На чуму Хавкин глядел, можно сказать, с тем же холодным прищуром, что и на холеру: лабораторный объект для скрупулёзного изучения. Да, опасный. Смертельно опасный. Но от этого не становящийся менее привлекательным для учёного. Напротив: победа над болезнетворной бактерией планетарна, а не камерна. И это, по существу, и есть конечная цель каждого исследователя: улучшить хоть на чуточку нашу жизнь и весь наш мир. Всё прочее – лишь опушка, несущественные подробности. В погоне за высокой целью исследователь находит себя и обнаруживает своё место под солнцем. Тот, кто не добивается прорыва в своих трудах, растрачивает жизнь понапрасну; судьба его горестна, он остаётся один на один с самим собой… То было скрытое убранство внутреннего мира Владимира Хавкина, вход туда был заказан для всех, даже для Анис; он и сам туда редко заглядывал.
Подручного материала для работы с чумой у Хавкина было более чем достаточно: болезнь заползала в хижины бомбейских бедняков и особняки богачей, чумная палочка не делала разницы между имущими и нищими, лесными дикарями и городскими ремесленниками, безграмотными «низами» и образованными «верхами» общества. Не признавал отличий и Хавкин – народовольческая закваска одесской молодости не выветрилась в нём, и метод массовой поголовной вакцинации, опробованный им на холере в Бенгалии, оставался главным тактическим ходом предстоящей противочумной кампании. Хавкину, как и в Калькутте, было совершенно безразлично, кто перед ним – англичанин, индиец, перс или еврей; любой пациент вовремя должен получить свою долю надежды, и он её получит. Такой подход, такое вызывающее равноправие раздражало многих в колониальной администрации, а свирепствовавшая вокруг «чёрная смерть» накаляла ситуацию. У Государственного бактериолога появились высокопоставленные недруги, они ждали подходящего часа, чтобы нанести удар покрепче своенравному «русскому выскочке» и избавиться от него раз и навсегда.
В лаборатории работа шла своим чередом – скакала галопом, не зная ни вечернего отдыха, ни выходных. Хавкин планировал получить противочумную вакцину на исходе третьего месяца и, по парижскому примеру, опробовать её на себе. Но не было при нём тройки товарищей по одесскому подполью, готовых рискнуть жизнью ради всеобщего счастья и науки. А местные энтузиасты на такой рискованный шаг не готовы были решиться – при одном только намёке на добровольное участие в проверочном эксперименте они пятились от Хавкина, как от чумы и холеры, вместе взятых.
Но и сама лаборатория, вся целиком – от Хавкина до ночного сторожа – при всех предупредительных мерах оставалась зоной повышенного риска: в колбах и пробирках, под рукой, зрела чёрная смерть. К счастью, никто из сотрудников не инфицировался и не слёг, изъеденный бубонами; это можно было объяснить лишь счастливой случайностью. И именно они, ходившие под ножом в зоне риска, должны были первыми пройти противочумную прививку – как только Хавкин получит свою вакцину и испытает её.
VІІ. БЕЛЫЙ ПАВЛИН
В Бомбее испытание вакцины носило всё же иной характер, чем в Париже. Там Хавкин отстаивал свою правоту перед недоверчивыми и насмешливо настроенными коллегами, здесь же, после победы над холерой в Бенгалии, никто не сомневался в чудодейственных способностях Государственного бактериолога. Решив опробовать и эту вакцину на себе, Хавкин преследовал одну-единственную цель: опытным путём проверить точность своих расчётов – ведь малейшая ошибка в концентрации болезнетворной составляющей противочумной вакцины вела к необратимым последствиям. Никого на свете не поставил бы Вальдемар перед собой в этой проверке: весь риск первого шага он постановил взять на себя.
А пока лабораторная работа над противоядием верно и довольно-таки быстро продвигалась вперёд, чума, сметая сотни тысяч жизней, блуждала по всему западному побережью Индии, и никто не мог отрубить ей лапы… Хавкин ещё за полтора месяца до начала массовой вакцинации начал составлять подробный план профилактических действий в самом Бомбее и в устойчивых очагах инфекции – в изолированных лесных деревнях: примерное количество пациентов, расположение на местности, доступность. То была непростая работа для его сотрудников. Такая рекогносцировка настораживала лесных людей в зонах поражения и вызывала враждебность: что, мол, эти городские тут вынюхивают, чего им надо? И эти неурядицы, посреди зачумлённых хижин, вспыхивали ещё до появления там белого чужеземца с его шприцем.
Анис, по поручению Хавкина, руководила составлением плана будущих вакцинаций. Она ездила по всей провинции, не всегда поспевая вернуться на ночь в Бомбей, она забиралась в самые глухие уголки, и, с оглядкой на «кинжальные экспедиции» в Бенгалии, её работа выглядела продуктивной и успешной. По официальным данным, в ходе борьбы с холерой Хавкин собственноручно привил вакцину сорока двум тысячам человек. Эта цифра вызывала восторженное удивление у публики, и, по плану Анис, наступление на чуму должно было носить ещё более агрессивный характер. Всё было готово, дело стало лишь за вакциной, над изготовлением которой Вальди просиживал за лабораторным столом с утра до вечера, а случалось, и с вечера до утра.
Свободные вечерние часы, которые удавалось выкроить, он проводил с Анис, если, разумеется, она оказывалась в Бомбее, а не в какой-нибудь заброшенной деревушке, где нужно было вести счёт тем, кому через недолгое время предстояло выстроиться в очередь на укол к доктору Хавкину. Вести счёт и пытаться внушить и уговорить этих непуганых жителей не бояться и ни в чём не противодействовать доктору, который скоро приедет. Появления белого чужеземца многие здесь боялись сильней, чем появления чёрной чумы: с ней были знакомы не понаслышке.
