Эту рекомендацию чиновников Хавкин не склонен был принимать как руководство к действию по приезде в Индию. Чиновничье мнение, он понимал, выражало взгляд колониальной администрации, и было бы противоестественно, если б этот взгляд был иным. Заморские колонии управлялись из Лондона, и британская цивилизация служила остриём копья этого управления; едва ли кому-нибудь в Англии пришла бы в голову идея разбавить традиционную индийскую культуру английским вливанием и, для сближения позиций, поднести этот коктейль коренным индийцам и выпить с ними на брудершафт. Это было бы позорным компромиссом, предательством интересов метрополии. Да индийцы и не подумали бы клюнуть на эту наживку.
Свои предположения Хавкин решил проверить на офицере, прослужившим в Индии много лет и вот теперь возвращавшимся из отпуска к месту несения службы. На все вопросы Хавкина этот офицер, милейший человек, сердечно приглашал попутчика в гости в свой гарнизон, выдвинутый на сто пятьдесят миль от Калькутты, в первобытные джунгли.
– Там у меня есть на что посмотреть! – завлекал офицер. – Слоны, тигры. Змеи. Местные дикари стреляют из луков. Одним словом – джунгли!
В очередной раз, описав Хавкину всю прелесть жизни в джунглях, офицер тащил его к ломберному столику и уговаривал, не откладывая, сыграть партию в крэпс. Уверения Хавкина в том, что он не умеет играть в карты, не принимались всерьёз.
– А в макао? – домогался офицер. – А хоть в английского дурака?
Убедившись в бесперспективности своих попыток, офицер убирал колоду в карман и возвращался к описанию джунглей с их дикими обитателями, отношения между которыми, включая лесных аборигенов, строились с позиции силы. Хавкин слушал внимательно: месяца через два, от силы три он рассчитывал попасть в эти самые джунгли – прививать от холеры деревенских жителей, пускающих, по словам офицера, отравленные стрелы в незваных гостей. То была ценная информация, следовало принять её к сведению.
Таким образом, к прибытию в Калькутту у Хавкина сложилось об Индии весьма живописное представление – от русской Блаватской до лесных лучников. Ему не терпелось взглянуть на жемчужину Британской короны собственными глазами, чтобы картина ожила и обогатилась золотой рамой.
Государственного бактериолога встречали: для первого приветствия в порт прибыл директор медицинского департамента колониальной администрации доктор Грегори Лок. Директор приехал на вместительном четырёхместном кэбе – его держали в каретнике администрации на предмет торжественных случаев, подобных этому, – в сопровождении крытого пароконного экипажа для перевозки упакованного в ящики лабораторного оборудования доктора Хавкина в отведённое для этого место. Самого Хавкина доктор Лок собирался отвезти в приготовленную для него квартиру на зелёной опушке Белого города, в Чоуринге, в новом доме викторианского стиля, невдалеке от укрытой в чаще парке укромной площадки, где на первое время решено было разместить противохолерную бактериологическую лабораторию.
Прощание с несколько поднадоевшими за три недели морского путешествия попутчиками вышло сердечным, но недолгим. Офицер спешил в свой гарнизон, охотник рвался неудержимо в джунгли для борьбы со слоном, чиновники уже видели себя вновь восседающими за начальническими столами, а профессор Рам трогательно радовался возвращению на родину и никуда не спешил. На берегу его встречала целая стайка родственников; мужчины были одеты в европейскую одежду, а женщины – в шёлковые, радостных цветов сари. Вдовствующая Видья Алуру, перед высадкой в Калькутте поменявшая английский костюм на сари, представила Вальди свою дочь Анис, хрупкую юную красавицу, глядевшую на высоченного силача Хавкина во все глаза.
– Это наш русский друг, – сказала Видья, – соотечественник госпожи Блаватской. – А моя Анис закончила медицинскую школу, она мечтает служить Индии, и я была бы счастлива увидеть её в вашей команде. Она упорная девочка, вы не пожалеете о своём выборе.
Профессор Рам поощрительно кивал головой. Условились повидаться в один из ближайших дней. А уже назавтра на парковой площадке, с самого утра, Хавкин указал, где разбивать четыре большие армейские палатки для лабораторных работ и изготовления вакцины – пока не будет готов стационар, сооружение которого шло полным ходом.
Дюжина местных рабочих, под началом бригадира-англичанина, строили временную противохолерную станцию: волокли палатки, вбивали клинья в податливую землю парка и тащили дощатые ящики, приплывшие накануне на пакетботе «Бенгалия». Хавкин торопил строителей, спешил: каждый упущенный день нёс сотни холерных смертей в лесных деревнях, да и в самой Калькутте, в сорных дебрях Чёрного города, тоже. И ответственность за этот мор возлагалась, со дня сегодняшнего, на Государственного бактериолога сэра Вальдемара Хавкина.
Не жёсткая ответственность подгоняла его в этой гонке со временем, в непривычно влажной, удушающей жаре Калькутты. Хавкин, как никто другой в Индии, понимал, что упреждающая вакцинация сотен спасёт от гибели тысячи и тысячи душ. И каждый новый день в головокружительном потоке времени был равен году. Так скорей же, скорей!
