Он взял один из листов.
— Начнем с малого, с того, с чего все и началось. Мы копнули глубже и выяснили, что это не единичный случай, а их излюбленный метод. Вот, например, Петушинский уезд. Тут рядом находятся два поместья. Одно принадлежало отставному полковнику Щербинину, человеку с гонором, который заломил за свою землю по тысяче рублей за десятину. А по соседству — земли бедной вдовы Полторацкой, готовой отдать все почти даром, лишь бы рассчитаться с долгами по закладной. Как вы думаете, где прошла дорога?
— Очевидно, через землю вдовы, — предположил я.
— Именно! — кивнул Глебов. — Но самое интересное в отчетах, которые месье Рекамье и его команда представили в правление Общества и барону Штиглицу. Согласно их бумагам, они заплатили за землю вдовы по цене полковника Щербинина! Вчетверо больше, чем реально получила несчастная женщина! Вы только вдумайтесь — вчетверо! Разница, как вы понимаете, осела в карманах этих господ. А дорога в результате стала длиннее на семь верст: поместье Полторацкой расположено не так удобно, как у Щербинина.
Изя не выдержал и снова всплеснул руками.
— Вчетверо! Я вас умоляю, это же какой аппетит надо иметь! Я знал в Одессе одного грека, он тоже умел делать деньги из воздуха, продавая одно и то же зерно трем разным покупателям, но даже он постеснялся бы такой наглости!
Сенатор пропустил его реплику мимо ушей, видимо, уже привык или смирился.
— Но это еще цветочки, так сказать, мелочи жизни. Господин Плевак, доложите о ковровском деле. Это уже, я бы сказал, грабеж в государственном масштабе.
Плевак вскочил, словно его вызвали к доске. Голос его дрожал от волнения, но говорил он четко и по-деловому.
— Ваше превосходительство! В ходе ревизии при изучении проектной документации и смет было установлено, что изначально трасса железной дороги Москва — Нижний Новгород должна была пройти южнее, по кратчайшему пути, минуя мелкие уездные городки. Так было дешевле и быстрее. Однако на деле она делает значительный крюк на север, на Ковров и Вязники.
— И почему же случился сей географический казус? — с иронией спросил я, хотя уже догадывался, что мне ответят.
— Потому что, — подхватил Глебов, — господа управляющие получили весьма щедрое «пожертвование» от местных текстильных фабрикантов, господ Треумова и Большакова. Они были кровно заинтересованы в том, чтобы железная дорога прошла через их город, это сулило им огромную экономию на доставке топлива, хлопка и вывозе готовой ткани. И они не поскупились. А в итоге дорога стала длиннее на двадцать семь верст!
Глебов с отвращением бросил бумаги на стол.
— Двадцать семь лишних верст! Вы представляете, что это такое? Это примерно шестьдесят тысяч пудов железных рельсов, которые, кстати, везут из-за границы, из Бельгии и Англии, покупая за золото! Это шпалы, насыпи, мосты! Миллионы казенных и акционерных денег, зарытые в землю ради небольшой взятки от двух фабрикантов! Так приходится ли удивляться, что эта дорога вихляется из стороны в сторону, как пьяный мужик! Она идет не туда, куда нужно России, а туда, где дают большую мзду! И теперь сотни лет русские поезда будут раз за разом проходить лишние двадцать семь верст, а русские пассажиры — платить, платить, платить…
Он встал и прошелся по кабинету, гневно громыхая по паркету.
— Когда будет готов отчет о ревизии? — пользуясь случаем, спросил я. Сенатор, круто развернувшись, сурово уставился на меня.
— Как вы понимаете, молодой человек, полное ревизирование дороги не то дело, которое можно было бы кончить в несколько дней. Пока наши сведения чисто предварительные. Но они уже позволяют делать какие-то выводы. И выводы эти, увы, неутешительны!
— Александр Иосафович! Видите ли, в чем дело, нам с господином Кокоревым надобно ехать в Петербург, просить великого князя Константина Николаевича об аудиенции, дабы попробовать повлиять на судьбу этого злосчастного для России предприятия. И для весомости наших доводов надобно иметь некоторые письменные, вы понимаете, письменные сведения.
Сенатор покачал головой.
— Отчет должен быть утвержден главной департамента и обер-прокурором Сената. Это небыстрое дело. Все, что я могу дать вам, — это личное письмо к князю, где я в частном порядке изложу все, что видел и слышал. Великий князь пока еще не имел повода усомниться в моей честности, так полагаю, одного этого, Владислав Антонович, будет достаточно, чтобы смести этих французов! Скандал будет грандиозный, и господин Кокорев, смею заверить, получит все, чего он хотел. А может быть, даже больше того!
Через полчаса с письмом сенатора Глебова на руках я в сопровождении Изи отправился на Ильинку. Купец уже с нетерпением ожидал меня.
— Теперь в Петербург! — решил Кокорев, едва услышав наш рассказ. — Немедля! С этим документом нас примет сам великий князь Константин Николаевич. Он хоть и либерал, но воровства и обмана на государственный счет не терпит!
Мы выехали с Николаевского вокзала первым же утренним поездом. Чтобы еще раз не поймать хвост, я переночевал прямо в конторе Кокорева, на двух приставленных друг к другу креслах. Я смотрел, как за окном проносятся подмосковные деревни, а Кокорев, откинувшись на мягкую спинку дивана в купе первого класса, рассуждал вслух скорее для себя, чем для меня.
