В этот раз Олегу пришлось выслушать кое-что из истории второй мировой войны. Оказывается, Марфа Семеновна имела педагогическое образование и в мирное время учительствовала, причем сперва в начальных классах /физику Леониду Игоревичу стоило бы насторо житься/...Когда же в городе явились фашисты, то в здании нынешней гуманитарной гимназии был устроен госпиталь для солдат и офицеров вермахта.
Все шло как положено. Война не разбирала и уносила всех подряд, и лучших, и худших. И тех кто ни то, ни се. Но кое-кого придерживала и, прежде чем попасть на тот свет, люди оказывались в госпитале. Это было что-то вроде КПП, где не всякого пропускали дальше, и приходилось поворачивать обратно и продолжать жить.
Марфа потому об этом знала, что работала в госпитале сани таркой, особо ценной из-за знания немецкого языка. Тут Олег прервал рассказ вахтерши, спросив:
- Так вы и немецкий знаете?
- Знала, - ответила Марфа Семеновна скромно. - Как ушла на пенсию в пятьдесят пять лет, так на следующий день и забыла.
- А-а, понятно...
Так вот, лежал тогда в госпитале офицер по фамилии Рифф, Генрих Рифф. Ранение у него было средней тяжести - его в лесу рысь покусала.
До войны Рифф работал искусствоведом, о чем его начальство неожиданно вспомнило. Выяснилось, что искусствоведы во время войны ценятся не меньше, чем, например, саперы. Особенно, когда началась распродажа древних икон, фарфора и прочих предметов искусства, стоимость которых была не слишком ясна.
Многие офицеры норовили скупить все это по дешевке, что коекого из начальства настораживало. Третий Рейх многое терял от такой неопределенности. Но тут подвернулся лейтенант Рифф, укушенный рысью. Ему предстояло упорядочить распродажу.
И Генрих Рифф впервые за долгие месяцы почувствовал себя нужным обществу и со слезами поведал об этом первому попавшемуся человеку, то есть Марфе Семеновне. Вдохновленный вниманием начальства, лейтенант быстро встал на ноги и, счастливый, покинул госпиталь. Но не надолго.
Спустя несколько дней его вновь доставили туда на носилках. Бледное остроносое лицо искусствоведа было искажено страшной гримасой, которая в действительности могла быть и улыбкой. Ни одной раны, впрочем, на теле лейтенанта не обнаружилось.
На следующий день Риффа посетил начальник полиции безопасности гауптштурмфюрер СС Марш / Марфа Семеновна выразила уверенность что его звали именно так/. Марш общался с Риффом примерно полчаса. Разговор велся, видимо, важный. Марфа Семеновна сделала такой вывод не только потому, что никого и близко не подпускали. Просто накануне в город привезли очередную партию картин, старинной посу ды и прочего, по слухам - из самого Петергофа.
В ту ночь Марфа Семеновна дежурила и дальнейшие события прои сходили у нее на глазах.
Ровно в полночь до того неподвижный Рифф неожиданно вскочил. Происходило это, несмотря на то, что госпиталь был переполнен, в одноместной палате, примерно там, где сейчас находится кабинет английского языка.
Марфа Семеновна как раз проходила мимо с ночным горшком в руках и краем глаза увидела все это, успела отскочить, присела за накрытый наволочкой бачок с питьевой водой и замерла.
Рифф, облаченный в халат, вышел в коридор. Глаза его сверкали, и безумия в них хватило бы на целый взвод. Уверенной походкой лейтенант направился к лестнице и быстро стал по ней спускаться. Марфа Семеновна вслед за ним, не выпуская горшок из рук.
Так они оказались в подвале, который лейтенант открыл в два счета. Там, в полной темноте, лейтенант кое-какое время еще двигался, пока не ударился о выступ стены. И тут же вспыхнул фонарик, и голос, весьма похожий на голос гауптштурмфюрера Марша спросил: "Это вы, лейтенант?" Рифф признался.
Марфа Семеновна, прижавшись к горшку, растворилась в подвальной темноте неподалеку, не понимая, зачем это ей все нужно.
Олег внимательно слушал рассказ, и когда речь зашла о подвале, подумал, что Марш попал туда не иначе как через подземный ход.
Впрочем, Марфа Семеновна этого не утверждала. Зато утверждала другое - фонарик осветил не очень больших размеров ящик. Открыв его, человек, с которым вел беседу лейтенант Рифф, извлек какой-то широкий рулон и размотал его. "Оно", - сказал Рифф.
Они еще некоторое время что-то рассматривали, гремели посудой, разворачивали тряпки, похожие на полотнища знамен /не те ли это знамена, что позднее, при таинственных обстоятельствах будут появляться в пионерской комнате?/. Рифф давал кое-какие советы, откладывая некоторые вещи в сторону.
Потом вдруг человек, говоривший голосом гауптштурмфюрера Lарша, замолк, нагнулся, схватил и высоко приподнял ящик и аккуратно опустил его на голову лейтенанту Риффу, /сыграл в ящик/. Лейтенант издал глухой стон, сделал несколько шагов в сторону и рухнул на каменные плиты, совсем рядом с тем местом, где стояла Марфа Семеновна.