Уже после полудня, раскалённого солнцем, Хавкин отобрал из рекомендованных вчера директором медицинского департамента сэром Грегори Локом трёх помощников-лаборантов. На площадку, где две палатки были уже возведены, явились семеро соискателей. Предвидя неизбежные трудности в лабораторных, а особенно полевых условиях, в лесу, Хавкин проявил в отборе железную твёрдость: от будущих сотрудников он требовал достаточный профессиональный навык, знание местных языков, умение ориентироваться в национальной среде захолустья, где, вполне допустимо, обитатели пускают в белых приезжих отравленные стрелы из засады, и изрядную физическую подготовку. Четверо претендентов-англичан были отставлены без излишнего объяснения причин. Один из них протянул экзаменатору записку. «Любезный доктор Хавкин, – писал Грегори Лок в этой записке, – настоятельно рекомендую Вам принять подателя этого письма на должность исполнительного директора лаборатории. Податель доводится племянником ответственному секретарю нашей колониальной администрации, и его участие в Вашем ответственном начинании сослужит Вам добрую службу». Прочитав рекомендацию, Хавкин аккуратно сложил листок бумаги вчетверо и сунул его в карман сюртука.
– Вы свободны, – сказал Хавкин племяннику секретаря. – Можете идти.
– А что передать господину директору медицинского департамента? – спросил племянник.
– Что вы мне не подошли, – ответил Хавкин.
Ближе к вечеру в палатку вошла ещё одна визитёрша, красивая девушка лет двадцати.
– Меня вам представила моя мама, Видья Алуру, – сказала красивая визитёрша. – Меня зовут Анис.
– Да, я помню, – сказал Хавкин и подивился: зачем сказал, что помнит.
Проще было оставить в стороне эту случайную память, неуместную между нанимателем и соискательницей.
– Я хочу работать в вашей противохолерной лаборатории, – продолжала Анис.
– А почему? – спросил Хавкин.
– Это важно для всех людей, – сказала Анис, – и прежде всего для нас, индийцев.
– Ваша мама сказала, что вы получили начальное медицинское образование, – сказал Хавкин.
– Да, медицинское училище, – подтвердила Анис. – Я медсестра. Год проработала в инфекционной больнице.
– Здесь, в Калькутте? – спросил Хавкин.
– Да, в Чёрном городе, – уточнила Анис. – У меня есть рекомендации.
Через четверть часа выяснилось, что после больничной практики Анис легко управляется со шприцом, что она говорит на хинди и урду, может выполнять обязанности переводчицы и готова хоть завтра отправиться в джунгли в противохолерную экспедицию. Этого всего было достаточно, и Хавкин без проволо́чек зачислил её на службу своей помощницей-лаборанткой.
Из своей палатки он ушёл затемно, распустив по домам строительную бригаду. Все четыре палатки стояли уже по своим местам, и часть лабораторной мебели – столы и шкафы – была смонтирована и расставлена. Вальди удовлетворённо обежал взглядом станцию и зашагал по парковым дорожкам к своему дому. Чёрная южная ночь лежала на земле, плотная тьма казалась почти осязаемой. Ночь была насыщена звуками – стрекотали неведомые насекомые, пошлёпывали друг о друга взбудораженные душным ветром толстые листья деревьев, и в глубине парка грустно пел то ли шакал, то ли собака, отбившаяся от дома. Хавкина, широко шагавшего, не тревожили эти смутные голоса и не настораживали; он радостно желал, чтоб скорей наступило утро, и он вернулся бы на лабораторную площадку, куда к восьми часам должны явиться его новые сотрудники – трое и Анис.
И Анис… Шагая в темноте, Вальдемар не без опаски ощущал дальним краем души, что сегодняшнее явление Анис явилось для него событием бо́льшим, чем просто наём нового работника. Это его настораживало, но не расстраивало ничуть. За обёрнутой в серебристо-голубую сари хрупкой Анис проглядывала в тёплой темноте парка Ася, и это соседство, как ни странно, отчасти уравновешивало двух молодых женщин и, оттеняя друг друга, было приятно Вальди… Так, втроём, они и дошли до дома.
По сравнению с парижским мезонином, не говоря уже о рыночной времянке цветочницы Люсиль, апартаменты Хавкина в новом трёхэтажном доме выглядели настоящим дворцом. Четырёхкомнатная квартира была обставлена английской мебелью, на полах лежали узорчатые местные ковры, а за кухней, сверкавшей медной утварью, располагалась комната для прислуги. Квартира имела обжитой вид, ей не хватало только памятных вещиц, говорящих о вкусе и привычках хозяина.
Проходя в столовую, где служанкой был накрыт для него ужин, Вальди мимоходом подумал о том, что нет у него никаких таких вещиц, захваченных из прежней жизни. А что бы это могло быть? Акварель с изображением Николаевского бульвара? Или борцовское цирковое трико? Только книги привёз он с собой в Индию, научные книги и журналы. Нет, не только: золотую цепочку с шестиконечной звёздочкой он сохранил и привёз – память об Асе, оставшейся на одесском берегу. Эту цепочку он всегда держал при себе – носил на шее; немногие её видели. Цветочная Люсиль – да, та видела и проявляла интерес, что это за звёздочка такая вместо крестика, но так и не получила вразумительного ответа.