Увы: петлюровцы грабили население и убивали найденных офицеров. Григорьев сам был местным, и сам был офицером, и не уважал конторщика Петлюру. А красные все засылали агитаторов! И обещали те агитаторы все, что хотелось слушателям. Агитпроп Троцкого работал хорошо. За плохую работу расстреливали. Могли и просто расстрелять. Для бодрости.
Красные сирены спели ему о братстве всех трудящихся и пообещали патронов немерено и подобающий чин. И все кивали на Махно — даже он понял и сотрудничает!
И григорьевская «республика» образовалась больше махновской! Его полки взяли Николаев, Херсон, Одессу! Вот чьи красные бойцы входили в эти города под красными знаменами.
Из справедливости отметим, что французские «интервенты» оттуда как раз перед этим смылись сами — во исполнение союзнических обязательств по версальскому миру. Так что «освобождать» было, в общем, и не от кого — что облегчало более приятные стороны освободительного процесса: повеселиться и пограбить.
Григорьеву жутко понравилось быть красным комдивом. Он никогда в жизни не жил так хорошо. И власти такой не имел. А жидов и умников он недолюбливал. И вообще стал соображать о самостийной Украине без Петлюры: и сами управимся!
Товарищ Троцкий дал разгон товарищу Антонову-Овсеенко: атамана вырастили?! И с ходу придумал гениальный план, традиционный и простой: полки героического комдива Григорьева двинуть на Запад, в Европу, в Румынию: резать бояр, освобождать классовых братьев, помогать молодой Венгерской революции. А мы получим Украину без военной силы и сопротивления. А Григорьеву в отрыве от родных баз ноги-руки-то руманешти быстро повыдергают. А нет — так мы поможем, там видно будет.
Григорьев в Румынию не пошел, а в ответ послал красных совсем в другое место. И объявил себя вольным атаманом.
Понятно, что Григорьев думал об отношениях с соседом по местности батькой Махно. А Махно о Григорьеве. Союз был бы большой силой! А красным надолго доверять нельзя — эти волки только ждут момента, чтоб ты перестал быть нужен — и перехватить тебе горло. Но белых бить надо, с ними договор невозможен: они за государство помещиков. А Петлюра ныне сам слаб: еще поглядеть, кто под кого пойдет.
То был огромный и важнейший край: Причерноморье, Приазовье, Новороссия, Донбасс!
И холодные колючие голубые глаза товарища Троцкого, столько раз описанные очевидцами, блестели сквозь неизменное пенсне над картой в штабном вагоне.
— Как вы смотрите на положение с черноморским побережьем, товарищ Вацетис? Можно ли двинуть наши части на юг от Киева, чтобы раздавить банды Григорьева?
— Тогда Петлюра возьмет Киев. А сверху нависают поляки. Средств у нас сейчас не хватает. — Главнокомандующий войсками республики товарищ Вацетис, еще один полковник бывший, кроток и уступчив.
— А если Махно бы натравить на Григорьева? Погодите-погодите…
То, что к Махно были подведены красные агенты влияния — не должно быть сомнений. (Вербовали быстро, угрожали без колебаний, политические платформы менялись под ногами быстрей, чем лошади в цирке.) Он к тебе всей правдивой душой — но в глубине той души взгляды могут быть коммунистические и польза пролетарская.
Итого! Договорились два великих атамана о встрече и союзе! Здесь надо понимать: у неразборчивого Григорьева людей и всего прочего было больше. А потому что дисциплины меньше, и грабить свободнее, и на твои политические взгляды плевать, и еврейские погромы на потеху души без ограничений, и москалей на фиг. Популизм полный.
Но. Авторитет Махно был выше. Вне конкуренции. Идейный. Страдал за народ. Раздает бедным гроши и добро. Встречался с Лениным и Кропоткиным, сам Каменев к нему в гости приезжал.
Н-ну: добро пожаловать! Сельцо Сеитово. Ядро отряда Григорьева и штабная сотня Махно. Расселись вокруг стола в хате командиры, и повели совет. Договаривались плоховато. Каждый тянул одеяло на себя и козырял заслугами. Махно был резок. Григорьев — приземистый, кряжистый, сорокалетний, увешанный амуницией, — медленно накалялся, сдерживаясь: за ним больше веса и силы!
— Ой, батько, батько! — как-то среди паузы сказал он, и еще не окончил фразы — ощутилось мгновенное нарастание тревожных движений: словно та фраза была сигналом.
Реакция Махно всегда была мгновенной:
— Бей атамана! — крикнул он, отпрыгивая от стола.
Сидевший напротив Григорьева махновский сотник штабной сотни Чубенко вскинул над столом взведенный револьвер и всадил Григорьеву пулю в лоб.
Штаб Григорьева был тут же расстрелян, конвой разоружен. Культпросвет Махно мигом сочинил и распространил листовку, с красочными деталями рассказывавшую, как Григорьев уже предался Деникину, за какие посулы и интересы, но бдительные бойцы разоблачили. Вот это и называется «Гражданская война»…
Печатному слову сильней всего верят неграмотные.
И то — рассудить крестьянину: какая выгода Махно убивать Григорьева? И селяне пошли под Махно. Пока ничово нэ трэба? И ладно. А свистнет — буду знать, кто батько: а еще можу и подумать тогда.
