Царская каторга
1
Бескрайний простор, золотые нивы и тенистые дубравы. И по пыльному шляху, в колонну по два, звеня кандалами, тащится жидкий строй каторжников: забритые наполовину головы, полосатые робы, сутулые спины. Сплевывают сухими ртами конвойные, скрипит и вскрикивает в зарослях коростель, вызванивается под высокими небесами унылая мелодия:
Динь-дон, динь-дон — слышен звон кандальный, динь-дон, динь-дон — путь сибирский дальний, динь-дон, динь-дон, слышно там и тут — нашего товарища на каторгу ведут… И вдруг один застывает посреди шага, странно прогибается, откидывая голову, и валится навзничь в пыль, чуть не увлекая с собой прикованного напарника. Строй приостанавливается, смешивается.
— А ну! Встать! Балуй у меня! — орет конвойный, сдергивая с плеча винтовку и щелкая затвором.
— Припадошный он, вашеродие. — Напарник, присев, поддерживает Нестору голову. «Ты язык-то, язык прижми, задохнется. — Да чем я тебе его прижму? — Да хоть ложкой, дурья башка. Ложка-то есть?» — Из угла рта у Нестора показывается пена.
— С чаво это он припадошный? — конвойный нагибается, вглядываясь с недоверчивой враждебностью.
— А вот постой в петельке да смертном балахоне, я на тебя погляжу, — мрачно раздается из колонны.
— Малча-ать! — орет солдат. — Подняли! Понесли! Не богадельня! — И, восстановив движение, напутствует: — Раньше сдохнет — меньше хлопот.
Нестор, повиснув на плечах товарищей, отирает рот и хрипит:
— Ваши большие хлопоты еще впереди, служивый.
2
Прикладами в спину — каторжников запихивают на ночь в переполненную камеру пересыльной тюрьмы.
— Да куды ж еще суете, драконы? — негодуют оттуда.
— Уж и так как селедки в бочке, дышать немае чем!
Надавливая, стража закрывает дверь, окованную железом.
— Да хоть напиться принесите! Вода в бачке кончилась.
— До утра потерпишь.
Разбираются по нарам и под нары, прилаживаются лежать на боку плотнее лежачим строем, организуются спать в три очереди.
— Ничо, — легко цедит Нестор, — я постою. Люблю ночью не спать… подумать…
3
В вагоне кипит жизнь. Уголовники делают карты: жуют и протирают хлебный мякиш, склеивают им кусочки газеты, обрезают отточенным ножом, химическим карандашом рисуют масть. Двое политических из того же хлеба лепят шахматы, добавляя в белые фигуры для цвета зубной порошок. Мрачный в очках читает книгу, скрестив ноги по-турецки. У оконной щели курильщики пускают на круг самокрутку.
Нестор держится в стороне, хмуро и спокойно переводя взгляд с одного на другого. Отдельный.
На косой оконной сетке-решетке иней, в замерзшем стекле продышан кружок, и снаружи в это окошечко видно бледное и сосредоточенное прижавшееся к решетке лицо Нестора. А вагон дрожит и полязгивает на стыках, бескрайние сибирские леса несутся мимо — заснеженные, глухие, и маленький тонкий зеленый поезд бесконечно прошивает тайгу, увлекаемый пыхтящим и дымящим паровозиком.
4
Свищет ночная вьюга. Кутается в доху часовой на вышке по углу частокола огромных заостренных бревен.
Пылает железная печурка в бараке, жмутся к ней каторжники, огонек коптилки отблескивает в глазах.
— Бессрочный?
— Бессрочный, — соглашается Нестор.
— Ничо, привыкнешь. Тут тоже люди живут.
— Люди в неволе не живут.
— А что же?.. Живут, брат!
— А если живут — то уже не люди.
Высокий, худой, патлатый каторжник прилаживает на нос пенсне и издали пристально смотрит на Нестора.
— А ты, значит, кто? — немолодой покровительствующий каторжник все пристает к Нестору и начинает здеть.
