М а л х о в: Значит, это не было бегством от своей матери?
Л и н д е м а н н: Нет, совсем нет, нисколько. Я всего лишь хотел уйти с этой работы. Мой план состоял в том, что теперь я отдыхаю у отца в течение шести-семи месяцев, а потом возвращаюсь в Росток. Но я быстро сообразил, что так не пойдет, ведь он начал донимать меня: «Когда ты собираешься начать работать?» Я думал, что для начала я поживу наверху пару месяцев вот так, ничего не делая, и ведь при том, что я умею, я мог бы жить, не напрягаясь. Я раздобыл бы пиломатериал, соорудил бы какие-нибудь полки, выточил бы что-нибудь. С подобной работой можно было свободно жить в ГДР. Какая-то нехитрая халтура, но этот расчет был произведен без моего отца: «Ты должен немедленно найти работу, ты не можешь сидеть дома сложа руки» Я: «Конечно, я могу, но что?» Он: «Приедет полиция» Я: «Откуда им знать, что я не работаю?» Тогда он снова: «Тогда я сам им скажу об этом. Так не пойдёт. Ты не можешь тут болтаться просто так». Таким образом он практически заставил меня найти что-то поблизости. Что оставалось, так это сельскохозяйственный производственный кооператив, ничего другого там не было. Потом я попал в этот долбаный офис председателя этого кооператива, который сразу же отправил меня в отдел по строительству, из-за придирки к моим длинным волосам. В то время в ГДР, в деревне, вообще ничего не было. В конце концов, в этом отделе по строительству я попал к мастерам по телегам, к плотникам. Я представления не имел обо всем этом деле: монтаж стропильных конструкций, изготовление черенков для обычных и совковых лопат, колёса для телег.
М а л х о в: И кресла-качалки?
Л и н д е м а н н: Нет, но вполне серьезное производство телег и плотницкое ремесло. Всё вручную, станков почти не было, всё на уровне Средневековья. Сначала я некоторое время находился в одной большой деревне, на так называемом опорном пункте. Но после, поскольку никто не хотел этим заниматься, я был переведен в совсем маленькую деревню, в перекошенную развалюху, к очень старому человеку, плотнику и, собственно, это было самое прекрасное время. Он был чрезвычайно хорошим ремесленником, но уже в полдень начинал пить свою водку. Мы не разговаривали друг с другом, он хотел, чтобы его оставили в покое. Я тоже. Это было замечательно. Причем он меня терпеть не мог. Из-за длинных волос он постоянно говорил мне «Моцарт»: «Моцарт, давай, убери стружку! А потом заканчивай работу!»
Между делом я мог там подхалтурить и довольно часто пользовался этой возможностью. В совокупности всё это называлось «Взрослая квалификация», для которой в конце концов получали своего рода подтверждение. Но нужно было продержаться два года.
М а л х о в: А потом, в какой-то момент, пишет твой отец, на стол легла записка: «Я ушел!»
Л и н д е м а н н: Нет, это было не так. Просто наша совместная жизнь обострялась все дальше и дальше. Мы отдалялись друг от друга всё больше, пока это не переросло в проблему. К примеру, он всегда вставал по утрам крайне рано. Мне было 18 или 19, и как раз по выходным, когда отработаешь целую неделю, спишь долго. На выходные, как обычно, приехала моя подруга. Тогда мы, конечно, долго спали. А он встал – чётко под мансардой находился гараж – к циркулярной пиле и принялся пилить. Потом он пришел в хорошем настроении, поднялся по лестнице, постучал к нам в дверь в 8 часов: завтрак готов.
Сегодня я смотрю на своих детей, они тоже долго дрыхнут. Тогда же – это всё чаще и чаще нас сталкивало, и мы только орали друг на друга.
М а л х о в: Так ведь он даже описал, как вы дрались.
Л и н д е м а н н: Да, и это действительно стало триггером для того, чтобы я ушёл. В какой-то момент я смог позволить себе купить автомобиль, совершенно старый «Трабант», с несинхронизированной ступенчатой коробкой передач, 1953 года выпуска. Тогда я перебрал его, встроил акустические колонки и время от времени опробовал. Потом пришел он, и я должен был выключить эту грёбаную музыку. Для него это было как бы громко. Он тогда возился около своих ящиков с цветами, и тут внезапно ситуация обострилась. Кажется, он дал мне пощёчину еще в машине.
