– У меня в рюкзаке письма, – говорит Илай. Ее голос кажется чужим и неестественным. – Извинения и признания в любви. Но свое я так и не написала. Я сочиню его прямо сейчас, ладно? Прости меня за то, что иногда я притворялась, будто ты мне не сестра, и говорила, что мы не родственники, прости меня за то, что однажды я украла твой свитер, прости меня за то, что я смеялась над твоим кашлем и один раз даже сказала прохожим, что ты проглотила телефон!
Я смотрю на Джейсона. Я смотрю на него и удивительным образом на миг забываю о птице и говорю: { }.
– Аза, ты меня слышишь? – спрашивает папа, и в его голосе звучит паника. Не просто паника – отчаяние. – ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Я нахожу глазами Илай и говорю: { }.
– Прости меня, Аза! – тараторит Илай, вся в слезах. – Прости за все, что я тебе когда-либо сделала!
Она извиняется даже за несуществующие провинности.
Я перевожу взгляд на папу и говорю: {{ }}. Это для него и для мамы.
Папа расплывается и исчезает. Теперь я вижу только свои ресницы и веки, а еще я вижу свой мозг с лабиринтом коридоров внутри; коридоры темные и узкие и продолжают сужаться, и на меня надвигаются книжные шкафы, из которых валятся книги, и на полу скапливаются груды книг с помятыми страницами и исковерканными словами, и я бегу по всем этим коридорам, пытаясь найти выход, прежде чем обрушатся стены.
Мои внутренности складываются, точно я одно большое оригами. Я думала, что умирать будет больно, но боль, которую я испытываю уже целую вечность, теряет всякий смысл, так же как и мои кости. Я делаю вдох и выдох и
Птичка у меня в груди
Птичка у меня в груди
В небе корабли плывут
Последние мгновения перед смертью
Вот мои последние мгновения перед смертью: буря, птица, смятение, холодно не могу говорить не могу сказать им что люблю их не могу
Сколько еще ехать до больницы?
Я вытягиваю шею и пытаюсь заглянуть в переднюю часть салона. За рулем рыжеволосый фельдшер. Он бросает на меня взгляд.
Машина резко сворачивает.
Илай всхлипывает. Джейсон что-то быстро мне говорит. Его дыхание щекочет мне ухо. Я наблюдаю за водителем: машину заносит, и он до упора выкручивает руль.
Мы медленно кружимся посреди заледеневшей дороги. Все кричат – все, кроме меня, потому что я кричать не могу. Я пытаюсь дышать, я пытаюсь удержаться, но у меня не выходит.
Я ускользаю.
Стекла на окнах покрываются льдом, а я лежу на каталке, и рядом со мной мои близкие, и все это уже не имеет значения.
Жизнь и смерть различаются вовсе не так сильно, как я думала. Смерть не похожа на путешествие в другую страну. Скорее она напоминает переселение в другую комнату в доме: тот же самый коридор, те же самые семейные фотографии в рамках, только посередине стеклянная стена.
Я здесь. Но меня здесь нет.
Если это и есть смерть, то я готова. Я как темная материя. Внутри меня целая вселенная, но ученым так и не удалось узнать, что же в ней кроется. Похоже, по большей части я состою из загадок.
Птица у меня в груди начинает свистеть: она поет мне колыбельную.
Машина стоит на льду и никуда не двигается, но сирена и мигалка все еще включены. Фельдшер, которая ехала с нами сзади, спешно вызывает по рации вертолет: «У нас чрезвычайная ситуация…»
Рыжеволосый фельдшер выбегает на улицу и задирает голову.
– Буду сигнализировать, – кричит он, исчезая в снежном вихре.
Я океан, и в моих глубинах плавает гигантский кальмар. В грудной клетке у меня мечется из стороны в сторону и бьет крыльями птица.
– Воспаление легких, – говорит женщина-фельдшер.
– Аза, не надо, – говорит папа. – НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО.
Он запрещает мне умирать, и я хочу его послушаться.
Я смотрю на папу. Я смотрю на себя саму, и уже не так важно, кем я была.
Куда лежит мой путь?
Готовыготовыготовы, говорит птица у меня внутри. А кто-то снаружи ей отвечает: Готовыготовыготовы.
Что-то сильно бьет меня в грудь. Меня? Это все еще я? Тут я понимаю, что происходит: меня реанимируют с помощью дефибриллятора.
– Тебе необязательно умирать, – шепчет Джейсон.
Илай что-то быстро говорит в мобильный телефон.
– Мамочка-приезжай-сюда-как-можно-скорее-приезжай-немедленно-поторопись-я-не-знаю-я-не-знаю-что-случилось-все-очень-плохо!
Из трубки доносится мамин голос. Этот голос я узнаю везде. Она убеждает Илай, что все будет хорошо, и говорит она таким уверенным тоном, что я уже почти готова ей поверить и думаю: «Может быть, я чего-то не знаю?» Но потом Илай, давясь рыданиями, отвечает ей:
– Но все уже не хорошо!
Готовыготовыготовы
Меня в грудь снова бьет сильный электрический разряд. Илай подносит телефон к моему уху.
Я слышу в трубке маму.
Я слышу, как она делает глубокий вдох. Я слышу, как она набирается решимости, и на долю секунды я почти что вижу ее, выражение ее лица, ее позу: одна рука прижата к сердцу, вторая сжата в кулак.