— Все у нас в России не по-людски, Владислав Антонович, все через одно место, — ворчал он, поглаживая свою окладистую бороду. — Взять хоть эту дорогу. Строим, пыжимся, гордимся… А чем гордиться-то? Ты посмотри вокруг.
Он постучал костяшкой пальца по полированной деревянной панели купе.
— Вагон, в котором мы едем, английской работы, фирмы «Глостер». Удобный, спору нет, но за чистое золото куплен. Паровоз, что нас тащит, бельгийский, «Коккериль». Рельсы, по которым катимся, аглицкие. Стрелки, семафоры, даже винты, которыми все это скреплено, — все оттуда, из-за границы. Мы строим дорогу из чужого железа, на чужих машинах, по чужим чертежам, и принадлежит она в итоге иностранцам. А свое что? Только земля, по которой она идет, да мужики, что ее своими горбами ровняют.
Он тяжело вздохнул.
— А ведь как надо было? С умом! Сначала построить здесь, в России, свой рельсопрокатный завод. Один, но большой, по последнему слову техники, как у Круппа. Потом — паровозостроительный, вагонный. Чтобы все свое было! Да, это дольше на пару лет. Да, поначалу дороже. Но потом-то, потом! Потом не мы бы от них зависели, а они от нас, может, еще и покупать бы стали! А сейчас что? Мы им — хлеб, лес, золото. Они нам — железяки. Невыгодный обмен, ой, невыгодный…
— Ничего, Василий Александрович, — как мог утешал его я. — Даст бог, все изменится.
В Петербурге мы остановились в лучшей гостинице на Невском — «Гранд Отель Европа». Кокорев тут же задействовал все свои связи, чтобы добиться аудиенции у великого князя, а я, ожидая новостей, сидел в своем просторном номере, готовясь к предстоящему разговору. Все мои многоходовые комбинации, интриги, риски — все сходилось в одной точке. Я был в двух шагах от триумфа.
И в этот момент в дверь моего номера громко и требовательно постучали. Нет, это был не робкий стук гостиничного слуги, а три коротких, властных удара костяшкой пальца.
Но, может быть, это посыльный от Кокорева с новостями?
Однако это был не он. Открыв тяжелую дубовую дверь, я замер.
На пороге стояли трое. Двое нижних чинов в серых жандармских шинелях с галунами и саблями наголо, застывшие по обе стороны от главного — офицера. Именно он приковал к себе все мое внимание. Высокий, худощавый, с талией, до хруста затянутой в голубой мундир, он казался вырезанным из льда. Серебряное шитье на воротнике и обшлагах, сверкающие эполеты, белоснежные перчатки, в которых он держал фуражку. Бледное, с тонкими, аристократическими чертами лицо его было абсолютно неподвижно, как маска. Холодные, бесцветные глаза смотрели не на меня, а сквозь, словно я был не человеком, а предметом, который нужно переместить из точки А в точку Б.
— Господин Владислав Антонович Тарановский? — Его голос был под стать взгляду — ровный, безэмоциональный, без малейшего намека на интонацию.
— Да, это я. Чем могу служить, господа? — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, хотя внутри все сжалось в ледяной комок.
— Именем его императорского величества вы арестованы, — произнес он все тем же бесцветным тоном.
Глава 4
Двое нижних чинов как по команде шагнули вперед и встали рядом, отрезая мне путь к отступлению. Их лица были тупы и непроницаемы.
Мир, который я так тщательно выстраивал, рухнул в один миг. Все мои планы: Кокорев, сенатский отчет, золото Бодайбо — все это превратилось в пыль, в бессмысленный набор слов. Вся моя хитрость, подготовка из будущего оказались бессильны перед этой простой, тупой силой, воплощенной в трех фигурах в голубых мундирах.
— По какому обвинению? — спросил я и сам удивился, насколько глупо прозвучал мой вопрос.
Офицер чуть заметно изогнул тонкую бровь.
— Вам все объяснят. В Третьем отделении. Прошу следовать за нами.
Тюрьма. Снова тюрьма. Похоже, это у меня становится скверной привычкой: бац — и ни за что ни про что я внезапно оказываюсь на киче. Интересно, можно разменять ее у судьбы на какую-нибудь другую? Например, на курение… Оно, конечно, понятно, что капля никотина убивает лошадь и все такое, но казематы Петропавловки способны угробить гораздо надежнее какого-то там никотина! Да и к тому же я не лошадь.
В который раз я окинул взглядом мое узилище. Да, определенно, не один заключенный сгинул здесь до меня, сломленный чахоткой или цингой. Моя камера, круглая, как дно каменного колодца, буквально давила на сознание. Беленые стены, сплошь покрытые пятнами черной плесени, постоянно были влажными от сырости, идущей по утрам с Невы. Сводчатый потолок терялся в полумраке: единственное крохотное окно, расположенное высоко под потолком, почти не давало света. Его стекла были густо выкрашены в мертвенно-белый цвет, а изнутри в оконный проем была намертво вделана массивная железная решетка, снаружи забранная ржавым железным козырьком, видимо, устроенным специально, чтобы узник не видел и клочка голубого летнего неба.