Рекунов не шелохнулся, но в его бесцветных глазах я на мгновение уловил какое-то подобие интереса.
— Устранить? — переспросил он, изумленно приподняв бровь. — Убить, что ли?
— Боже упаси! — Я даже слегка усмехнулся. — Зачем нам труп? Это лишние хлопоты, дознание, жандармы… Нет. Мне нужно, чтобы этот господин на пару-тройку дней слег в постель. С сильной мигренью, расстройством желудка или, скажем, душевной травмой от того, что бока намяты. Как вы этого добьетесь — ваша забота. Можете его хорошенько избить в темном переулке. Можете напоить до беспамятства и запереть где-нибудь в сарае. Можете разыграть случай ревности… Проявите фантазию! А мне главное — результат. Завтра утром его на стройке не должно быть. И послезавтра тоже, а если уж всю неделю ему будет нездоровиться, то еще лучше. Справитесь? Деньгами не обижу. Вы меня знаете!
Рекунов, слегка улыбнувшись, кивнул.
— Будет исполнено, — сказал он и так же бесшумно скрылся.
— Ой-вэй, Курила, — пробормотал Изя, когда за Рекуновым закрылась дверь. — У него физиономия, как у могильщика, который пришел замерять клиента для будущей гроба. Мне аж не по себе стало.
— Зато он надежен, как швейцарский банк, — отрезал я. — Иди спать, Изя. Завтра будет длинный день.
И действительно, завтрашний день принес хорошие новости. Рано утром, когда я еще пил свой утренний чай, в дверь тихонько постучали. Это был один из людей Рекунова.
— Француз отдыхает, — коротко доложил он с кривой усмешкой. — Вечером мусью имел неосторожность прогуляться не там. Упал в темноте, сильно ударился головой и, само собою, захворал крепко. Лежит у себя в номере, стонет. Лекарь сказал — дня три не встанет.
— Отлично, — обнаружил я. — Передайте мою благодарность и еще вот это.
И я передал ему двести рублей. Затем, не теряя времени, отправил Солодовникову послание с короткой запиской: «Французик заболел. Пора замаливать грехи». А сам направился к профессору Лаврову и инженеру Кагальницкому.
Я застал его и студентов за завтраком в том же трактире «Варшава». Вид у них был весьма унылый.
— Доброе утро, господа ученые! — бодро повторил я. — Погода сегодня не радует, но для настоящих энтузиастов науки, как вы и я, плохой погоды нет. Сегодня особый день — день, когда нам открыт путь к знаниям!
Профессор непонимающе поднял на меня глаза.
— Что вы имеете в виду, Владислав Антонович?
— Я имею в виду, что господин Дюбуа внезапно занемог. А купец Солодовников горит желанием оказать вам любую помощь в ваших изысканиях. Так что собирайте инструменты. Вас ждут мост через Двину и склады с рельсами. У вас есть дня три.
Перемена, произошедшая с ними, была поразительной. Уныние как рукой сняло. В глазах студентов снова загорелся огонь азарта и любопытства. Даже профессор Лавров выпрямился, и на его щеках проступил легкий румянец.
Через некоторое время их небольшая армия, вооруженная теодолитами, бурами и измерительными цепями, уже двигалась в сторону регулировки. А у ворот их встречал лично Ерофей Пафнутьич Солодовников, рассыпавшийся в извинениях и заверениях в своей полной лояльности. Он самолично отгонял от столичных гостей любопытных рабочих и громовым голосом просил принести им стулья, образцы материалов и даже самовар.
Началась работа. Тщательная, скрупулезная, неотвратимая, как ход времени. Я стоял в стороне вместе с Изей и Рекуновым и наблюдал за этой картиной.
Да, похоже, фактов у нас будет — завались.
Главное, чтобы их выслушали.
За три дня они сделали все, что было нужно, и мы вместе вернулись в столицу, где профессор и Кагальницкий засели за отчет.
Спустя два дня после возвращения я собрал свой «военный совет» в отдельном кабинете трактира Тестова. За столом, уставленным стерляжьей ухой, расстегаями и запотевшими графинами с разными интересными напитками, сидели мои главные маршалы: Кокорев, чья бородатая физиономия то и дело невольно расплывалась в хитрой улыбке, и Изя, который мысленно уже примерял на себя фрак лондонского денди.
— Ну, господа, — начал я, разложив на столе чистый лист бумаги. — Мы получили то, что хотели. — Я выложил на стол пухлую папку, присланную мне с нарочным от профессора Лаврова. — Вот, пожалуйста: подробный отчет о состоянии Варшавской дороги. С цифрами, актами, замерами и даже несколькими дагеротипными снимками самых вопиющих безобразий.
Кокорев с благоговением начал рассматривать отчет.
— И что теперь, Антоныч? — прогудел он. — С этой бумагой к самому государю пойдем?
— К государю долго, а до биржи рукой подать. Наша цель, Василий Александрович, не наказать виновных, а завладеть их имуществом.
Я взял лист бумаги и нарисовал на них две точки.
— Это — Лондон. Это — Париж. Две главные биржи, где торгуются акции. Наша задача — создать там панику. Не просто слухи, а целую лавину, которая снесет их котировки на самое дно.
— И как же мы это сделаем? — улыбнулся Кокорев, его купеческое чутье уже уловило запах большой наживы.
