– Позвольте присоединиться к вашим поздравителям, – сказал этот мужчина. – Я ваш британский почитатель. Очень приятно!
– Мне также, – сказал Хавкин, пожимая протянутую ему руку.
Англичанин пришёл, а из русских никого нет – только он сам да трое бывших бомбистов.
– У вашего метода великое будущее, – продолжал британец. – Ему нет альтернативы… Вы победили, микробиология восторжествует. Вас ждут успех и слава и здесь, и на родине. Не так ли? – Он метнул в Хавкина короткий взгляд, как будто выстрелил в него из двуствольного револьвера.
– Едва ли, едва ли… – проговорил Хавкин, гадая, откуда англичанин узнал о его одесских корнях.
– Как бы то ни было, – заключил поздравитель, – колонии Британской короны – вот оперативный простор для применения вашей вакцины и дальнейших опытов. Если у вас возникнут малейшие трудности, вспомните о нашем разговоре: свяжитесь со мной, и мы распахнём перед вами широчайшие профессиональные возможности. – Он протянул Хавкину визитную карточку, откланялся и исчез.
«Джейсон Смит, – прочитал Хавкин на визитке. – Научный консультант. Лондон».
Три недели спустя пришёл ответ из Санкт-Петербурга. Вот он: «Мы не нуждаемся в услугах неблагонадёжного политического эмигранта Владимира Хавкина и не допустим его возвращения на территорию Российской империи».
ІV. ЛОНДОН. СМОГ. ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО
Смог так же прилип к Лондону, как солнцепёк к Сахаре. Само собою складывается, что Лондон неотделим от смога, а смог – от Лондона. В действительности это совершенное враньё, как и большинство закостенелых стереотипов вокруг нас. Ну, назовём – с натяжкой – «зловещий лондонский смог» не враньём, а нордической фантазией… Позволю себе засвидетельствовать: смог ни с какого бока не подтачивает блистательного достоинства имперской столицы; такую точку зрения разделила бы со мной и королева Виктория, если б это было возможно. Но это невозможно.
Подходя к Военному министерству на Пэлл-Мэлл, консультант Джейсон Смит на таких пустяках, как погода, не останавливал внимания: зонтик он не раскрывал, стало быть, не было и дождя.
Мимо трёхэтажных каменных особнячков он уверенно держал путь к уединённому флигелю, в котором размещалось Управление военной разведки, чьим консультантом по перспективным научным разработкам, на жалованье майора, он и являлся вот уже добрый десяток лет. Что-что, но сомненья не служили основополагающей чертой характера Джейсона Смита; под декоративной скорлупой консультант был человеком решительным, а при необходимости и жёстким, и такой расклад качеств способствовал росту его карьеры в Военном министерстве.
А вот в успехе парижской операции с вакциной Джейсон Смит сомневался. И дело тут упиралось не в Вальдемара Хавкина, изобретателя: он, в силу целого ряда чрезвычайных обстоятельств, только начинал свои опыты, испытывал определённые затруднения и волей-неволей пошёл бы на контакт с англичанами, готовыми предоставить ему самые широкие возможности для исследовательской работы и продвижения его препарата на практике. Дело тут было в русском правительстве – пандемия выкашивала целые кишлаки и городишки на азиатской окраине империи, и царская власть должна была бы в самом экстренном порядке вцепиться обеими руками в такого человека, как Хавкин с его противохолерной лимфой. Но власть в Петербурге почему-то медлила и тянула, народ в Туркестане мёр, а зараза подползала уже к Астрахани и Поволжью. И странная на первый взгляд задержка давала британцам шанс на успех.
Джейсон Смит не считал русских круглыми дураками, вовсе нет. Он, зная кое-что о мятежном одесском прошлом ученика опального Мечникова, не мог всё же допустить, что русские власти не обратятся к беглецу за помощью в борьбе с холерной смертью. К нему, к Вальдемару Хавкину – потому что другого такого Хавкина просто не существовало в природе. Это было совершенно ясно трезво мыслившему Джейсону Смиту, консультанту, поэтому затяжка с отъездом Хавкина в Россию побуждала к незамедлительным действиям по переманиванию экспериментатора в Лондон. Преданная служба беглого русского, а точнее, еврея Британской короне принесла бы значительные дивиденды Военному министерству в целом и Управлению разведки в частности: открытые для смертельных болезней, солдаты Её Величества гибли от инфекционных заболеваний на окраинах империи – в гнилых болотах и змеиных джунглях Азии. Вальдемар Хавкин, весьма вероятно, смог бы избавить Британию от этой напасти, так что игра, как говорится, стоила свеч.
Военное руководство на Пэлл-Мэлл, проинформированное Джейсоном Смитом о впечатляющих экспериментах доктора Хавкина, проявило к теме повышенный интерес. Иначе и быть не могло: солдаты Её Величества, направляемые в Индию для несения королевской службы, подвергались опасности заражения смертоносными болезнями. Да что там подвергались! Подданные Короны безропотно гибли от поганой индийской заразы, противоядия которой не существовало; это было ужасно, это было недопустимо. Ответственность за такое положение вещей тяжко ложилась на Военное министерство, отправлявшее солдат в колонии и отвечавшее за их пребывание там. Рано или поздно эта ответственность перетечёт в вину, и тогда на Пэлл-Мэлл полетят головы… Парижские усилия консультанта Смита несли в себе надежду повлиять на отвратительный ход событий.
