Поскольку мир «дворников и сторожей» в те времена был крайне узок, его бригадиром оказался — только не смейтесь! — Андрей «Дюша» Романов, флейтист «Аквариума». На этой вражеской территории два потомственных трудоголика, что называется, нашли друг друга. Пока один прилежно расписывал график дежурств, другой стремился занять пораньше очередь за портвейном.
«Мы с Майком приходили на объект с двумя гитарами, — смеялся впоследствии Дюша. — В первой половине дня мы, не выпивая водки, громко пели на весь завод, чем сильно веселили публику, пребывавшую в полном недоумении: воровать или не воровать? Потому что рядом сидела охрана, которая днем и ночью безостановочно пела рок-н-роллы. Пела до тех пор, пока ее не сменят. В таких условиях не развалить советскую власть было просто невозможно».
К этому моменту в жизни Майка произошли два важных события. Во-первых, осенью 1980 года Галина Флорентьевна официально ушла с работы на заслуженный отдых, и теперь целые дни проводила дома. Свободы перемещений у Миши стало значительно меньше, а вопросов от родственников — значительно больше. Оставаться собой, и писать песни в таких условиях было почти невозможно.
Во-вторых, очаровательная Наташа Кораблёва уволилась из ПО «Алмаз» и устроилась на курсы кочегаров. Взамен она получила стабильное жалование и служебное жилье в видавшей виды коммунальной квартире на улице Боровой.
«Как-то осенью я ездила к Майку на работу — в какую-то сторожку, но не помню даже, в каком районе это было, — рассказывала Наташа во время нашей беседы. — Он переводил мне книгу In Watermelon Sugar Ричарда Бротигана, читал вслух „Москва-Петушки“ и стихи Аллена Гинзберга… Ко мне на Боровую Майк приезжал не каждый день, а я гордо ни о чем не спрашивала».
Дом на Боровой, 18
Фото: Олеся Фирулева
Так случилось, что зимой 1980 года произошло событие, разделившее жизнь Михаила на «до» и «после». Девятого декабря он услышал по радио новость о том, что в Нью-Йорке был застрелен Джон Леннон. В тот же вечер Науменко собрал свои вещи и переехал жить к Наташе.
В коммуналке, расположенной под самой крышей ветхого семиэтажного дома, обитали еще шестеро одиноких молодых людей — работников «Теплоэнерго». Их объединяли длинный продуваемый коридор, кухня с двумя газовыми плитами и Коломенская улица за пыльными окнами. В открытую форточку врывались ароматы помойки и тройного одеколона из расположенной через дорогу парфюмерной фабрики. Зато в подъезде исправно работал узенький лифт, где однажды умудрилась застрять целая компания друзей Наташи и Майка.
Здание это и по сей день стоит неподалеку от Московского вокзала, между Лиговским проспектом и улицей Марата. Горячей воды, как и телефона, в нем тогда не было, поэтому мыться жильцам приходилось в районной общественной бане.
«На кухне стояли три большие кастрюли, в которых постоянно грелась вода, — поясняла Наташа. — Это давало возможность умыться, постирать, что-то приготовить. Главное для всех нас было — не забыть вовремя подливать воду».
Мебели в небольшой комнате практически не было, но Майка это не смущало — у него наконец-то появился собственный очаг. Вскоре он выменял по случаю старенький диван, а чуть позже Родион подарил ему черно-белый телевизор — вещь, совершенно необходимую для семейного счастья. Еще был магнитофон с разрисованными катушками, а также полуголые стены с пожелтевшими обоями, на которых гости самовыражались с помощью фломастеров. По воспоминаниям знакомых, три первых места хит-парада занимали лозунги «Лучше быть в замешательстве, чем на работе», «С утра начнешь — весь день свободен» и «Не верь бабе — обманет!». Но в итоге всех переплюнул умница Родион, под самым потолком написавший на санскрите слово «хуй». Просто, доходчиво и понятно.
Незадолго до описываемых событий Майк накопил немного денег и приобрел у Юры Ильченко самодельную электрогитару черного цвета. Как говорилось ранее, Науменко давно мечтал о собственной рок-группе и даже придумал для нее название «Зоопарк». Ему безумно хотелось вырваться из акустических оков на электрический простор, добавив своим композициям драйва и масштабности.
Майк в новой квартире (первые дни)
Фото: Александр Бицкий
Он понимал, что нельзя бесконечно испытывать терпение Гребенщикова, постоянно выступая под нестройный аккомпанемент приятелей из «Аквариума». Тем более, как выяснилось позднее, восприятие самими музыкантами этих перфомансов было неоднозначным.
«Мы с Майком были друзьями, но чуть-чуть не совпадали по части отношения к музыке и к игре, — рассуждал Сева Гаккель. — В „Аквариуме“ все были средними музыкантами, но то, как мы играли, иногда складывалось в какую-то картинку, и порой это была сказка. Когда же мы начинали играть с Майком, или когда он к нам присоединялся, чувствовался легкий дискомфорт».
