Разговор выходил неловким и тягостным. Похоже, обещание приехать и сказать все Ляльке в лицо было опрометчивым. Не мог он ничего ей сказать, потому что приходилось подбирать слова из страха быть неверно понятым. Этого бы психолога самого поставить сейчас перед влюбленной и разозленной девочкой, блин!
Появление Сергея буквально спасло Романа от бегства, потому что моральные силы вести себя спокойно и уверенно закончились. Но когда Лялька вмиг превратилась в до одури испуганного ребенка, такого же, какого он видел три года назад после исчезновения дяди Лёши и тети Ани, в Романе что-то сломалось. Он пытался сказать что-то ободряющее, но в глазах Ляльки видел отражение своей паники. Ведь ему тоже в голову пришло, что Волков может скопытиться вполне реально. Что уж говорить о маленькой девочке. А Лялька… Лялька все-таки была маленькой, испуганной, наивной и, да, наверное, влюбленной. Но на последнее сейчас было плевать. Три года Роман делал все, чтобы Лялька вернулась к нормальной жизни, потому что считал это правильным, потому что Димка не справлялся один, и Роман должен был помочь не только Ляльке, но и Волкову. Ну правда! Роман мысленно оправдывался непонятно перед кем, обнимая притихшую и застывшую Ляльку. Он шептал что-то успокаивающее, понимая, что не может он ее оставить. Никого из них не может. А оправдывался он, наверное, перед Машей. Хотя бы мысленно, потому что вживую завести этот разговор духу почему-то так и не хватило. Наверное, он и вправду трус.
Их позвали ужинать, и Роман почти силой потащил Ляльку на кухню. Ее тонкие пальчики в его руке были до того ледяными, что ему очень хотелось их растереть или на них подышать, чтобы они наконец стали напоминать руки живого человека. И это было так же неуместно, как его желание вцепиться в руку Волкова в машине.
Сергей ушел ставить Димке капельницу, и Ромка вновь остался с Лялькой наедине. Только теперь в нем не было раздражения. Были страх и отчаянное желание выдернуть ее из этой апатии.
Когда Лялька неожиданно вскочила и бросилась что-то писать в блокноте, Роман сперва даже обрадовался тому, что она хоть немножко оживилась и перестала быть похожей на девочку из какого-нибудь японского ужастика. Но когда он прочитал: «Я не могу говорить» – и увидел ее взгляд, его сердце ухнуло в пятки. Где эти дурацкие психологи с их дурацкими советами, когда они так нужны? Изо всех сил стараясь побороть дрожь в голосе, Роман предложил позвонить Лялькиному психологу, потому что он понятия не имел, что делать с девочками, у которых случился подобный срыв. Пока Лялька, ощетинившись сведенными лопатками, писала, что психолог ничего не понимает, Роман почему-то думал о Юле – красивой, смешливой, свободной и легкой в общении, чей срыв он благополучно пропустил, хотя тот произошел прямо у него под носом.
Хотелось куда-нибудь побежать и что-нибудь сделать, чтобы все исправить. Но у него не было машины времени. Он не мог вернуться на три с лишним года назад и попросить родителей Волковых не лететь в Инсбрук. Он не мог вернуться на пару месяцев назад и сделать так, чтобы Юла не попала в клинику неврозов. Не мог вернуться даже на несколько часов назад и попросить Димку не пить или не есть что-то, что вызвало такую реакцию. Он… ничего не мог.
Наверное, в другой раз он оставил бы свои псевдопсихологические изыскания при себе. Но стоять в тишине напротив до смерти испуганной Ляльки было невыносимо. Надеяться на то, что она вдруг поймет, что просто не хочет разговаривать по какой-то причине и что все наладится, было глупо. Зато неожиданно сработало то, что Роман проболтался про Димкины панические атаки. Вот только Лялька заговорила не потому, что вдруг захотела, а потому, что он, идиот такой, ее в очередной раз испугал.
Единственным желанием Романа было постучаться головой о стену, но Лялька смотрела так, что он чувствовал себя обязанным все исправить. Как угодно. И он ее обнял, отрешенно думая о том, что, наверное, делает все только хуже. А потом Лялька вдруг сказала:
– Останься сегодня у нас. Я могу сама позвонить Рябининой и объяснить, что случилось.
От мысли о Маше в груди заныло. Роман понятия не имел, как будет это все разруливать, но, когда она прошептала: «Останешься?» – он кивнул. На самом деле у него не было ни единого шанса отказать.
Маше он написал сообщение, пока Лялька ходила проведать Димку: «Я переночую у Волковых. Чуть позже позвоню. Люблю тебя».
Ответила она через несколько секунд: «Как Димка?»
«Лучше».
Роман писал это и чувствовал себя паршиво, потому что обманывал Машу, скрывая от нее истинную причину своего решения. Но странным образом одновременно с этим он понимал, что поступает правильно. Вот такой парадокс. Интересно, что на этот счет сказал бы его лондонский психолог?
Лялька весь вечер сидела рядом, держала его за руку и даже уснула, устроив голову на его плече. И все это время чувство вины перед Машей боролось в нем с чувством ответственности перед Лялькой.