Человек, ударивший Риффа, подошел к упавшему и, воспользо вавшись ножом, сделал невозможным дальнейшие искусствоведческие исследования.
Затем, так и не заметив Марфу Семеновну, убийца вернулся к картинам, сложил их в убийственный ящик и поволок его в глубь подвала.
По законам жанра лейтенант Генрих Рифф должен бы умереть у Марфы Семеновны на руках, прежде открыв ей какую-нибудь зловещую тайну. Но закон этот опять не сработал, Марфа Семеновна не стала проверять - жив ли еще лейтенант, а в страхе бежала из подвала. И не только из подвала, но и из города, даже ночной горшок из рук не выпуская / пальцы сжались так, что разжать их никто был не в силах/. Каким-то чудом, а точнее благодаря своему не совсем нормальному виду, она беспрепятственно миновала немецкий патруль... Какое-то время скрывалась у одной бабки на хуторе, куда случайно набрела. Бабка помогла разжать пальцы, напоив слабым раствором мухомора. Затем Марфа Семеновна оказалась в партизанском отряде.
Уже после войны ее наградили медалью "За отвагу". Имелось в виду, конечно же, отважное убийство лейтенанта Риффа, потому что по официальной версии, фашистов - убила его она... И за голову Марфы Семеновны обещана была даже награда - тысяча марок.
Олег, взглянув на голову Марфы Семеновны, прикинул - сколько это будет в долларах и рублях.
Прекрасен и сам принцип простоты,
называемый по имени его родоначальника
средневекового философа Вильяма Оккама
/1285-1349/ "бритвой Оккама". Его суть
выражают "крылатой" фразой В. Оккама:
"Не множить сущностей без
необходимости".
из книги(23)
Все языки пламени были для Шуйского иностранными. Все, кроме одного. Он знал это, но никак не мог этот один единственный отыскать. Устав высматривать, пытался даже определить наощупь, но не хватило терпения. Он был обречен на неудачу потому, что пламя играло, а он все делал всерьез. Правда, в таких случаях есть верный способ избежать неудачи - не рассчитывая на победу, просто постараться не проиграть. А для этого унять огонь. Но прежде прокипятить на нем воду, заварить чай, и не дав ему остыть, попытаться почувствовать огонь изнутри. Пусть он второй раз там и потухнет. Это будет маленькое торжество.
Огонь старше воды, но, тем не менее, быстрее ее. Однако, огня в мире меньше и он не умеет замерзать. Даже человек умеет, а огонь - нет. За миллиарды лет он научился разве что исчезать или тлеть, но это не совсем одно и тоже. Зато он лучше остальных хранит тайны. Однако, искусственно выведен целый вид предательских огней. Они умеют нарушать темноту тогда, когда этого делать не следует.
Человек- самое распространенное существо, в котором огонь и вода объединяются. Он почти целиком состоит из воды. Но если бросить настоящего человека в настоящий огонь, то пламя, даже если оно будет состоять из понятных этому человеку языков, вряд ли можно потушить. Что ж, вода умеет превращаться в пар и в лед, и в человека...
Итак, не найдя в пламени своего языка, Шуйский отвернулся, уставившись в стену, минуту смотрел на свою безобразно неподвижную тень и наконец понял - в чем дело.
Вновь повернувшись к огню, он, глядя на пляшущие языки пламени, начал понимать огонь, читая его с помощью всеобщего языка жестов. При желании он мог переговариваться с огнем. Но не делал этого.
Он бы с удовольствием поменял свою комнату с печным отоплением на что-нибудь поприличнее. И тогда прощай - печной огонь и здравствуй - горячая вода. Но деньги не любили его и лишь в исключительных случаях его находили.
Шуйский иногда задумывался над тем - почему это так? Ответ был всегда один - он не умел их тратить. И деньги мстили ему, обходя стороной. Давно уже было можно обменяться комнатами с каким-нибудь пьяницей, разумеется с доплатой. Но как только Шуйский с превеликим трудом добывал более-менее значительную сумму находилась тысяча причин потратить их иначе. В результате потом и верные деньги шли мимо. Зарплату либо задерживали, либо, уже полученную, могли вытащить в переполненном автобусе.
Написание текстов и музыки Шуйский понимал как компенсацию за отсутствующие удобства и, вероятно, был в этом не прав. Никакая это была не компенсация. Просто деньги бывают разные. Те, что он пытался зарабатывать, предназначались не для него. Но это лишь означало, что где-то на белом свете есть другие деньги, его. И заработав их, он потратит их не по пустякам. И не исключено, что когда-нибудь зарабатывать он будет как раз песнями. Надо лишь научиться писать то, что ценилось бы не дешевле чем резной буфет. Иначе игра не стоит затраченных нот. Пока этого не будет - все языки пламени по-прежнему будут казаться для него иностранными.
18/VI 1919 г.
Дали депеши по Чека? Массовые
обыски по Москве подготовляются? Надо
непременно, после Питера, ввести их
повсюду и неоднократно.
Что вышло на деле с магнитом для
поиска оружия?
/Ленин Дзержинскому на заседании
Совета обороны/
... Работают усердно. Магнито
слабое средство для поисков.