Итак, время и жизненные обстоятельства поставили Науменко перед необходимостью искать собственных музыкантов. Майк мечтал, чтобы его гитарист играл, как Мик Ронсон, барабанщик стучал, как Джим Кельтнер, а басист цементировал музыкальную ткань, как, скажем, Билл Уаймен. Сам рок-поэт собирался возглавить это религиозное шествие посредством пения и игры на ритм-гитаре.
На первый взгляд, эта идея не выглядела фантастикой. В окружении Науменко было много сильных музыкантов — начиная от Саши Ляпина и Жени Губермана и заканчивая Фаготом и Александром Донских. Но их трудовые книжки лежали, как правило, в оркестрах и официальных ансамблях, где они зарабатывали на жизнь. И Майку стало понятно, что играть с профессионалами у него вряд ли получится. Оставался единственный выход — создавать группу из друзей. И на этом тернистом пути его ждало немало разочарований.
Майк и Панкер
Фото: Леонид Фельдман
Здесь уместно процитировать важную мысль, которую в ходе моей работы над книгой озвучил Гребенщиков.
«Все первые концерты нам приходилось „биться“, — объяснял мне лидер „Аквариума“. — Мишка бился по-своему, мы бились по-своему. Но это всегда была борьба. И она всегда приводила к очень хорошим результатам, потому что, во-первых, возникала боевая закалка, а во-вторых, нам приходилось подтягиваться и что-то делать все лучше и лучше. Честно говоря, нам в „Аквариуме“ было легче. Потому, что нас было много, и у нас была своя семья. А Майк тогда оставался один».
Тут стоит заметить, что знакомые музыканты, теоретически пригодные для создания группы, у Майка в принципе были. К примеру, уже несколько лет он обменивался пластинками с Игорем Гудковым по прозвищу «Панкер». Высокорослый Панкер хорошо разбирался в музыке, был легок на подъем, и у него водились деньги. Он был типичным представителем «золотой молодежи», а кроме того — обожал панк-рок и очень любил «заниматься весельем». Спустя годы будет крайне сложно переоценить его роль в творческой эволюции Майка. А пока они только начинали наводить коммуникационные мосты, причем — в самых разных направлениях.
«В 17 лет я был убежденным бездельником, — рассказывал Панкер. — Я доказывал родителям, что не хочу учиться в институте. Мне же говорили, что это очень стыдно и неприлично. Я петербуржец в девятом колене, и мой прадед служил статским советником при дворце Его Императорского Величества. Род был хоть и не дворянским, но все — с высшим образованием. И вот, первый раз в роду человек заявляет: „Я не хочу учиться!“ Тем более, стоял вопрос об армии, который я решал, работая грузчиком во всяких военных учреждениях, которые давали отмазы, бронь так называемую».
Анархия в Риге: Панкер, Майк и Данилов
Фото из архива Андрея Данилова
Панкер никогда не скрывал от друзей, что его отчим трудится в Ленинградском обкоме партии. Поэтому Гудкову не составило большого труда совместить карьеру военного грузчика с работой звукорежиссера. Вначале — в Театре кукол, где он в 1980 году пытался записывать «Аквариум», затем — в театральном институте. А заодно — купить настоящую ударную установку. Услышав эту сенсационную новость, Науменко опрометчиво решил, что барабанщика он себе уже нашел. Легко и быстро.
Через несколько месяцев, сидя в гостях у Фана, Майк познакомился с ударником студенческой группы «Прощай, черный понедельник» Андреем Даниловым, с которым басист «Аквариума» играл в армейские годы. Уроженцу Петрозаводска, слегка провинциальному Данилову было крайне любопытно пообщаться с Гребенщиковым, Юрой Ильченко и Майком. Несмотря на увлечение хард-роком, он с интересом приезжал к Науменко домой — меняться пленками и слушать его рассказы о Лу Риде, Бобе Дилане и Марке Болане. На смену хард-року пришли фолк, глэм-рок и пост-панк.
Однажды вечером к Фану забрели знакомые барды, собравшиеся в Ригу на очередной слет Клуба самодеятельной песни. Опустошив несколько бутылок портвейна, они предложили Майку ехать вместе с ними, по их выражению — «попеть песни».
Несложно догадаться, что Науменко сопротивлялся недолго. Прихватив гитару, Панкера с бубном, Данилова с маракасами и Родиона с девушкой, он уже через несколько часов репетировал акустическую программу в поезде Ленинград — Рига. На возмущенные вопли соседей по плацкартному вагону компания не обращала никакого внимания.
«Науменко уже переехал на Боровую, но постоянные поездки в Москву у него еще не начались, — вспоминал Родион спустя почти сорок лет. — А у меня тогда были личные переживания, я просто заехал к Майку в гости, и в итоге меня увезли на три дня в Прибалтику».
Когда питерский десант добрался до столицы Латвии, выяснилось, что фестиваль с поэтическим названием «Рига 1981» проходит не в городе, а в его укромных окрестностях. После бессонной ночи, проведенной в палатке под одеялом, украденным из поезда, друзья вышли на сцену помятыми и злыми. Наслушавшись за целый день песен про «изгиб гитары желтой», они решили играть максимально жестко — такое было настроение. Самыми «мягкими» композициями в тот вечер были «Сладкая N» и «Баллада о Кроки, Ништяке и Карме», а все остальное в этом контексте лучше не упоминать.