— Кто ни есть — здесь не останусь.
Собеседник делает вопросительный жест — в небо?
— А ты меня туда не торопи, — нехорошо улыбается Нестор.
5
Разз-двва… разз-двва… двуручная пила ходит тебе-мне в распиле огромной сосны. Укутаны каторжники, красны от мороза и работы лица.
С шелестом и гулом рушится огромный ствол, пружиня на ветвях и разбрасывая снег. Нестор с напарником откладывают пилу и берутся за топоры — обрубать сучья.
Поодаль в другой паре немолодой каторжник зыркает и цыкает на снег длинной желтой торпедой.
6
Посреди кабинета начальника, расставив ноги в валенках, стоит Нестор с шапкой в руке. Начальник, сидя под портретом миловидного кроткого царя, со вкусом прихлебывает чай и курит папиросу:
— Я вас всех, сукиных детей, насквозь вижу. И знаешь, что я в тебе вижу?
— Пустые кишки? — простовато на грани издевки догадывается Нестор.
Жандарм стукает кулаком:
— Поостри у меня, быдло! Бежать надумал?! Ты кого провести хочешь? — Хватает большой бронзовый колокольчик и трясет с риском оторвать руку. Вошедшему конвойному:
— В холодную его. В думную камеру. Думать будет!
7
Щелястые бревенчатые стены. Щелястый пол. И по нему — пять шагов вперед, пять назад — неутомимо и тупо, как автомат, шагает Нестор. Он в одном белье, ручные и ножные кандалы звенят цепями, ступни багровые от холода, лицо приобретает голубой оттенок. Иногда он останавливается и машет вверх-вниз руками, разгоняя стынущую кровь и пытаясь согреться.
Наступает темнота — он все ходит, уже помыкивая себе в такт некий безумный марш.
Рассвело — он ходит, с уже безумными глазами.
В конце концов покачивается и приваливается к стене. Отталкивается от нее и вновь идет.
Бессильно сидит, сжавшись в комочек и трясясь крупной дрожью.
Комочек в темноте лежит на боку, изредка вздрагивая.
…Утром жандармы отдирают от пола его примерзшие волосы и уносят бесчувственное окоченелое тело.
8
В лазарете, где всего несколько больных, в желтых рубахах грубой бязи, лежат по койкам, врач равнодушно проходит мимо Нестора с бурыми корками обморожений на скулах и носу:
— Не жилец… Еще одного заморили слуги отечества.
Нестор чуть приоткрывает глаза и неслышно хрипит:
— Сам ты у меня не жилец…
— О! — оживившись, меняет мнение доктор. — Жилец! Злые и упрямые всех переживут, а тощие — они выносливые.
9
Высокий, худой, патлатый каторжник садится на табурет рядом с постелью Нестора. Он надевает пенсне и вытаскивает из карманов плитку шоколада, кулечек кедровых орехов и завернутый в чистый платок фунтовый кусок сала:
— Товарищи собрали. Ешьте, поправляйтесь. Вам силы нужны.
— Почему такая забота? — неприветливо спрашивает Нестор.
— Своих бросать нельзя.
10
Уже совсем весна, и на работе каторжники обедают компаниями вокруг костров, где трещит смолистый сосновый лапник.
— Прошу любить и жаловать — Нестор Иванович Махно, — патлатый представляет Нестора, вовсе исхудавшего и бледного, кружку. — Анархокоммунист из Новороссии, село Гуляй-Поле. — Четыре экса, два теракта, смертный приговор, помилование лично военного министра на бессрочную каторгу.
— Да знаем уж, — отзываются от котла. — А что раньше молчал? Держался, как босяк за кражу курицы.
— А он скромный.
Нестор скупо улыбается. Кличка прилипла. Еще много лет каторги он будет зваться «Скромный».
— А у вас почему двойная фамилия? — вежливо, но независимым тоном человека, не терпящего никакого покровительства, спрашивает он в свою очередь у патлатого. — И Аршинов, и Марин?
