Да, жизнь брала свое…
Атаназар выбрал из чайников наиболее полный, поставил его перед гостем и хмуровато улыбнулся:
— Махтумкули-ага, хотя Бегенч и принял ваше поздравление, мы его не принимаем.
Махтумкули погладил широкой, костистой рукой почти совсем седую, длинную бороду.
— Почему же, сынок?
Атаназар пояснил:
— Махтумкули-ага, нам всем сидящим здесь известно, каким образом Бегенч достиг своей цели. У нас к вам одна просьба, сделайте так, чтобы эта свадьба стала незабываемой — прочитайте что-нибудь новенькое, приличествующее случаю!
Выкрикивая: "Правильно, правильно!", — молодые джигиты поддержали Атаназара.
Махтумкули понимал, что молодежь сейчас в приподнятом настроении, хочет веселья и шуток, и решил поддержать джигитов:
— Сегодня нельзя вас обижать, сынки.
Со всех сторон послышалось:
— Спасибо, Махтумкули-ага!
— Спасибо!
Возгласы молодых джигитов были слышны далеко, и заинтересованные люди собирались со всех сторон, заполнили кибитку и подходы к ней. Взоры всех были прикованы к Махтумкули.
Махтумкули долго сидел в раздумье, опустив голову. Затем, медленно подняв руки, устремил свой взгляд на Бегенча и с усмешкой начал:
Коль скучно быть юным и надо
Увянуть до срока, — женись
Коль в вечных заботах — отрада
(Хоть мало в них прока), — женись.
Кто-то из сидящих на улице, за дверью, крикнул приглушенным голосом:
— Вот тебе на, Бегенч-хан!
Задумавшись на некоторое время, Махтумкули продолжал:
Хозяйство — возня и докука
С женой и ребятами — мука,
Коль хочешь стать мулом для вьюка,
Избитые жестоко — женись.
Джигиты громко расхохотались. Смеялся и сам Бегенч, хотя ожидал новых колких шуток, от которых ему сегодня, по всей видимости, никуда не деться. Он решил опередить острословов.
— Вы, Махтумкули-ага, так повернули дело, что хоть обратно невесту отсылай!
Веселые искорки погасли в глазах Махтумкули.
— Невесту, сынок, отсылать нельзя. Все, сказанное мною, — только шутка для начала разговора. Молодость, сынок, это неповторимая весна, она гостит у человека только один раз, и проспавший ее, не ощутивший ее цветения — жалок, как ястреб с перебитыми крыльями.
Махтумкули снял свой тельпек с развившимися от времени и непогод завитушками. Из кармана халата вытащил цветной платок, приложил его к вспотевшему лбу. Потом вынул из тельпека тюбетейку, надел ее на голову. Налил немного чая в пиалу, не торопясь выпил.
Джигиты молчали.
Махтумкули тепло посмотрел на Бегенча и произнес только что сложенные строки:
Всегда джигиту-молодцу
Одно достойное пристало —
Арабский конь ему к лицу.
Красавица, что блещет лалом.
Приунывший было Бегенч приосанился и гордо посмотрел вокруг. Махтумкули отпил глоток чая и хотел было продолжить, но вдруг прислушался.
За дверью кибитки раздался шум. Долетели голоса:
— Смотри, скачут так, будто из рук врага вырвались!
— Это иомуды скачут!
Насторожившийся Атаназар крикнул:
— Эй, что там случилось?
— Сам выходи и узнай! — раздраженно крикнули снаружи.
Атаназар пошел к выходу. Вслед за ним поднялись еще несколько джигитов.
По главной дороге скакали два всадника. Подъехав к аулу, они перевели коней на рысь. Со всех сторон к приезжим мчались куцые карнаухие псы, захлебываясь злобным лаем.
— Беги быстро к сердару, скажи, что люди приехали, — приказал Атаназар одному из подростков.
Тот помчался в сторону кибиток Адна-сердара. Но оттуда уже появился сам сердар в окружении стариков. Невысокий, крепкий, с пронзительным взглядом быстрых глаз под широким разлетом кустистых бровей, сердар, как всегда, был одет в яркий красный халат и шелковую рубашку с искусно вышитым воротом. Большой дорогой тельпек и зеркального блеска сапоги довершали его наряд. Подбородок спереди был аккуратно выщипан и блестел, словно масляный. Сердар слегка прихрамывал на левую ногу, но от этого не казался жалким. Властность чувствовалась во всем его облике.
— Примите коней! — приказал сердар.
Тархан и еще один джигит побежали навстречу всадникам. Передний — плотный, упитанный, первым спрыгнул с коня, повесил на луку седла ружье и, кинув поводья спутнику, сказал:
— Поводи, пока не остынут!
Он поздоровался за руку сначала с Адна-сердаром, затем со стариками, неторопливо задал традиционные вопросы вежливости.
Люди знали гостя. Среди гокленов он был известен под прозвищем Ата-Емут. Почти всегда он был на коне. Приезд его в Хаджиговшан вряд ли был случаен.
Сердар стоял, широко расставив ноги и засунув обе руки за кушак, нетерпеливо ждал, когда гость обойдет всех.
— Вовремя приехал, Ата-хан, — сказал он, — у нас сегодня той. Зайдем в кибитку.
— Поздравляю вас с тоем, сердар-ага, — вежливо ответил Ата-Емут. — Но я не могу принять в нем участия — у меня важная весть.
— Пусть она будет доброй… Что же это за весть?
