– Спасибо, сестра.
– За что ты меня благодаришь? – растерянно спросила Мэйчжуан.
Мы не спеша шли с Мэйчжуан вдоль пруда и обе молчали. Пруд Тайе был настолько огромным, что мне показалось, будто тропинка, по которой мы шли, никогда не закончится.
Эту ночь я вновь провела с императором. Из-за переживаний я спала очень чутко, поэтому начавшийся после полуночи дождь разбудил меня. Больше я заснуть не смогла. Я думала о том, что навлекла на себя немилость наложницы Хуа. Я не только стала фавориткой императора, но еще и посмела ей дерзить. Ситуация сложилась очень опасная, и я боялась, что меня не спасет даже беременность. Наши отношения были похожи на слишком сильно натянутые струны, которые могли порваться в любой момент.
Я перевернулась с боку на бок и поправила под головой подушку, набитую лепестками цветов. Я не ожидала, что шуршание окажется таким громким, что разбудит Сюаньлина. Он спросил сквозь дрему:
– Почему ты не спишь?
– Я услышала дождь и проснулась.
Император прислушался. За окнами раздавался громкий шелест, когда капли дождя падали и ударялись о листву деревьев.
– Тебя что-то беспокоит?
Я покачала головой:
– Нет, все хорошо.
В оранжевом свете свечей мои черные растрепанные волосы, лежащие на его руке и подушке, казались чернильным пятном.
– Не смей обманывать своего императора.
Я повернулась к Сюаньлину и увидела, что ярко-желтый ночной халат распахнулся на его груди, обнажая кусочек гладкой и прохладной кожи. Я осторожно прикрыла его грудь и призналась:
– Государь, я боюсь.
– Ты рядом с императором. Чего тебе бояться? – равнодушно спросил Сюаньлин.
– Государь, вы так хорошо относитесь к своей наложнице… – я говорила все тише и тише, пока не перешла на неразборчивый шепот. – Я слышала одну поговорку: пока один собирает любовь, другой копит ненависть.
– Что? Тебя кто-то обижает?! – В голосе императора наконец-то появились эмоции, и это была злость.
– Нет, меня никто не обижает. – Я замолчала на несколько секунд, прежде чем сказать то, что была обязана сказать, несмотря на горечь, поселившуюся в моем сердце. – Государь, вы же знаете, что дождь и роса – это одна и та же влага и что со всеми надо обращаться одинаково. Если вы будете следовать этому принципу, то жизнь в гареме будет мирной и спокойной, а ваш род будет благословлен множеством потомков. Я хочу сказать, что не осмелюсь быть вашей единственной фавориткой.
Сюаньлин ослабил объятия и заглянул мне в глаза:
– А что, если я этого не хочу?
Я знала, что он согласится. Между женской половиной императорского дворца и теми, кто управлял государством, были настолько спутанные связи, что даже небольшие изменения могли привести к серьезным последствиям. Император не мог со мной не согласиться. Погода за окном отражала мое состояние: на душе было так же тоскливо и пасмурно, как во время долгого моросящего дождя.
– Ваше Величество, вы мудрый правитель, – прошептала я.
– Мудрый правитель? – тяжело воздохнув, переспросил он. В его голосе чувствовалась прохлада, как от мятного масла, которое он часто использовал, чтобы взбодрить свой разум. Вот только прохлада эта была с горьким вкусом.
– Это уже восьмая ночь, – я постаралась объяснить Сюаньлину то, что имела в виду. – Я вижу, как сильно вы загружены государственными делами. Если наложницы начнут злиться и негодовать, последствия будут такими же разрушительными, как после пожара. Вам это доставит лишние хлопоты. – Государь слушал меня внимательно и не перебивал. – Ваше Величество, если вы сделаете меня вашей единственной фавориткой и забудете про остальных, люди скажут про вас, что вы бездушный человек, который польстился на новое и забыл про старые отношения. – Я обеими руками вцепилась в его халат. Мне было трудно говорить, но я не останавливалась. – Я не хочу, чтобы у вас из-за меня были проблемы. Я этого не переживу. – В конце я не просто говорила, я уже умоляла его сквозь слезы.
Кажется, ветер на улице усилился. Он с легкостью приподнимал плотную ткань, закрывающую окна, а потом, подобно бестелесной руке, проникал внутрь, теребил тяжелые занавески и заставлял огоньки свечей плясать. Судя по его выражению лица, Сюаньлин задумался над моими словами, но еще не принял решения. Я же, пока ждала его ответа, немного замерзла, потому что мои ноги оказались неприкрыты одеялом.
Император крепко меня обнял, вынуждая прижаться щекой к его ключице, и обхватил своими ногами мои. Мне сразу стало теплее. Он закрыл глаза и произнес только два слова:
– Я понял.
Я тоже прикрыла глаза. Мне больше нечего было сказать.
Следующим вечером Сюаньлин не стал вызывать меня к себе. Утром Сяо Юнь отправился разузнать новости и, вернувшись, рассказал, что император навестил наложницу Цюэ, с которой давно не делил ложе. И именно у нее он и заночевал. Для меня это было неожиданно, но я вздохнула с облегчением, узнав, что император выбрал другую.