Когда Лялька уснула, Роман отнес ее в комнату. В коридоре он наткнулся на Сергея, шедшего в очередной раз проведать Димку. Сергей молча открыл Роману дверь Лялькиной комнаты, молча достал из шкафа плед и сам укрыл племянницу, а потом хлопнул Романа по плечу и подтолкнул его к выходу, будто допускал мысль, что Роман тут останется.
– Тамара Михайловна приготовила гостевую, а я там Димкины шорты и футболку на кровать положил, – сказал Сергей, стоило им выйти в коридор.
Роман неловко кивнул. Сейчас, когда Лялька уснула, можно было бы поехать домой. Сергей, словно прочитав его мысли, уточнил:
– Или ты домой?
– Я обещал остаться, – пожал плечами Роман.
– Обещания надо выполнять, – нейтральным тоном произнес Сергей и добавил: – Чай будешь?
– Можно, – снова пожал плечами Роман.
С Сергеем они почти не были знакомы, и он чувствовал себя не в своей тарелке.
– Что у тебя с Леной? – спросил Сергей, когда они устроились за большим столом на пустой кухне.
Роман собирался было рассмеяться, но тот смотрел на него так внимательно, что смеяться перехотелось.
– А на что похоже? – спросил Роман, вполне искренне ожидая ответа.
– Похоже на то, что девочка влюбилась и уже не знает, как обратить на себя внимание, – хмуро произнес Сергей.
– Наверное, похоже.
– А с Машей у тебя как?
– С Машей у меня все отлично, – прозвучало, кажется, несколько резче, чем он собирался.
Сергей смерил его взглядом и ничего не сказал.
– Я вам не нравлюсь? – прямо спросил Роман, хотя, признаться, на расположение Сергея ему было наплевать. Он так устал от попыток соответствовать чьим-то ожиданиям, что прилагать усилия для того, чтобы понравиться еще и дяде Волкова, не хотелось совершенно.
– Да не то чтобы, – повел плечами Сергей. Без привычного костюма он выглядел каким-то очень… русским, что ли. Такими русских обычно изображали в кино. – Просто я предпочел бы, чтобы ты остался в Лондоне.
– Почему?
– Ты и сам знаешь.
Роман хотел было ответить, что не знает, но это было бы неправдой. Если бы он остался в Лондоне, у Ляльки не было бы шансов окончательно на нем сдвинуться, а Волков бы прекрасно встречался с Машей. От последней мысли проглоченный минуту назад крекер застрял где-то в районе солнечного сплетения.
– Спасибо за чай, – улыбнулся Роман и поднялся из-за стола. – Я все-таки поеду. Ляльке я напишу.
Он вырвал лист из блокнота, в котором Лялька для него писала, и быстро нацарапал: «Ляль, прости, мне пришлось уехать. Отец позвонил. Набери меня завтра, как проснешься. Обнимаю».
Сергей продолжил пить чай, никак не отреагировав на его телодвижения. Роман поднялся в Лялькину комнату и положил записку на клавиатуру. Поправил плед, хотя с ним и до этого все было хорошо. Просто в кино так всегда делали. Потом зашел к Волкову и, присев на корточки, помедитировал на спящего Димку пару минут, решая, написать ли что-нибудь и ему или не сходить с ума. На Димке плед поправлять не стал, хотя тот и сполз на пол почти целиком.
Сергей вышел его проводить и вместе с ним дождался подъехавшего такси. Ждали в молчании. Сергей курил, а Роман стоял с наветренной стороны и смотрел на усыпанное звездами небо. Здесь их было видно намного лучше, чем в Москве.
И уже из машины, наплевав на то, что на часах была половина двенадцатого, Роман позвонил Маше и выпалил:
– Я тебя люблю.
– Рома? – Машин голос был взволнованным и совсем не сонным. – Что случилось?
– Ничего. Просто я еду домой. Димка все еще спит, Сергей там за ним присматривает. Так что ты не волнуйся.
– А Лена? – спросила Маша, и Роману стало очень стыдно от напряжения, прозвучавшего в ее голосе.
– Она тоже спит. Я посидел с ней немного – сначала в гостиной, а потом у Димки. Она испугалась очень. У нее, кроме Димки, никого нет… – Роман понимал, что оправдывается, но остановиться уже не мог.
– Я поняла, – перебила его Маша. – Ты напиши мне, как доберешься до дома.
– Хорошо.
– И я… тоже тебя люблю, Ром.
– Правда? – вырвалось у него.
– Дурачок, – выдохнула Маша в трубку и отключилась, а Роман, повернувшись к окну, увидел на своем лице дурацкую улыбку. Наверное, первую настоящую за сегодняшний сумасшедший день.
Глава 24
Кто сумел бы помочь, поддержать и рассеять тревоги.
Волковы уехали, и в приемной повисла тревожная тишина. Яна стояла у своего стола, комкая в руках спиртовую салфетку, которой Сергей Евгеньевич протирал руки, и растерянно смотрела на закрывшуюся за ними дверь. В ушах все еще стояло тяжелое дыхание Димы. Телефон зазвонил, и Яна, схватив трубку, вышколенно ответила:
– Приемная Льва Крестовского.
– Ян, я тут еще для Крестовского документы подобрала, – сообщила Кира из архива. – Сама придешь или отправить кого-нибудь?
– Я заберу, спасибо, – ответила Яна и положила трубку как раз в тот момент, когда вышедший проводить Волковых босс вернулся в приемную.