В Управлении военной разведки появления консультанта ждали с изрядным нетерпением; сэр Эдвард Чепмен, директор Управления, намеревался по итогам донесения Смита обстоятельно доложить обстановку военному министру. Разведчика здесь поджидали, и нервы тратили не зря: скорей бы! И вот пришёл конец выматывающему ожиданию, и отворилась дверь флигеля: консультант явился. Достоверная информация, которую он привёз из Франции и передал начальству из рук в руки, несла в себе заряд великолепной силы. Ещё бы! Предполагалась, в случае успеха миссии Джейсона Смита в Париже, вакцинировать перед отправкой в Индию всех английских солдат поголовно. И эта несложная операция станет надёжным заслоном от холеры, а в скором будущем, в сотрудничестве с этим покамест не известным никому Хавкиным, возможно, и от других заразных болезней. Блистательная перспектива! Недооценить её значение для армии было бы непростительной ошибкой. Для британской армии, а следовательно, и для всей колониальной политики империи. Этим открытием полезных тварей, неразличимых невооружённым глазом, беглый русский зоолог перевернёт мир! И дорогу к мировой славе ему откроет, когда придёт час, Управление разведки Военного министерства Её Величества королевы Виктории. Такое не будет забыто благодарным человечеством, это точно…
Отечественный ответ на предложение Пастера не стал для Хавкина полной неожиданностью: он предвидел сложности, но всё же не в таком категорическом формате. «Мы не нуждаемся в услугах…» А в чём же тогда вы нуждаетесь? В чудесном избавлении от холерного мора? Но чудеса случаются чрезвычайно редко, и вряд ли следует на них рассчитывать. Значит, мёртвая земля, покрытая мёртвыми телами мужчин, женщин и детей. Людей, которых уже ничто не подымет на ноги, – даже чудо.
Годы спустя, герой знаменитого писателя одесской литературной школы, стоя на краю поля, усеянного трупами, задавался горестным вопросом: «И чего это бабы труждаются?» В месиве гражданской войны и всеобщего одичания ответ являлся как бы сам собою: «Ништо! Новые народятся…»
Народятся новые – замечательный ответ для популяции одноклеточных существ. Но не такими же существами населён захваченный пандемией русский Туркестан – прокалённый солнцем плацдарм для наступления инфекции на северо-запад, к Волге, к сердцу России. Владимиру Хавкину под силу преградить этот смертный путь, но в Петербурге постановили возвращения неблагонадёжного беглеца на территорию Российской империи не допускать ни под каким предлогом. Пусть сидит себе в своей Европе, так куда спокойней.
Это решение русских властей подмешало ложку дёгтя в плошку мёда: исход эксперимента с вакциной был признан в парижском медицинском сообществе убедительным, зато успех микробиологической науки – сомнительным. Никто во Франции даже и не собирался проводить массовую вакцинацию населения: случаи заболевания холерой встречались, но носили единичный характер и до поры, до времени не угрожали обществу. Как говорят в таких случаях русские люди: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». В этой неустойчивой ситуации петербургская ложка дёгтя добавила горечи: Хавкин переживал отказ, пришедший с державных невских берегов. И заманчивое предложение лондонского консультанта Джейсона Смита, сделанное месяц назад, теперь оказалось более чем к месту.
Хавкин не имел представления, что ему предложат в Лондоне, и не строил долгосрочных планов. Ве́рхом удачи ему виделась непрерывная, изо дня в день исследовательская работа в оборудованной современной аппаратурой лаборатории, доступ к медицинской периодике и подготовка статей для научных журналов. И, в тихие ночные часы, составление подробного дневника, к чему Вальди в последний год приобрёл большой вкус. Твёрдым бисерным почерком, что называется, «для себя» он исписывал в своей парижской мансарде страницы карманных блокнотов в разноцветных картонных обложках – вмещались туда и характеристики текущих событий, и движение научных поисков, и перечень трат на еду в продуктовой лавке на углу.
Хавкин никогда не задавался вопросом: а зачем он ведёт этот дневник? А если бы и задал, ответить на него было бы непросто. Многие люди, в разные времена, скрытно или явно вели дневник, да и нынче этим увлекаются с не меньшим рвением, чем в давние дни. Одних ведёт протоптанная козлами тропинка графомании, и их немало, другие – тщеславные и чугунно самоуверенные – желают сохранить свой образ для потомства. Ни то ни другое никак нельзя отнести к Владимиру Хавкину. Он принадлежал к исключительной, крохотной части дневниковых писателей – его толкало к столу, к пузырьку с чернилами чувство совершенного одиночества и естественная тяга поделиться обстоятельствами своей жизни если не с друзьями и подругами, которых у него не было вовсе, то с листом бумаги, преданным и терпеливым. По существу, эта еженощная встреча с блокнотом сводилась к откровенному зеркальному разговору с самим собой – без утайки и намёков, свойственных устному общению с себе подобными. Всё его время, с утра и до вечера, занимала работа, либо в лаборатории, либо в библиотеке. Он даже и не пытался выкроить час-другой для милого общения и лёгкого разговора со знакомыми людьми – непрерывная работа его не душила, значит, он не нуждался и в отдушине. Она, эта работа, нацеленная на борьбу со смертью и в конце концов на улучшение мира, избавляла его от груза одиночества. Его устраивала такая жизнь. Иногда он без сожаления вспоминал цветочную Люсиль на её топчане – но на окраине картинки, вдалеке, брезжила Ася, похожая на камею. Они не мешали друг другу, но жемчужный свет, исходивший от Аси, уверенно перебивал базарные цвета Люсиль: зелёный, синий, морковный.