— Почему туго? И почему сейчас? — втянул первый, самый горячий глоток, Крезен.
— Так мы им войну объявили.
— Не понял логики.
— Очень просто, Мигель: Аргентина закрыла границу.
Крезен нахмурился, а потом сообразил, что противник наверняка закупал продовольствие в соседней стране, чтобы не таскать его за тридевять земель из Боливии. И что сейчас вдоль пограничной реки Пилькомайо буйным цветом расцветет нелегальная торговля.
— Жаль, что мы не на реке…
— Почему, Мигель?
— Могли бы заработать.
— Контрабанда? — мгновенно сообразил Стресснер.
— Да-да, безгрешные доходы.
Дожди кончились, и в первый же ясный день над Нанавой застрекотали боливийские самолеты. Они кружили, высматривая позиции артиллерии, но полковник Эрн, предупрежденный разведкой, создал не только замкнутое кольцо траншей, прикрытое колючей проволокой, но и ложные позиции с макетами пушек.
В батальоны спешно передали гранаты и по полторы тысячи бронебойных пуль — боливийцы, как сообщала та же разведка, подтянули к Нанаве целых три танка и пару танкеток. Крезен до одури гавкался с командиром полка, требуя отдать все бронебойные патроны ему, но выцарапал только треть, на две ленты.
Первую неделю июля Крезен пережил в состоянии дежа-вю: линии траншей, бомбардировка с самолетов, накатывающие цепи пехоты, крики на немецком… Даже жуткие взрывы стокилограммовых бомб походили на действие австрийских снарядов-чемоданов, косивших пехоту целыми взводами.
Орудия дивизии полковника Брисуэлы пережили налеты, а вот бочки с дождевой водой, которую подчиненные Крезена тщательно собрали для охлаждения пулеметов — нет.
— Бомба взорвалась прямо в окопе, — доложил Стресснер, — ни одной целой бочки, вода ушла в землю.
— Хоть сколько-нибудь осталось? — сквозь зубы процедил Крезен.
— Треть бочки, не больше.
Крезен от души выматерился — этого хватит на час боя.
— Лейтенант, пошлите людей к пехотинцам, пусть поделятся, без воды мы их не прикроем.
Стресснер козырнул и уверенным твердым голосом ответил:
— Слушаюсь, мой капитан!
Михаил невольно улыбнулся — он видел таких в Гражданскую, юнкера и гимназисты либо умирали первыми, либо превращались в настоящие машины убийства.
Как только самолеты легли на обратный курс, раздался чудовищный взрыв, от которого вздрогнула земля.
— Это у седьмого полка… — побелевшими губами прошептал Стресснер.
Но тут поднялась в атаку боливийская пехота.
А перед ней, переваливаясь на неровностях, выползли два английских «виккерса», поливая из башенных пулеметов траншеи.
— Бронебойные ленты на второй и третий пулеметы, — скомандовал Крезен. — Альфредо, замените стрелка.
Сам Михаил тоже встал к «максиму», облизнул губы, проверил винт вертикальной наводки, пошевелил стволом туда-сюда и даже перекрестился, чего не делал довольно давно. В прорезь щитка он видел, как танки сминают колючую проволоку и двигаются вперед.
— Пулеметчики кроме лейтенанта! Огонь по пехоте! — скомандовал Крезен, но тут же добавил: — Лейтенант, мы ждем, когда они дойдут до овражка.
— И тогда что?
— Тогда они повернутся боком, а мы будем стрелять в щель между гусеницей и полкой, там броня тонкая.
Следующие четыре дня Крезен запомнил урывками.
Брошенные перед его позицией танки.
Попытка боливийцев вытащить их.
Слившиеся в полупрозрачные круги от бешеной молотьбы рукоятки ускорителей на пулеметах.
Подрыв обеих бронекоробок парагвайцами.
Атаки волна за волной.
Кипящие «максимы».
— Нет воды! — отчаянный крик Стресснера.
— Нассыте в кожухи!
Внезапно накрывшее паническое сожаление — нахрен он вообще сюда приехал? И тут же трезвое понимание, что трусить нельзя, что трусы погибают первыми.
Прорвавшиеся почти до пулеметных гнезд боливийцы.
Контратака с мачете в руках и рукопашная, после которой к грязи на лице добавились кровавые ошметки.
Миска с горячим варевом, которую он выхлебал, не замечая вкуса.
Горящий парагвайский самолет с дымным шлейфом, упавший на боливийцев.
Дрожащий свет «летучей мыши» в блиндаже командира роты и спящий без задних ног Стресснер.
Неожиданная тишина, которую не мог заглушить даже звон в ушах.
Сладкий трупный смрад над полем.
Все кончилось вечером 7 июля — Нанава выстояла, боливийцы отступили. Крезен снова не досчитался пятерых человек.
И двух пулеметов — один вместе с расчетом накрыло снарядом, второй насмерть заклинило.
После месяца боев у Нанавы, Гондры и Фалькона, роту отвели в Исла Пой, где находилась ставка полковника Эстигаррибии, на пополнение и переформирование.
Туда от Пуэрто-Касадо тянулась узкоколейка, там были вода, снабжение и прочие мелочи, так нужные на отдыхе. И неизбежная скука — развлекаться, кроме выпивки, было совершенно нечем.
До момента прибытия в начале августа отряда добровольцев из Испании, что немедленно стало главнейшей новостью в округе. Все, имевшие свободное время, хоть разок выбирались посмотреть на испанцев.
