– Чтоб мне гореть в аду, капитан! Ты ведь не думал, что мы задержимся в яме у вонючих нехристей? – сказал Уот Стур. Он улыбался, но улыбка на его обычно хмурой физиономии казалась чем-то лишним или, во всяком случае, неподобающим грозному Турбату, атаману разбойников. Он был оборван, грязен, с нечесаными волосами и бородой, спускавшейся на грудь – словом, выглядел так, как и положено человеку, бродившему в горах несколько месяцев. Но Серову Стур казался ангелом, слетевшим с небес.
– Шейла, – произнес он, – Шейла…
– За нее не тревожься, она в Ла-Кале, под присмотром лекаря. Вроде бы еще не родила… Если поторопимся, успеешь к подъему якорей.
– Лекарь надежный? Кто он?
– Кто? Черт знает! То ли арабский табиб, то ли французский хирург. Говорит на всех языках, какие мне известны. Старый пень, но еще крепкий. В Ла-Кале врачует всех от мала до велика.
– И роды принимает?
– А как же! К Шейле прям-таки присох… Я ей домик снял, так он три раза на дню прибегает. Нет, лекарь что надо, клянусь господней задницей!
Вокруг них стояли шум и гам. Бывшие пленники и люди Серова, перекрикивая друг друга, обменивались историями своих похождений, тянули хмельной напиток из бурдюков, принесенных кабилами, ругались, орали. Клайв Тиррел стучал кулаком в грудь Хрипатого Боба, Герен и Астон, хохоча, пили на брудершафт, Робин Маккофин обнимался с Олафом Свенсоном, а Мортимер, устроившись рядом с подельником Хенком, рассказывал всем желающим, как он зарезал Карамана: от уха до уха, парни! Поганец «иншалла!» булькнуть не успел!
– Когда вы ноги унесли? – спросил Серов.
Запустив пятерню в бороду, Стур нахмурился.
– Месяца три будет… Или не будет? Я в числах не силен, Эндрю. Шейла, та да! Та тебе точно скажет! Она все дни высчитывала. Понимаешь, – он хлопнул себя по животу, – тут у нее живой календарь!
– Как вы ее доставили в Ла-Каль? Она же была на седьмом месяце! Больше двух сотен миль по горам…
– Ну, не совсем по горам – угнали лошадей и часть пути проехали берегом. А в горах, где сама не могла пройти, несли на руках. Хенк и нес! Что ему твоя Шейла? Так, телочка! На Эспаньоле он быков таскал. Дошли до Ла-Каля и ее донесли, а потом решил я чуть развлечься. Здесь только свистни, – Стур обвел рукой реку и горы, – так сразу набежит разбойный народец. Я набрал парней из силуне и тултах,[118] потом пришли кабилы… Эти гордые, поладили не сразу… Но теперь здесь меня уважают!
– Что же ты весть мне не подал?
– Как утекли из ямы, не до того было, капитан. Я об одном думал: добраться бы с Шейлой до Ла– Каля. Ну, когда ее устроил, она и стала той вестью. Ты, я слышал, Джербу взял… А не таскался бы туда, приплыл бы в Ла-Каль – и вот она, твоя Шейла!
– Человек предполагает, а Бог располагает, – сказал Серов.
– Это верно, Эндрю.
Они неторопливо направились к кострам, пылавшим на речном берегу. На вертелах жарилась баранина, кипело варево в котлах, сизый дым струился над водой. Ниже по течению пленные магрибцы (турок перебили всех) стаскивали трупы, выкладывали их рядами, и над погибшими уже кружились стаи птиц. Оружие было уже собрано, и теперь кабилы и разбойники Турбата обшаривали мертвых, сдирали с них одежду, кушаки, сандалии. Зрелище было неприглядное, но Серов к нему давно привык; что морской разбой, что сухопутный всегда заканчивались грабежом. Поиск добычи – апофеоз войны!
– Сказать по правде, я не спешил отсюда уходить, – промолвил Стур и опустился на землю у костра. – С Одноухим хотелось сквитаться и всей его бандой, но больно уж он осторожничал. У меня три сотни молодцов, с ними мелкий городишко можно взять, но не укрепленный лагерь… Ну, теперь это дело прошлое! Теперь Караман сковородки лижет в магометанском аду! – Стур хищно оскалился и добавил: – Все случилось как обещано.
– А как обещано? И кому? – спросил Серов.
– Когда расставались, я Караману крикнул, что вернусь и кишки вырву. А ежели у меня не получится, так это сделает мой капитан. Так и вышло.
– Не совсем. Дыра у него в животе была большая, кишки в клочья разнесло, но все-таки не я его убил, не Кук и не Хрипатый. Прикончил испанец. Я тебе о нем рассказывал.
– Испанец не испанец… – Стур упрямо помотал головой. – Раз с вами пошел, значит, наш! Его рука была твоей рукой, и хвала Творцу, что так случилось. Он мертв, а ты живой.
Баран, висевший над огнем, уже подрумянился. Они отрезали по куску мяса и начали есть. Сок капал на бороду Стура, стекал на голую грудь. От бывшей на нем рубахи остались одни лохмотья.
– Теперь я бы послушал, как вы от Карамана утекли, – молвил Серов. – Мы осмотрели яму и решетку над ней. Прочная! Снизу не своротишь.
– И не надо. Из ямы нас Караман велел выпустить.
– Это как же?
Стур рыгнул и вытер губы.