И анархическая республика вольных хлеборобов распростерлась на пол-Украины. И сотни тысяч бойцов — кто по домам, землю пашет да коней выпасает, а кто в строю.
Съезд и съест
И все бы хорошо, да что-то нехорошо, как прозорливо писал детсковоенный писатель Гайдар.
В Харькове, столице то есть Советской Украины, состоялся 3-й Всеукраинский Съезд Советов рабочих, стало быть, крестьянских, ну и красноармейских депутатов. «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!» — спели год как образованные комсомолки в красных косынках. Вот к коммуне съезд и гнул.
Вопрос о земле! Все бывшие помещичьи и кулацкие земли идут в собственность государства, и на них устраиваем сельскохозяйственные коммуны.
Стоп, туповато сказали крестьяне, услышав новость. Эти земли мы уже два года как поделили и пашем! Делили свои Советы, по справедливости. Поливали своим потом. За эту земельку кровь лили, били немцев, и офицеров, и панов, и гетмана, и Петлюру. Чего это — отдавать обратно государству?
А уж вот-то хрен вашему государству! — злобно сообщила вольная анархическая республика. Сами решаем, как жить!
В порядке симметричных политических мер в Гуляй-Поле собрался 3-й же Съезд Свободных Советов селянских депутатов — то есть съезд махновской республики. Батько сидел в президиуме. Президиум призывал прекратить матерные выступления, хоть бы и верные по существу.
Съезд попомнил большевикам и чрезвычайки с их расстрелами, и реквизиционные отряды для выгребания зерна, и диктатуру, и, короче, на резолюцию коммунистического съезда наложил свою: «Отказать!»
А вот это уже был бунт. И товарищи Ленин, Троцкий, Свердлов и компания стерпеть такого не могли.
Дыбенко прислал телеграмму, что съезд контрреволюционный.
Троцкий прислал приказ готовиться к походу на Румынию.
Нарком продовольствия с чудной фамилией Цюрупа прислал продотряды с телегами.
А вот патроны присылать как-то перестали. А они расходовались в постоянных боях с белыми и петлюровцами по рубежам махновской республики.
Крах: этап первый
Разведки работали хорошо. Линий фронтов как таковых не было. Люди ездили туда-сюда. Поезда ходили непредсказуемо, но обычно достигали пунктов назначения, даже в областях враждебной власти.
Деникин ударил в стык Южного фронта красных и армии Махно. И расслабившиеся повстанцы, оставаясь без патронов, отступали и таяли в воздухе, возвращаясь в облик разрозненных мирных селян. Наступление белых катилось на север могуче и неостановимо, как цунами.
Перед белым цунами катился мутный и жуткий вал слухов. Казнят, режут, вешают, насилуют! Казаки, кавказские конники, белые чехи и мстительные офицеры. Население снималось с нажитых мест и забивало дороги обозами со скарбом. Повстанческая армия задыхалась, зажатая в пробках.
Белые взяли Николаев! Екатеринослав! Харьков!
На станции, где был телеграф, Троцкий слал отчаянные и грозные телеграммы Махно: комдиву Махно всеми частями отходить на север! Оборонять Красную столицу — Харьков! Сохранять линию фронта!
На второй станции Махно телеграфировал о невозможности. На третьей — о несогласии повстанцев, где народ решает все. Наркомвоенмор разъярялся, и на четвертой станции телеграфист, обмирая и гогоча, под диктовку Махно послал товарищу Троцкому телеграмму затейливо матерную.
На пятой станции Троцкий объявил Махно вне закона. Как труса, дезертира, грабителя и нарушителя военных приказов.
И тут. И тут. И тут. Гигантский махновский табор, отбивающийся арьергардами от белых и кочующий на запад, пересекся с огромным красным табором, отбивающимся арьергардами от белых и кочумающим с южных Крыма и Одессы на север. Комдив и Краснознаменец № 4 Махно почти лично встретился с пересекающим его путь комдивом и Краснознаменцем № 2 Якиром.
Справедливость требует констатировать, что сын батрака неслабо вломил сыну провизора. Обоих подгоняли белые, так что разборка носила черты несколько суетливые. Все части красных в зоне своей досягаемости махновцы разоружали; желающие могли вливаться в армию повстанцев, а были красноармейцы теми же крестьянами, мобилизованными под страхом расстрела семей… Командиры и комиссары расстреливались. То есть: красный поток, встречая пересечку махновского потока, переставал существовать. Сам Якир пробился с железным батальоном любимых бойцов — наемных китайцев-пулеметчиков.
Красные фронты Украинский и Южный развалились и исчезли.
От гигантской армии Махно осталось несколько тысяч… Прочие не то чтобы даже погибли — нет: регулярная армия уничтожает сбродное ополчение в основном методом рассеивания: ударить и разогнать, чтоб собраться боялись.
Еврейская рота
История Гражданской войны без еврейского вопроса — как суп без приправы: всё главное есть, а вкус какой-то неполный.
При подавлении ноябрьского 1917-го года восстании юнкеров в Москве был расстрелян и штабс-капитан Виленкин — георгиевский к