Не удержался и Михаил.
Офицеры цокали языками у ряда «Атлантов», щупали невиданные раньше легковые «Атлантико», ревниво подсчитывали количество ручных пулеметов. А солдаты, набранные из индейцев, завистливо вздыхали, разглядывая снаряжение новичков — все эти фляги, подсумки, аптечки, фонарики, ботинки с холщовыми гетрами и так далее. Вокруг лагеря «испанцев», невзирая на запреты командиров с обеих сторон, возник импровизированный рынок, но обмен затух, как только новоприбывшие удовлетворили свое любопытство и поменяли свои береты на более практичные в Чако панамы. Испанцам, как оказалось, почти ничего не требовалось. Что могли предложить парагвайцы? Сигареты, мясо, мате — но всего этого у испанцев тоже в избытке. Да что там сигареты, у них даже зубной порошок был!
Обмен трансформировался в мелкие кражи — если нельзя, но очень хочется, то можно. Командир испанцев, Хосе, распорядился выставлять вокруг складских палаток караулы, и вот тут Крезен понял, что вояки из новичков еще те.
Караульные дрыхли, отходили покурить, трепались на посту — в общем, не службу несли, а номер отбывали. Закончилось это большим скандалом, когда сперли целый жестяной бочонок спирта, и вокруг лагеря отряда поставили проволочное заграждение.
Вскоре Исла Пой всколыхнули слухи, что это только передовая группа, а за ней следует еще тысяча человек, чуть ли не с танками, самолетами и кучей другой техники. Крезен уже догадался, кто стоит за этими добровольцами — большая их часть работала на заводах Грандера, где как раз выпускали «Атланты», самолеты, танки, пулеметы и винтовки.
Но оружие не воюет само, в который раз Крезен вспоминал солдат Иностранного легиона или марокканских регуларес — вот бы их сюда, они бы показали, как надо! А эти… вооружены на отлично, но разболтанность испанцев не давала Михаилу считать их настоящим боевым подразделением.
Что подтвердилось в начале сентября при атаке на северный сектор Алиуаты.
Испанцы при первом же отпоре со стороны боливийцев ударились в панику и отступили от фортина Чакалтайя, оставив 14-й полк драться в одиночку. Михаил был уверен, что Эстигаррибия сорвет на них всю злость от неудачи, но 9-й полк дожал окруженных боливийцев у Кампо-Гранде, превратив поражение в победу.
Снова начались дожди, война свелась к перестрелкам патрулей, и в эту паузу Михаила догнали две новости — смещено левое правительство в Испании, а в Парагвай едет сам Грандер.
Интересно будет посмотреть на «золотого мальчика» в бою.
Глава 17Чакский котел
С юга, где 7-я дивизия атаковала Алиуату, доносились нечастые пушечные выстрелы — снарядов на этой войне в обрез, особенно у парагвайцев.
Мы же потягивали терере — это как мате, только йербу берут грубого помола, так сказать, «рубят вместе с будкой», и заливают не кипятком, а холодной водой. Денщик свежеиспеченного генерала Эстигаррибии делал по-богатому — с добавлением корицы и сока лимона, обычно же пили без всяких изысков.
Генерал со стаканом в руке торчал у радиостанции Grander Inc. И если рация понятна мне целиком и полностью, до последней лампы и самого мелкого контакта, то переговоры — темный лес, генерал принимал доклады и отдавал команды на гуарани. Заметив мои мучения, Эстигаррибия проявил истинное гостеприимство и приставил ко мне лейтенанта-галисийца из числа штабных. Наверное, из недавних выпускников, лет двадцати, но таких тут много. А этот прямо чистенький, будто не война, только форма мятая, тут гладить некогда и нечем.
— Что сказал генерал?
— Он передал майору Родригесу, что его 17-й полк — наша главная надежда.
До воздушной тревоги я также узнал, что нашей главной надеждой, помимо БТГ «Дуррути» являются 9-й, 12-й, 15-й пехотные, а также 1-й и 7-й кавалерийские полки. Хотя ехидство здесь не к месту — генерал воодушевляет подчиненных, как умеет. А каждый из них после назначения «главной надеждой» упирается изо всех сил.
— Сеньор Грандер, в небе боливийские самолеты, генерал просит вас пройти в укрытие, — настойчиво, но вежливо лейтенант пригласил следовать за ним.
Блиндажик так себе, но все-таки лучше, чем ничего, в него набилось человек пятнадцать офицеров, пока в небе парагвайские «потезы» носились за боливийскими «оспреями». Или наоборот, из блиндажа плохо видно. Оспреев, как обычно, больше, что вызвало недовольную реплику генерала:
— Где наши чертовы самолеты?
Да, сейчас сюда бы хоть одну аэрокобру…
— И ваши тоже, Грандер!
А то он не знал! Но вместо того, чтобы сказать это вслух, я максимально дипломатично улыбнулся:
— Как только закончат взлетную полосу в Исла-Пой, генерал.
Вот нехрен было задерживать нашу баржу с бульдозером, да еще буквально разбоем забирать с нее радиостанцию. И нехрен было пускать вперед «груз особой важности»! Дальше все прямо, как в стишке про гвоздь и подкову: бульдозера нет — не взлетки, нет взлетки — нет авиаподдержки, нет авиаподдержки…