Ее легкие отправили в лабораторию, где изучают редкие заболевания, а тело кремировали. Отчет из лаборатории я пока не видел – прошел ведь всего месяц. Наверняка в больнице сохранили образец ее тканей. Мне не хочется об этом думать.
Аза вздыхает и потягивается, выгибая спину, как гимнастка. В ее движениях появилась плавность, грациозность. Она напоминает птицу, расправляющую крылья. Аза достает из кармана сложенную в несколько раз стопку листов и дает ее мне. Тут меня начинает трясти: ведь это мое послание. Я прикрепил его к воздушному шару, который выпустил в небо в день ее похорон.
– Я добыла твое письмо с извинениями. Ну и длинное же оно!
Добыла? Она копается в другом кармане.
Наконец она достает оттуда маленький клочок бумаги.
Я раскрываю его. Это записка, которую я подарил ей на день рождения, – помятая, вся в складках и пятнах, со следами зубов в уголке. Я знаю, откуда взялись эти следы. Я знаю, как ведет себя Аза, когда нервничает.
Когда я в последний раз видел этот листок, то есть когда я вложил его Азе в ладонь, следов зубов на нем не было. Я знал, что другой возможности у меня не будет. Я сложил ее пальцы в кулак, чтобы записка была с ней всегда. Как же много в ней было скобок.
Меня захлестывают эмоции, которые я даже не могу описать.
– Хорошо, – говорю я. К горлу подступают рыдания, которые я сдерживал целый месяц, и теперь, когда плакать уже нет причины, слезы выступают у меня на глазах и скатываются по щекам. – Хорошо, Аза, – говорю я, всхлипывая. – Хорошо.
Она выглядит так, будто впервые в жизни увидела слезы. Я пытаюсь вытереть лицо краешком футболки.
Я иду в кухню, открываю кран и подставляю лицо под струю холодной воды.
– Ты уже заходила домой? – спрашиваю я, не вынимая головы из-под крана.
– Еще нет, – говорит она. Я быстро оборачиваюсь: она стоит прямо у меня за спиной. Я и не слышал ее шагов.
Она подставляет руку под струю и со смехом брызгает водой из раковины. Затем она переводит взгляд на меня и снова склоняет голову набок.
– Почему? – говорю я.
– Моим родителям не следует знать, что я здесь. И твоим тоже.
– Но твой папа, – говорю я, – твоя мама… они думают, что ты умерла.
Я достаю из кармана телефон, но она берет его у меня из рук и кладет на стол, немного резко, немного вызывающе.
– Ты мне доверяешь? – говорит она. – Тогда слушай внимательно. Расскажи мне, что ты узнал, пока искал меня. Расскажи мне все: какую информацию ты нашел, какие предметы. Это очень важно. Ты что-нибудь нашел, Джейсон Кервин?
– Я…
– Может быть, что-то упало с неба? – спрашивает она с нежной улыбкой. – В день моих похорон? Расскажи, что тебе известно.
Она придвигается ко мне вплотную, так что я упираюсь поясницей в раковину.
– Если бы я сказала тебе, что была на небесном корабле, что бы ты на это ответил, Джейсон Кервин?
Поразмыслив секунду, я говорю:
– Магония.
К дому подъезжает машина: мамы вернулись. Я выглядываю в окно и вижу, как они вылезают из салона с пакетами в руках.
Я поворачиваюсь: Азы нигде не видно.
Нет, она тут, сидит под столом, обняв руками колени, и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
Я опускаюсь на пол.
– Это просто Ева с Кэрол, – говорю я. – Не бойся.
– Кто?
– Мамы. Кто же еще? Мои мамы.
Она лихорадочно мотает головой.
– Никто, кроме тебя, не поверит мне. Они не должны знать, что я здесь.
Я даю ей ключи от своей машины. Она в недоумении смотрит на них, а затем в ее глазах загорается решимость, и она кивает.
– «Камаро», – говорит она, странно растягивая слоги. Получается «Ка-марр-О».
– Ага. Встретимся в машине. Выходи через заднюю дверь, – говорю я и бегу встречать мам. Чтобы выиграть время, я роняю один из пакетов, так что продукты рассыпаются по полу.
Когда я возвращаюсь, кухня выглядит так, будто Азы там и не было.
Я искоса поглядываю в окно. Погода не улучшилась: ветер шатает деревья, идет мокрый снег, в облаках ничего нет. Никаких кораблей, никаких молний. Просто гладкая серая пелена.
Я замечаю Азу. Она сидит на переднем сиденье моей машины и, сгорбившись, возится с ручками и переключателями. Я говорю мамам, что мне нужно забрать кое-что из школы. Они приятно удивлены. Похоже, они думают, что я решил послушаться их, изменить жизнь к лучшему, вернуться к учебе.
– Видишь, Кэрол, все налаживается, – говорит Ева. Потом она пытливо вглядывается в мое лицо.
Я ничем не выдаю своего волнения. Прихватив ноутбук и рюкзак, я выхожу на улицу, подхожу к машине и стучу в боковое стекло со стороны водителя, но Аза только непонимающе на меня смотрит. Затем, будто о чем-то вспомнив, она машет рукой в сторону пассажирского сиденья.
Аза не водит машину…
Я обхожу машину сзади, открываю дверь и сажусь рядом с ней.
– Поехали к твоим родителям, – говорю я.
– Я пока не готова, – говорит она. – Им нельзя ничего знать. Или они уже в курсе?