— Прошлой ночью кизылбаши перешли горы. Кое-кого из наших людей, ушедших за дровами, они захватили и увезли с собой, заковав в цепи. Возможно, что сегодня в ночь они нагрянут и в Туркменсахру. Аннатувак-сердар поручил известить вас об этом. Завтра он собирает всех ханов степи. Получен какой-то наказ от Хакима. Вас просили приехать тоже.
Весть, сообщенная Ата-Емутом, черным камнем легла на сердца людей.
У Аннатувак-хана умер отец, теперь он был предводителем.
Адна-сердар внимательно выслушал Ата-Емута и тут же стал задавать ему вопросы:
— Установлено, когда кизылбаши перешли горы?
— Да, есть человек, которому удалось бежать.
— Где перешли?
— У Серчешмы.
— Интересно, чьи всадники?
— Неизвестно. Предполагают, что всадники Шатырбека…
Кизылбаши перешли горы, напали на какое-то село… Каждый ежился от недоброго предчувствия. Тяжесть жизни, сплошь заполненной борьбой за кусок хлеба, усугублялась разбойничьми набегами извне, уносившими скудный скарб дехкан, а часто и десятки молодых аульчан, захваченных разбойниками и проданных в рабство.
Адна-сердар видел тревогу на лицах собравшихся, но их горькие думы не трогали его. Он высокомерно произнес:
— Спасибо тебе, Ата-иним[54], что не счел за труд приехать к нам. Да благословит тебя за это аллах. А что до кизылбашей, то их нам встречать не впервые.
Он вдруг замолк, будто потерял нить своих мыслей. Ата-Емут ждал, сумрачно насупившись и постукивая рукояткой плети по ладони. Ждали все окружающие.
Наконец Адна-сердар добавил:
— Что касается приглашения Аннатувак-сердара, то мы посоветуемся со старейшинами. Как они скажут, так и будем действовать.
— Больше ничего не передадите? — хмуро осведомился Ата-Емут.
— Нет! — резко сказал Адна-сердар. — Передай большой салам сердару.
— Спасибо… Желаю всем вам здоровья и благополучия.
— И тебе здоровья и благополучного пути.
Ата-Емут круто повернулся и пошел к своему коню, не простившись с людьми, не попрощавшись отдельно с Адна-сердаром. Было ясно, что уезжал он недовольным. Когда всадники скрылись за облаком дорожной пыли, Адна-сердар сказал негромко, но так, чтобы его услышали окружающие:
— Если перешли у Серчешмы, значит, это люди Шатырбека. У него не хватит смелости к нам повернуть.
Никто не проронил ни слова. Стоявшие поодаль не слышали реплики сердара и ждали его решения. Другие вспоминали многочисленные набеги шаек Шатырбека, который в общем-то не слишком боялся степных сердаров. И вряд ли что остановит его, если он задумает напасть на Хаджиговшан.
— Люди! — повысил голос Адна-сердар. — Вы все слышали весть Емута. Скажите ваше слово!
Шаллы-ахун, маленький и чахлый старичок в большой белой чалме и полосатом халате потрогал тонкими паучьими пальцами белую редкую бородку, многозначительно покашлял.
— А, тагсир! — повернулся к нему сердар. — Вы что-то хотите сказать?
Угодливо глядя сердару в глаза, Шаллы-ахун заговорил дребезжащим тенорком:
— Что там говорить?! Мы от имени бога давно уже дали вам совет. Делай, как велит сердце, мы тебе возражать не станем. Твоя воля — божья воля, твое повеление — повеление аллаха. Как вы считаете, люди?
Выцветшие глазки ахуна блудливыми мышами зашныряли по лицам людей. Кто-то вполголоса пробормотал: "Ай, конечно…". Но большинство хранило молчание, поглядывая то на сердара, то на Махтумкули, стоявшего несколько в стороне.
Осуждающе взглянув на ахуна, поэт сказал:
— Если вы, сердар, спрашиваете у нас совета, то следует принять приглашение сердара Аннатувака. Вы сами видите тяжелое положение народа — то Шатырбек нападает, то шахские нукеры. Каждый день какой-нибудь разбойник обрушивает беду на головы людей. Кто уверен в завтрашнем дне? А жить в вечном страхе человек не может.
— Беда находится между глазом и бровью, сердар-ага, — вставил Атаназар. — Может быть, Шатырбек уже готовит подкоп под нас. Как бы вдруг не провалиться.
Шаллы-ахун, перехватив взгляд сердара, взмахнул руками:
— О, аллах! Что он говорит! Какую беду призывает на наши головы? Тьфу, тьфу, тьфу!..
— Ахун-ага, аллах, конечно, заступник человека, — не меняя тона, прогудел Атаназар, — но не зря говорят: на волчьих клыках его доля. Кто знает, в какую сторону повернет Шатырбек своих головорезов.
Высоченный широкоплечий старик с коротко подстриженной бородой и пустой левой глазницей сердито уставился на Атаназара.
— "В какую сторону повернет…". Скажем, в противоположную. Что тогда? Кого он порубит? Иомуда порубит! А разве иомуд не такой же туркмен, как ты? Разве иомуд не твоей веры?
Адна-сердар ощерил желтые зубы.
— Такой же туркмен, говоришь? Вчера, когда иомуд вырвал у тебя из рук землю и угнал твою скотину, для тебя не было врага ненавистнее его. А сегодня он стал человеком твоей веры?!