— В три этапа. — Я поднял палец. — Этап первый: информационная подготовка. Изя, — я повернулся к нему, — твоя дирижерская палочка ждет. Ты едешь в Лондон.
Лицо Изи расплылось в самодовольной улыбке.
— Есть там один человек в Туманном Альбионе. Его зовут Александр Герцен. Ты передашь ему вот это, — я достал из другой папки письмо о злоупотреблениях на нижегородской дороге, — и вот это, — я постучал по отчету Лаврова. — Объясняешь, что это бомба под троном Романовых. Доказательство того, как французы при покровительстве некоторых людей, облеченных властью, захватывают Россию. Он не устоит и публикует это в своем «Колоколе».
— Это же скандал во всей Европе! — ахнул Кокорев.
— Именно! — заявил я. — Это будет первый залп. Он создаст нужный фон. Покажет, что у ГОРЖД серьезные проблемы. Но этого мало. Нужен второй залп, который вызовет панику. И здесь, господа, начинается самое интересное.
Я наклонился над столом, понизив голос.
— На биржах Парижа и Лондона все друг друга знают. Всем известно, кто из брокеров работает с главными акционерами общества — с банковским домом Берингова в Лондоне и братьями Перейра в Париже. Так?
Кокорев и Изя согласно кивнули.
— И вот теперь представьте, — я впился взглядом в их лица, — в один прекрасный день, в один и тот же час, вдруг начинают массово, почти панически сбрасывать акции ГОРЖД. Не просто продавать, а выбрасывать на рынок огромные пакеты. Что подумает толпа?
— Она подумает, что крысы бегут с корабля! — выдохнул Изя. — Что раз продают — значит, знают что-то ужасное и спасают капитал! Начнется паника! Все бросятся продавать!
— Вот! — подтвердил я. — Вот тут-то вы и вступаете в игру. Вы, Василий Александрович, через своего человека в Париже. И ты, Изя, в Лондоне. Вы наймете этих самых брокеров — тех, кто работает на Перейре и Берингове.
— Постой, Антоныч, — нахмурился Кокорев. — Это самое слабое место. С какой стати они рисковать будут своими хлебным местам ради нас? Они же нас в три шеи погонят!
— А вот это, Василий Александрович, уже зона ответственности господина Шнеерсона. — Я посмотрел на Изю. — Нам не нужна их лояльность. Нам нужна их жадность. Или их страх. Мы предложим им взятку, хорошую. Или, — я хитро прищурился, — ты, Изя, копнешь под этих господ. Уж, думаю, еврейские общины тебе помогут, не бесплатно, конечно. Карточные долги? Дорогая любовница? Тайные грешки? Найди их болевую точку, и они сделают все, что мы скажем. Они всего лишь будут продавать акции, и за это получат вознаграждение.
— Таки я уже чую запах жареного! — потер руки Изя. — Дайте мне неделю и немного денег на незначительные расходы! Я сделаю им такое предложение, от которого невозможно отказаться!
— Итак, план. Изя едет в Лондон, встречается с Герценом и вербует брокера. Ваш человек делает то же самое в Париже. Затем, по моему сигналу по телеграфу, сбрасываются через брокеров ваши акции, Василий Александрович. Все решают, что это продают Перейра и Беринги. Начнется обвал. И пока все в панике продают, мы с вами через других маклеров начинаем скупать. Тихо. Спокойно. И дешево.
Я откинулся на спинку стула. Кокорев сидел багровый от возбуждения, тяжело дышал. Изя блестел глазами, как кот, добравшийся до крынки со сметаной.
— Это… это просто отменно, Антоныч, — пророкотал Кокорев. — Мы их раздавим!
— Это акт экономического террора, — поправил я его. — Мы используем их же репутацию против них самих. Это вскроется через неделю-другую, но будет уже поздно. К тому времени мы будем сидеть на огромном пакете акций, купленном за бесценок. Нам нужен контрольный пакет!
Тут Кокорев вдруг помрачнел. Он долго сидел, нахмурив свои кустистые брови, и что-то беззвучно подсчитывал, шевеля большими чувственными губами. Затем он взял со стола огрызок карандаша, обмакнул его в водку для мягкости и начал выводить столбики цифр.
— Погоди, Антоныч, погоди… — пробасил он, не отрываясь от своих столбцов. — Красиво ты все расписал, как по нотам, да только вот… Арифметика тут, однако, выходит серьезная.
Я молча ждал, пока он закончится. Изя тоже затих, с любопытством наблюдая за этим процессом. Наконец Василий Александрович, тяжело вздохнув, отодвинул от себя исписанный листок.
— Вот, гляди-ка, какая петрушка выходит. Акционерный капитал общества, насколько я помню, заявлен в триста семьдесят пять миллионов франков. Это по нынешнему курсу примерно сто миллионов рублей серебра. Акций они выпустили семьсот пять тысяч штук. Стало быть, номинальная цена одной акции — сто сорок два рубля. Так?
Изя быстренько пересчитал и кивнул. Расчеты были верны.
— Допустим, — продолжал он, тыча толстым пальцем в свои каракули, — мы обрушим их акции вдвое, ну, может быть, втрое. Это в самом лучшем случае. То есть цена упадет до шестидесяти пяти, может, до пятидесяти рублей за штуку. И вот тут нам надо скупать. Скупать много, чтобы получить весомый пакет. Я не говорю — пятьдесят, но хотя бы десятую часть, чтобы с нами начали считаться. А лучше — пятую часть.