Разговоры с Анис, далёкие от непрерывной лабораторной запарки, согревали душу Вальди и освобождали её от забот. К собственному удивлению, он, для поддержания приятного разговора расспрашивая об отношениях Анис и её сородичей с Высшей Силой, сам увлекался этой безграничной темой, сопоставляя многочисленных обитателей индийского пантеона с одиноким Богом Авраама, Исаака и Яакова. Хавкин в Бога не верил – ни в сердитого, ни в доброго. Но идея вселенского единоначалия была ему близка; он не отворачивал от неё лицо.
Люди окружали Вальди Хавкина, а в Индии ещё и боги – танцующие, сидящие в позе лотоса, двенадцатирукие, со слоновьей или кошачьей головой. Такое пёстрое многообразие свидетельствовало о том, что индийцы склонны к наивному мышлению, детскому восприятию бытия. И это уже не говоря об их патологическом почитании коровы. Впрочем, тут нечего на них кивать: ненависть евреев к хавронье по своему белому накалу ничуть не уступает любви индийцев к бурёнке… Хавкин был далёк от мысли изучать и исследовать людей – хоть коровьих почитателей, хоть свиноненавистников, – подобно неразумным бактериям, на предметном столике своего микроскопа. Нет-нет! В людях-человеках он, не без смущения души, различал отблеск холодного сияния Высшей Силы, и это делало их в глазах Вальди существами высшего порядка – всех, без разбора. Их – да, а корову – нет. Он понимал, что тут всё дело в разнице изначальных культур, но заставить себя проявлять уважение к корове не мог. И представить себе неодушевлённую Высшую Силу, управляющую процессами Вселенной, со слоновьим носом – не желал. Зато он без туда представлял себе реакцию Арона Хавкина, своего отца, на новость о том, что Безымянный, спустившийся к Моисею на горе Синай, размахивал хоботом, – и эта реакция была страшной… Однако же Вальди и не думал вступать с Анис в религиозные споры; он внимательно слушал, мысленно делая отточия на тех или иных интересных деталях. Многобожцы были ненавязчивы, и это привлекало в них Хавкина: свои пристрастия они держали при себе, не нагружая ими посторонних. Миссионерство было тут не в ходу: человеку дано самому разбираться с собою, вот пусть и разбирается.
По пантеону своих богов Анис расхаживала, как ребёнок по магазину игрушек; там было на что посмотреть. А у чужестранца разноцветные фигурки богов – розовые, голубые, жемчужного цвета – вызывали смешанные чувства. Вальди готов был принять правила этой игры, но всерьёз назвать свою Анис язычницей у него бы язык не повернулся. А ведь она, при всей приверженности просветительской идеологии Национального конгресса, оставляла в своих мудрёных воззрениях местечко, на котором сидели рядком Брахма, Вишна, Шива. И не она одна: сам Ганди ставил мать-корову чрезвычайно высоко… На фоне всех этих диковинных фигур Невидимый, шёпот которого, говорят, улавливал, уединяясь за своими шатрами, праотец Авраам, – Бестелесный и Невидимый казался истинным воплощением Высшей Силы в двух словах, прилетевших из космических глубин: «Я есмь!»
Всё, к сожалению, постигается путём сравнения. Ну, если не всё, то многое… Рядом с жизнеописанием Шивы или Брахмы история Авраама, в ожидании божьего сигнала сидящего весь день напролёт за шатрами, на камне, трогала Вальди Хавкина куда сильней индийских небесных сказок. Он помещал себя рядом с Авраамом, на соседнем камушке, и, наставив ухо, вслушивался – но ничего не долетало до его слуха.
Он, Володя, рядом с праотцом Авраамом – это было внове: раньше, в Париже или тем более в Одессе, ему такое и в голову не приходило. А здесь, среди танцующих и перебирающих музыкальные струны индийских небесных героев, такая отечественная картина представлялась Вальди зримой: он и Авраам. И космическое молчание Невидимого и есть его посыл.
Но такие отношения доктора Вальдемара Хавкина с Высшей Силой никого не касались и были его личным делом. Его и старика Авраама. И эти мимолётные свидания случались урывками, в редкий час передышки, и растаивали в песках пустыни за шатром праотца, как только Хавкин возвращался к лабораторному столу.
Он искренне дивился появлению в его жизни пращура, и ощущение от встречи с ним было скорее приятным, чем тревожным. Авраам, вслушиваясь, утверждал не только бытие Главного Созидателя, но и бесповоротное повиновение его воле. Заглядывая в лицо патриарха, Вальди и сам как бы признавал того, в кого не верил, но существование Которого, всё же, не отвергал сплеча. А иначе как бы случились с ним, с Володей, совершенные чудеса, не поддающиеся объяснению? Их немного, их можно пересчитать по пальцам, но тут и одного было бы достаточно. Итак: выпустили из тюрьмы после убийства на бульваре, фелюку не утопили на границе, знахарка спасла от верной смерти. Но самое главное чудо, чудо из чудес – это изобретение противохолерной вакцины и появление, как с неба свалившегося, Джейсона Смита, консультанта неизвестно кого. Без этого консультанта не открылась бы перед Вальди великая возможность применить свой препарат в Индии, в полевых условиях, и остановить пандемию. А иначе, весьма вероятно, вакцина ушла бы в песок, так и не найдя массового применения… Что это всё – случайности, совпадения? Кто или что стоит за этим звездопадом чудес?