— Одна — для родителей и жандармов, другая — для товарищей по борьбе.
— Знал я одного товарища по борьбе, — со значением говорит Нестор.
— Это кого же? — приподнимает брови Аршинов-Марин.
— Вольдемара Антони. Не встречали часом такого?
— Гм. Забавно. Как раз встречал.
— Да? И где же он?
— Н у… Когда я его встречал — был в Париже.
— В Париже… И как он там — хорошо, наверное?
— Скорее, плохо.
— Это что же так?
— Я слышал, что вскоре после нашей встречи он, кажется, умер. Говорили, что попал под поезд. Он, видите ли, хотел присвоить себе деньги, которые его товарищи, рискуя жизнями, добывали для революции. А так поступать нехорошо, верно? — Аршинов-Марин мягко улыбается. В глазах Нестора вспыхивает восхищение.
Он хочет что-то сказать, но закашливается и прижимает руки к груди: сплевывает кровью.
— Ведь до туберкулеза доморозили мальчонку, сатрапы.
— Барсука бы убить, жир у него целебный, он многим помог.
11
Стучат топоры, визжат пилы, падают стволы.
— Погодь-ка трошки, — говорит Нестор напарнику, оставляя ручку пилы.
Берет в руку сосновую ветку толщиной в большой палец, на пне косо обрубает топором и, оглянувшись на стражников у костра, идет мимо работающих.
— Отойдем-ка, дядя, разговор есть, — обращается он к тому немолодому каторжнику, что пытался поучать его вначале.
— Что за разговор? — Но в руках щуплого пацана ничего, кроме веточки, которой он отгоняет тучу комарья. — Ну? Пойдем. А здесь что не скажешь?
— Сейчас поймешь, — Нестор ведет его ближе к своему недопиленному дереву, оглядывается — и с силой, резким тычком, вгоняет острую ветку под ложечку здоровенному мужику. Каторжник берется за живот и валится молча. — Ну — зачем ты меня сдал, гад, а?
— Пилим быстро, — возвращается Нестор к пиле. — Погоди, дай подрублю, чтоб упало правильно.
И через минуту раздается крик:
— Человека задави-ило!
Народ неторопливо сходится к месту происшествия. На раз-два взяли оттаскивают сосну с тела.
— Ишь ты, как он прямо на сучок-то наткнулся, — говорит стражник, с сомнением косясь на окружающие лица.
12
— Нет, товарищи, — говорит большевик, — без государства, где главная роль принадлежит пролетариату, ничего не получится. — Он попыхивает трубочкой, и дымок ползет вверх по прямым рубленым морщинам.
— Это чем же твой пролетарий лучше крестьянина? — интересуется социалист-революционер, он же эсер, устраиваясь поудобней на нарах.
— А тем, что крестьянин твой — это мелкая буржуазия. У него есть собственность на средства производства, и он может нанять работника, то есть сам стать эксплуататором. А у рабочего ничего нет, кроме его рук, он только трудом живет, поэтому он — единственный до конца революционный класс.
— Трудом?! Да ни один твой рабочий на заводе не работает так тяжело и много, как крестьянин на своей земле! И производит он — хлеб, и он-то — всему основа! И начинать надо строить государство — с фундамента, с трудового крестьянства!
— А стремится оно к накоплению и стать буржуазией, дурья твоя голова! А пролетариат — построит на труде, а потом оно вообще отомрет!
— Нельзя строить государство, — говорит Аршинов-Марин.
— А вы, анархи, вообще утописты!
— Это кто тебе — Кропоткин утопист?! Ты хоть историю-то знаешь? Как только возникает государство — так аппарат тут же узурпирует власть и угнетает народ. И не отдаст аппарат эту власть никогда — ни царский, ни пролетарский, ни хоть индейский.
— Так надо сначала же порядок навести, людей воспитать, законы написать, заставить выполнять их. А привыкнут — и тут, когда нет эксплуататоров, государство само и отойдет в сторону.