Она поворачивает голову в мою сторону.
– Они знают про Магонию, Джейсон? Что ты рассказал им?
– Я ни с кем не обсуждал Магонию с тех пор, как мы с тобой смотрели видео с кальмаром. Они думают, ты умерла, – говорю я. – Может, хотя бы проедем мимо? Посмотрим, есть ли кто-нибудь дома.
Она вздыхает.
– Корабль будет меня искать. Возможно, он уже меня ищет.
Я никак не привыкну к отсутствию хрипов у нее в легких.
Она заводит машину, включает дворники и с легкостью поворачивает руль, хотя он всегда заедает. Я замечаю, как вздувается ее бицепс.
Она выезжает на дорогу.
– Налево, – говорю я, заметив, что она колеблется. Она поворачивает налево.
– А теперь направо.
Она лихо поворачивает направо, не притормаживая на знаке «СТОП» и проезжая совсем близко к бордюру.
– Я люблю тебя, Джейсон.
– Ты любишь меня? – повторяю я, уставившись на нее.
– Ну конечно, – говорит она после небольшой паузы. – А ты разве меня не любишь?
Я продолжаю на нее смотреть.
Она превысила максимально допустимую скорость и вообще не смотрит на дорогу. Она неотрывно смотрит на меня.
– Здесь налево, – говорю я.
Мы приближаемся к ее дому.
На крыльце показывается Илай. Я ожидаю, что Аза сейчас снизит скорость, но этого не происходит. Увидев мою машину, Илай машет рукой.
Аза не останавливается и не смотрит в окно: она просто едет вперед.
Ее собранные в хвост волосы совсем не растрепались.
– Куда едем? – спрашивает она.
– Тут налево, – говорю я. – И еще раз налево.
Мы проезжаем через красивые ворота и едем в гору.
– Приехали.
Мы останавливаемся у кладбища. В этот дождливый будний день живых здесь нет, зато мертвых полным полно. Мы находимся за чертой города на вершине отвесной скалы. Отсюда хорошо видна вся округа.
Кладбище построили первые поселенцы. Возможно, они выбрали это место, руководствуясь принципом «чем выше и опаснее, тем ближе к Богу». Мне всегда было интересно, как люди доставляли сюда гробы до изобретения автомобиля. Несладко им, должно быть, приходилось. Те же мысли посещали меня, когда мы хоронили тут Азу.
– Ты привез меня на кладбище? – говорит она, вылезая из машины. – Это шутка такая? Посмотри на меня, дурачок. Я же здесь, с тобой.
Я невольно вздрагиваю.
– Не хочешь посмотреть, где мы тебя похоронили? – спрашиваю я.
– Зачем мне это нужно? – говорит она. – К тому же здесь небезопасно. Меня могут заметить. – Она окидывает взглядом облака, точно ожидая чего-то, но в то же время с уверенностью.
– Я хочу, чтобы ты увидела свою могилу, – говорю я. Я очень этого хочу. Мне нужно, чтобы она прочитала надпись на надгробном камне.
Я разглядываю ее профиль, пока она стоит, закинув голову, и смотрит в небо. Она красивая. Но она всегда была красивой.
– Что-то мне не хочется, – медленно говорит она. – Лучше расскажи мне о подзорной трубе и о том, куда ты ее отправил. Я знаю, что она у тебя. У нас мало времени.
Мы у ее могилы. Она еще не поросла травой, но надгробный камень уже установлен.
На нем написано:
АЗА РЭЙ
сердцу верь
пусть моря пылают
(и чти любовь
где бегут вспять звезды)
Она молча стоит под дождем. Волосы у нее намокли, а футболка липнет к телу.
– Каммингс, – говорю я. – Эти строки я впервые услышал от тебя.
Она не двигается.
– Забудь о том, что творится в мире, не думай о героях и злодеях – вот о чем это стихотворение.
– Глупость какая-то, – говорит она.
– А заканчивается оно так: «Ты мое солнце, мой месяц и все мои звезды», – говорю я, потому что эти слова должны прозвучать. На надгробие помещать их я не стал. Еще бы!
– Это что, стихи о любви? – говорит она.
– Это стихи о любви, которые написал человек, понимавший, что любовь постоянно сталкивается со смертью, – говорю я. – Это стихи о любви, которые написал человек, прошедший через войну. – Я мог бы добавить, что это стихи о вечной любви.
Она медленно кивает, потирая пальцами лоб. В ее лице что-то меняется. Затем она смущенно смеется.
– Ты никогда не задумывался над тем, что вышло бы, если бы какое-нибудь одно событие в твоей жизни не произошло? И если бы из-за этого ты стал другим? Если бы я помнила это стихотворение, я бы, наверное, больше соответствовала твоему представлению обо мне.
Она медленно удаляется, пиная мысками ботинок комья грязи, которые валяются у могил, и поминутно поглядывая в небо.
Я падаю на колени рядом с ее надгробным камнем и тоже запрокидываю голову. Я размышляю о траектории движения корабля, о том, что в последние недели он запасался провизией, о том, что он движется на северо-восток, и внезапно я вспоминаю статью, которую мы с Азой читали вместе.
Чем магонцы занимались веками? Я изучил достаточно альманахов погодных явлений и нашел достаточно упоминаний о похищенном урожае, чтобы заключить: магонцы голодают. Они ищут пропитание. И я знаю, куда они направляются.