Уже восьмую ночь подряд я проводила в одиночестве во дворце Танли. Я чувствовала, что мы с императором отдаляемся друг от друга. Все эти ночи я очень плохо спала. В моей душе зияла огромная дыра, и это было очень неприятное ощущение. Наложница Цюэ давно не видела государя. Она, наверное, была очень счастлива, когда он пришел к ней. Как мне теперь вернуть его внимание?
Я грустно вздохнула и взяла в руки цитру сапфирового цвета. У нее были настолько мягкие струны, что казалось, будто они сделаны из шелка. Мои пальцы с легкостью скользили по струнам, извлекая из них несложную мелодию, струящуюся подобно горному потоку. Я недолго думала над тем, что именно сыграть. Пальцы сами начали выводить мелодию «Песни об обиде» [94].
«Когда вошла я во дворец Хань, было мне пятнадцать лет. Я была юна и красива, я смеялась и краснела. Государь выбрал меня, и мы возлегли вместе за золотой ширмой. Мы разделили с ним подушку, он одарил меня одеждами, мы любили друг друга под звуки весеннего ветра. Разве знала императрица Чжао Фэйянь, что благосклонность превратится в ненависть? Из-за долгого беспокойства черные волосы покрываются слоем инея. Когда ты разочарована, то все становится напрасным. Диких гусей меняют на вино, а с платьев для танцев исчезают изображения драконов. Я не могу выразить свою печаль словами, поэтому играю для государя на цитре. Сердце разбито и порваны струны. Душа по ночам переполнена скорбью».
Сколько эмоций было сокрыто в этой песне! Уже после нескольких пропетых строчек можно понять, что они наполнены ощущением приближающейся беды. Это песня-пророчество о несчастной судьбе красавицы из гарема. Мое сердце пронзила острая игла страха. Пальцы дрогнули, и мелодия исказилась.
«Песня об обиде»… Женщинам в гареме приходилось скрывать свою любовь и ненависть, что уж говорить о чувстве обиды. Наложницам было запрещено обижаться. Да и какая тут может быть обида, если я сама его к этому подтолкнула?
Мне понадобилось время, чтобы успокоиться и снова вернуться к песням. Я начала играть «Гора высока».
«Гора высока, и луна кажется такой маленькой. Она такая маленькая, но такая яркая. Тот, у кого мое сердце, сейчас далеко. Я не видела его всего день, но мне так одиноко».
Я несколько раз повторила один и тот же куплет. Неудивительно, что Лючжу не сдержала любопытства и спросила:
– Госпожа, а почему вы все время играете только первый куплет?
Я была полностью сосредоточена на струнах, поэтому даже не посмотрела на служанку.
– Потому что мне нравится только первый куплет [95], – равнодушно ответила я.
После моего ответа у Лючжу не осталось никаких вопросов. Она стояла молча и держала над цитрой обтянутый тканью фонарь. Пока я играла, рукава моего халата спускались все ближе к локтям, оголяя светлую кожу. Лунный свет, проникая сквозь оконную сетку, создавал на моих руках узор из бликов и теней, напоминавшие белоснежные цветы грушевого дерева, нежные и слегка блестящие. Только когда кончики пальцев начали болеть, я заметила, что они сильно покраснели.
Я оттолкнула инструмент и встала. Полы серебристо-голубого ночного халата бесшумно скользили по полу. Посмотрев на небо, я увидела, что луна уже заняла свое место на небосклоне. Сегодня был четырнадцатый день лунного цикла, поэтому ночное светило было круглым, как серебряное блюдо, и сияло так ярко, что звезды на его фоне выглядели бледными пятнышками. На самом деле луна не была совершенно круглой. Это обман зрения. Полнолуние будет только завтра. И именно в ночь полнолуния император по заветам предков должен был ночевать во дворце императрицы. Большую часть года Сюаньлин не обращал внимания на императрицу, он относился к ней как чему-то само собой разумеющемуся. Для него она была гостьей в его жизни. Он вел себя с ней любезно и вежливо, но не более того. Я была уверена, что императрица с нетерпением ждет каждый пятнадцатый день лунного цикла. Представив, как утомительно ее ожидание, я непроизвольно почувствовала жалость и сочувствие.
В это время суток воздух становился прохладным и влажным. Во дворе две цветущие яблони тянулись многочисленными ветвями к небу. Среди их светло-зеленых крон красовались розоватые бутоны, похожие на щеки смутившихся девушек или на рассветные облака, а еще на хлопья снега или клочья тумана. Под холодным лунным светом деревья и кусты выглядели как смутные силуэты, покрытые инеем.
Подул сильный ветер и сорвал с яблонь розовые лепестки. Они осыпались с тихим шуршанием, похожим на звук дождя. Несколько лепестков прилипли к рукавам моего халата. Они были похожи на капельки румян, нечаянно попавших на ткань. Волосы развевались по ветру, словно тончайшие ветви ивы. Я стояла, не шевелясь, позволяя потокам воздуха поднимать широкие рукава и оголять тонкие запястья. Время от времени в густой и слепящей темноте ночи слышалось пение соловья.
Я поняла, что он пришел, по запаху амбры, пробившемуся сквозь ароматы цветов. Он не стал ко мне подходить, а я сделала вид, что не заметила его. Мы стояли в абсолютной тишине, словно вокруг нас никого не было.