— Государство? Отойдет? Кто из нас утопист? Власть перерождает людей, они уже делаются отравлены ею!
А главное — все люди от природы равны и свободны, и никто не имеет права повелевать другим! Вы хотите через пролетарское государство идти к свободному обществу — а мы говорим: нет, сначала надо создать свободное общество, где нет принуждения человека человеком, а потом уже создавать продукт свободного труда!..
Нестор слушает, вертя головой от одного к другому. На коленях у него раскрыта растрепанная книга.
— Вы, политические, совсем с людьми не считаетесь, — раздается от стены. — Хоть ночью поспать-то дайте!
— Вот молчи и спи, — негромко, с отчетливой угрозой произносит Нестор.
13
Утром в начале работы Аршинов-Марин в зарослях передает Нестору торбочку, достав ее из кустов.
— Если поймают — не сопротивляйся, — напутствует он. — Удачи!
Нестор тряпками заматывает цепи кандалов, чтоб не брякали, исчезает в таежной зелени и опасливо бежит, волоча ноги и пригибаясь.
14
Перейдя ручей и глядя на высокое солнце сквозь вершины, достает из торбы зубило, обматывает тряпкой молоток и начинает сбивать заклепки на кандалах.
Солнце уже низко, он все работает. И, наконец, освобождается.
Быстро продирается сквозь заросли.
…Темнота, странные и жутковатые ночные звуки, ухает сова: он все идет, тяжело дыша от усталости.
И на рассвете выходит к ручейку на поляне. Жадно пьет, сжевывает кусок хлеба из малых торбочных запасов, и засыпает как убитый.
— …Ну, вставай! — наваксенный сапог толкает его в бок. Винтовка второго стражника нацелена в голову. — Погулял? Пора и домой.
Они ведут его — и оказывается, что острог был буквально в полуверсте: Нестор заблудился.
— По тайге ходить уметь надо, паря, — почти сочувственно говорит стражник.
И тогда Нестор бешено хрипит, изо рта лезет пена, он бросается на стражника и зубами вцепляется ему в горло. Удар прикладом по затылку.
15
— В третью камеру, — нехорошо улыбаясь, говорит начальник. — Для железных борцов за революцию.
И в цементной камере четверо дюжих стражников поднимают Нестора за руки и за ноги — и с размаху швыряют спиной об пол. Внимательно глядя — в сознании ли? — поднимают и повторяют. Еще раз. Еще!
— Авось теперь сдохнет! — сплевывают.
16
Впадины под скулами, морщинки у рта — это уже не мальчик. Нестор сплевывает темным и держится иногда за грудь.
Когда он идет — ему уступают дорогу. Собирается сесть — уступают место. «Он тихий — тихий, а вдруг что не так — дикий зверь. С жалом парень, недаром бессрочник из-под смертного».
17
— Революция! В Петербурге революция!
— Товарищи — рухнуло самодержавие!
— Ур-ра! Да здравствует свобода!
Очередь в кузницу. Стук по металлу: сбиваются кандалы.
…Разминая запястья, скованными шагами, словно на ногах еще железо, Нестор входит в кабинет начальника.
Пол усыпан бумагами, портрет царя висит криво, начальник опрокидывает на стол вытащенные из тумб ящики и роется в содержимом.
— Революция, ваше высокоблагородие, — почти приветливо говорит Нестор.
— А, ты. Ну что, теперь все свободны. Прежние приказы силы не имеют.
— Не имеют, — легко соглашается Нестор, подходит к нему и протягивает руку к кобуре на поясе. — Тише! тише, я сказал! — приставляет самодельный арестантский нож к жирному зобу жандарма.
Достает револьвер, отходит на пару шагов и взводит курок.
— Одного я не понимаю — почему ты сразу не сбежал. Ты чего ждал? Га? — дурашливо спрашивает Нестор. И со скучающим выражением лица дважды стреляет начальнику в грудь.
… — Ну что — поехали в Россию революцию робыть? — спрашивает Нестор Аршинова-Марина тоном старшего в компании.