– Чума на него и всех сарацинских свиней! Есть у них, видишь ли, такой обычай: если попались умелые парни, пушкари там, оружейники или моряки – не матросня с купеческого брига, а такие люди, что знают, как саблей махнуть и выпалить из пистолета, – так тех людей они искушают дьявольским соблазном. Свободу сулят, коль перейдешь в их поганую веру, обещают на корабль взять и дать оружие, говорят: поклонись Аллаху, иди с нами и бей прежних единоверцев. Но это дело нечестивое!
Серов расхохотался.
– Я слышал об этом обычае, Уот. Но разве мы не те же нечестивцы? Мы и раньше били братьев– христиан – тех, что плавают под кастильским флагом. Били, грабили их корабли, занимали города, хватали жителей для выкупа, не щадили ни детей, ни женщин, ни старого, ни малого. Разве не так?
– Не так, – буркнул Стур. – Наши свары – те, что между христиан, – наше дело, и сколь бы мы ни нагрешили, всегда есть шанс покаяться. Души наши попадут в чистилище, но не в ад, и значит, отмучавшись свое, вознесутся к Господу. А война с магометанами – дело иное, дело Божье, дело между Ним и дьяволом. Предайся их вере, и ад обеспечен!
– Прежде я не замечал, чтобы ты боялся ада.
– В твоих годах его не боятся, а в моих пора задуматься о вечном, – сказал Стур, вздыхая. – Так вот, очень хотелось Одноухому переманить нас к себе всей командой, а я ему не дал, и в том, надеюсь, моя заслуга перед Господом. А ведь чего сулил, как соблазнял, змеиное семя! Парни могли и дрогнуть. Однако…
– Что? – спросил Серов, когда пауза затянулась.
– Однако я его перехитрил. Сказал, что Шейла – знатная дама, наша хозяйка и госпожа, владелица судна, и что будет так, как она повелит. Прикажет веру их поганую принять – примем и будем служить Караману, а не прикажет, Аллаху не поклонимся. Хоть к веслу сажай, хоть на части режь, хоть в кандалах гнои, а все одно не поклонимся! – Стур в сердцах сплюнул и ударил по колену кулаком. – Одноухий долго поверить не мог, говорил, так, мол, не бывает, чтобы женщина стала госпожой над воинами-мужчинами. Но все же поверил! Случай помог – Шейла до ятагана добралась. При ней неотлучно три бабки были и два охранника, а ятаган на ковре висел. И в некий день, когда Караман отлучился и стражи в доме осталось немного, она ту саблю и схватила. Одному сарацину проткнула печень, с другим рубиться принялась, сбросила с лестницы во двор, и он башку расшиб. Бабки, слуги – врассыпную, а Шейла – к конюшням, чтобы лошадь взять. На ее беду случился там какой-то турок с двумя магрибцами, все при оружии. Так что коня она не добыла, но этих троих изранила, пока они ее ловили да вязали. А на другое утро Караман к яме пришел и говорит: велик Аллах и чудны дела Его! Теперь я верю, что эта девка – ваша госпожа! Это, говорит, не женщина, а дочерь джиннов! Али и Азиз мертвы, у Сулеймана порез на шее, бен Барах двух пальцев лишился, а Махмуду она чуть нос не откусила! Сказал так, усмехнулся и добавил: будет, будет дею подарок! Она его зарежет в первую же ночь, и я избавлюсь от хлопот!
Серов слушал эту историю, как сказку из «Тысячи и одной ночи». Все тут было: странствия по морям и горам, побеги и битвы, интриги и хитрости, яма-зиндан, пираты и разбойники-кабилы, женолюбивый правитель, красавица принцесса, захваченная в плен мерзавцем-турком, и благородный принц, то бишь самозванец-маркиз, пустившийся на поиски возлюбленной. Сейчас, когда он знал, что Шейла в безопасности, это в самом деле напоминало легенду с восточным колоритом, где действие происходит на фоне пальм, мечетей и верблюдов. Когда-нибудь в старости, мелькнула мысль, я расскажу эту сказку своим внукам – в гостиной, при свечах, у печки с голландскими изразцами. За окном будет падать снег, и Шейла, постаревшая, но прекрасная, сядет около меня и кивнет головой, подтверждая: да, дети, так все и было. Было!
Это видение мелькнуло перед ним и исчезло как птица, которую спугнул голос Стура.
– Он смеялся и говорил, что верит мне, что отведет нас к этой дьяволице и будет выкалывать нам глаза, резать уши и языки, пока не услышит нужных слов. А если не услышит, если госпожа смолчит, то, значит, такова воля Аллаха, и нас, одноглазых и немых, отведут на галеры и посадят к веслам. С ним была дюжина басурман, и они принялись вытаскивать нас из ямы и забивать в колодки. Разрази меня гром! Ты знаешь, Эндрю, – Стур прищурился с задумчивым видом, – у нас с сарацинами земля и вера разные, обычай не схож, а вот колодки одинаковы. Когда я сидел на каторге…
– Об этом в другой раз, – сказал Серов. – Я хочу узнать, как вы освободились.
– Да, конечно, капитан. Вся штука была в том, чтобы вылезти из ямы и добраться до Шейлы. Чтобы нас, значит, за ворота выпустили, а ее – из дома… – Стур отрезал еще кусок баранины и принялся жевать. Прожевал, сглотнул и усмехнулся: – Тут нам удача улыбнулась – Шейлу к конюшням привели, а нас построили друг за другом, и первым, помню, оказался Тиррел. Вот стоим мы, как в очереди на виселицу, голова и руки в колодке,