в нужном месте. Здание Главного управления путей сообщения и публичных зданий было истинным воплощением имперского порядка: его циклопический фасад, выходивший на набережную, подавлял своей холодной симметрией. Здесь не было места купеческой вычурности или аристократическому легкомыслию. Только гранит, чугун и стекло, соединенные в классические архитектурные формы.
Кокорев с ходу пустил в ход наглость и обратился к одному из служащих.
— Подскажи-ка, любезный: здесь ли сейчас Павел Петрович? — по-свойски обратился он.
— Да-с, именно так-с, изволют пребывать своем кабинете! — кивнул мужчина в недорогом сюртуке.
— Ну так мы пройдем, — небрежно, как о само собой разумеющемся, сообщил ему Кокорев.
Внутри кипела обычная бюрократическая жизнь: сотни мелких чиновников в вицмундирах сновали по коридорам, перенося бумаги, скрипели перьями в канцеляриях, шелестели счетами. Но чем выше мы поднимался по широкой чугунной лестнице, тем тише становилось вокруг. Здесь, на верхних этажах, не суетились, а принимали решения.
Приемная главноуправляющего оказалась огромным, строго оформленным и почти пустым помещением. Лишь адъютант с бесстрастным лицом сидел за столом, да у окна стоял на подставке огромный, в человеческий рост, глобус. После короткого доклада и нескольких напряженных минут ожидания нас пригласили войти.
Логово генерал-лейтенанта Павла Петровича Мельникова было кабинетом не администратора, а демиурга. Роскоши не имелось и в помине. Стены были сплошь увешаны картами, схемами мостов, профилями железнодорожных путей. На длинных столах лежали не кипы прошений, а рулоны чертежей и модели паровозов, выполненные с ювелирной точностью. Пахло не духами, а сургучом, качественной чертежной бумагой и остывшим чаем.
Сам Мельников сидел за массивным столом, заваленным документами. Это оказался высокий, немолодой чиновник строгом генеральском мундире, с пышными эполетами, сединой на висках, ярко контрастирующей с черной как смоль шевелюрой, и изрезанным глубокими морщинами лицом. Но глаза его под седыми бровями были живыми, цепкими и смотрели на нас с тем особым прищуром, от которого казалось, его обладатель мог видеть все наши тайные намерения.
— Чем обязан, господа? — спросил он, не отрываясь от бумаг. Его голос был скрипучим, как неотлаженный семафор. — У меня нет времени на прожектеров.
— Моя фамилия Тарановский, ваше превосходительство, — начал я, шагнув вперед. — Это профессор Лосев, инженер Кагальницкий и негоциант Кокорев. Мы обращаемся к вам по делу государственной важности! Речь о Варшавской железной дороге.
Генерал Мельников ничего не ответил, но взгляд главноуправляющего явственно выразил его мнение об этой дороге.
— Объект строится. В чем дело? Жалоба на подрядчиков? Для этого есть другие инстанции!
— Не жалоба, ваше превосходительство. Сомнение. — Я сделал паузу, подбирая слова. — Мы, здесь присутствующие, как и многие русские люди, кровно заинтересованы в том, чтобы эта путевая артерия была надежной. Однако ходят слухи… слухи о том, что иностранные специалисты, экономя средства Общества, применяют технологии, не всегда соответствующие суровым российским условиям. Наши грунты, наши зимы… они требуют особого подхода!
— Слухи, сударь мой, не являются инженерной категорией, — отрезал он. — У вас есть факты, цифры, расчеты?
— Именно за ними мы и пришли к вам, — пояснил я. — Мы наслышаны, что выявлены нарушения на Нижегородской дороге. А ну как на Варшавской дело обстоит не лучше? Мы считаем, что необходима полная и беспристрастная техническая экспертиза полотна, пока дорога еще не принята в полную эксплуатацию. Профессор Лавров готов лично возглавить группу лучших студентов и провести инструментальную поверку!
При упоминании имени Лаврова Мельников перевел взгляд на него, и выражение его лица неуловимо изменилось. Разумеется, он знал профессора или, возможно, что-то слышал о нем. В этом тесном мирке высшей инженерной элиты все знали друг друга!
— Что конкретно он хочет проверить? — переспросил он, и в его голосе уже не было прежней ледяной отстраненности.
— Все, ваше превосходительство. Радиусы кривых. Состав балластного слоя. Качество шпал и креплений. Соответствие построенных мостов и насыпей утвержденному проекту. Учитывая напряженность на наших западных границах, очевидно, что лучше выявить возможные дефекты сейчас, в ходе научной практики, нежели потом, когда из-за просевшего полотна или лопнувшего рельса под откос пойдет воинский эшелон! — ответил профессор.