– Я отпускаю тебя, – говорит мама, и хотя ее голос дрожит, в нем присутствует твердость. Она повторяет, чтобы я точно знала: – Я отпускаю тебя, слышишь, малышка? Если у тебя правда не осталось больше сил. Не жди меня. Я люблю тебя, ты моя, ты всегда будешь моей, все будет хорошо, тебе нечего бояться, малышка, тебе нечего бояться.
Я слышу мамин голос – прямо у себя в ухе и в то же время неизвестно где.
Рыжеволосый фельдшер возвращается, и вместе с ним в салон врывается поток холодного воздуха.
– Вертушка уже на подходе, – говорит он женщине-фельдшеру вполголоса. Затем он проталкивается к тому месту, где лежу я. – Пусть родственники отойдут.
Свою коллегу он тоже отстраняет, а точнее отталкивает, да так сильно, что та морщится от боли. Он начинает выделывать с моим телом что-то странное и непонятное.
Что-то проникает мне под кожу в области левого легкого. Надрез, который сделал фельдшер, вызывает очень необычные ощущения. Что же я испытываю: боль или облегчение? Я разделяюсь пополам, как раз в том месте, где находятся мои кособокие легкие, в том месте, где сходятся мои искривленные ребра.
– Что вы делаете? – доносится папин голос.
– Сэр, вы мешаете оказанию неотложной медицинской помощи. Мы пытаемся сделать так, чтобы она могла дышать. Отойдите.
– Не волнуйтесь, – говорит женщина-фельдшер. – Все нормально. Все образуется.
Она старается сделать так, чтобы папа не смотрел на меня, но я мельком вижу выражение его лица, его глаза.
Мой голос пропал. Я силюсь сказать «нет».
Рыжий фельдшер обвязывает меня веревкой, я чувствую ее вокруг груди, но не вижу.
– Я делаю надрез, чтобы она могла дышать. Пожалуйста, сэр, отойдите сейчас же, – говорит он.
– Нет, только не это, – упорно твердит Джейсон. – Только не это. Не сдавайся, Аза. Ученые найдут способ – о господи!
Он всхлипывает. Фельдшер смотрит на меня сверху вниз, а я на него – снизу вверх. Он засовывает руку в нагрудный карман моей рубашки и достает записку.
Что-то давит мне на шею, а боль все не приходит. Происходит разлом, что-то откалывается, и вокруг груди у меня как будто веревка, и мое тело вроде бы лежит на каталке, а вроде бы поднимается с нее и наблюдает за происходящим со стороны.
– Я найду тебя, – говорит Джейсон, и я его слышу. Я его слышу. Я ему верю.
Свет в салоне начинает мигать. Снаружи доносится звук мощнейшего удара, раздается взрыв, вспыхивает огонь, пахнет озоном и дымом. Что-то крепко хватает меня и уносит через двери «Скорой» на улицу, и папа разражается ругательствами, и Джейсон все еще твердит девочке на каталке, что не отпустит ее, и Илай визжит, и вдруг
п
р
о
п
а
л
З В У К.
А дальше? Ничего.
Глава 8{ДЖЕЙСОН}
3,14159265358979323846264338327950288419716939937510582097494459230781640628620899862803482534211706798214808651328230. Один день, два дня, три дня, четыре дня, пять дней спустя.
Вот что я хочу сделать: я хочу взять телефон и позвонить Азе. Я хочу услышать ее голос.
– Зачем ты мне звонишь? – скажет она. – Терпеть не могу разговаривать по телефону. Напиши смс или приходи в гости. Мне долго тебя ждать? Ты уже тут? Давай, тащись сюда.
Но у Азы теперь новый номер: 66470938446095505822317253594081284811174502841027019385211055596446229489549303819644288109756659334461284756482337867831652712019091456485669234603486104543266482133936072602491. И так до бесконечности, без ответа. Набирай, набирай, набирай.
Я снова взялся за старое. Повторять, повторять, повторять. Только так, чтобы никто не слышал.
Это давняя привычка, от которой я вроде бы избавился.
Получается, что все-таки не избавился.
412737245870066063155881748815209209628292540917153643678925903600113305305488204665213841469519415116094330572703657595919530921861173819326117931051185480744623799627495.
Вообще, я знаю больше цифр после запятой. А она знает еще больше. Но когда-нибудь в процессе заучивания числа пи я дойду до того места, где остановилась она. Это будет все равно что проехать мимо нее на машине, не замечая, что она стоит у дороги и голосует. Это худшее, что можно придумать во вселенной, где все и так хуже некуда.
По ночам я не могу заснуть. Я не могу прийти в себя. Некоторые вещи я ни с кем и никогда не захочу обсуждать.
Что случилось в машине «Скорой помощи». Как фельдшер вскрыл грудную клетку Азы.
Как мы вызвали службу экстренной эвакуации, и, выбежав из машины, фельдшер стал размахивать руками, чтобы помочь вертолету совершить посадку. Я слышал, как приближается вертолет. Он летел прямо на нависшую над машиной тучу. Раздался удар. Туча загорелась. В тот день умерло еще трое: пилот и фельдшер, прилетевшие на вертолете, и наш фельдшер, пытавшийся им помочь. Но я могу скорбеть только по одному человеку. И я чувствую, что у меня скоро сдадут нервы.
Некоторые вещи… настолько ужасны!
Мы остались ждать на дороге одни. Спустя час лед покрылся достаточно толстым слоем снега, чтобы по нему можно было ехать. Тогда папа Азы сел за руль, и мы двинулись в путь. К тому моменту было уже слишком поздно.