Он наклонился ко мне и заехал мне тыльной стороной ладони. На это я выдал какую-то дерьмовую реплику: «Оставь меня в покое», что-то в этом роде. Это являлось для него уже провокацией, и он сказал: «Если ты сделаешь так еще раз, то я тебе врежу по-настоящему» А я: «Тогда ты получишь в ответ. Ведь ты рехнулся. Ты больше не посмеешь меня бить» И тогда он снова съездил мне ладонью. Он не контролировал себя. Он таким образом возвышал себя. Мгновенно он представил себя в качестве боксера – он занимался боксом в Гитлерюгенд, – и я ему просто… я думал, я не бил его, я только попросту его отталкивал. А потом он снова стоял передо мной: «Брось, я тебя прикончу, у тебя нет шансов!» Как-то так. После этого он поднялся на мансарду и выкинул все мои вещи в окно.
Это произошло в выходные, моя сестра присутствовала при этом, много крика, серьезная драма. Потом я собрал свои вещи, сложил в машину, уехал к другу и больше никогда уже не заходил в его дом. Сначала я жил у этого друга, а неделю спустя купил себе дом в деревне. Это произошло довольно быстро, это было сравнительно легко…
М а л х о в: Твои мать и отец в то время были еще вместе?
Л и н д е м а н н: Да, они были вместе, но жили отдельно. Моя мать по-прежнему жила в Ростоке и всегда приезжала к нему только по выходным. В большинстве случаев по воскресеньям она возвращалась довольно рано, потому что она тоже элементарно не выдерживала стресса с ним.
М а л х о в: В книге твой отец много пишет в воспоминаниях того времени, когда ему было столько же лет, сколько тебе тогда, о своём военном времени. И там он пишет, что вы с ним спорили о его роли во времена национал-социализма. Ты помнишь это?
Л и н д е м а н н: Ну да, я полагаю, если тебя так же поджимают стычки со своим сыном, который именно сейчас находится в сложном периоде, как я тогда, тогда ты о многом задумываешься. Сегодня со мной происходит то же самое, когда вижу свою дочь: например, когда я вижу, как она обращается со своим ребенком, мне довольно часто приходится вспоминать то, как я обходился с ней, когда был в ее возрасте. Самое смешное, что обнаруживается много сходства. К примеру, у нее появился ребенок, когда она тоже была очень молодой. Впрочем, она, гораздо больше, чем я, вросла в семью. На самом деле жаль, что со мной и с моим отцом такого не произошло. И все-таки здорово, что мы с ним провели это время вместе. Конечно, нас это связывало. Это наверняка тоже запускало в нем размышления о молодости: конечно же, на самом деле Тиллю тут очень хорошо.
У него есть работа, даже уже есть автомобиль, у него есть музыка, у него есть подруга – а я в его возрасте лежал в окопах… Мне всегда это преподносилось так. Он регулярно заставлял меня чувствовать себя виноватым, по меньшей мере, он помещал себя на пьедестал по отношению ко мне: я не должен жаловаться. Я в твоем возрасте босым бегал по жнивью, а в животе – картофелина в мундире. Вероятно, в то время они были вынуждены собирать колосья после жатвы, подбирать оставшиеся колосья, потому что были бедны. Босиком, это совсем плохо. Потом речь шла об окружении на войне, об окопах. Я до сих пор не знаю, правда ли всё то, о чем он рассказывал. Якобы в его теле был осколок гранаты, который блуждал по нему. Я расцениваю так, что, быть может, половина из этого соответствовала истине. Он на самом деле многое приукрашивал и преувеличивал. После я возражал: «Я бы спрятался, я бы не пошел на войну. Почему ты вообще позволил втянуть себя в это? Ведь ты мог спрятаться» А он: «Не вышло. Они искали и забирали». Тогда я снова: «Скорее я пошел бы под арест. Я никогда в жизни не пошел бы на фронт, стрелять в людей. Это против моей природы. Лучше я попал бы в тюрьму». «По законам военного времени тебя пристрелят, если ты откажешься от военной службы» – был его ответ.
Несколько лет спустя я действительно отказался от военной службы – против его воли. По этой причине штази постоянно действовали нам на нервы.
Ему даже пришлось лично явиться в военкомат и объяснить там, почему в этом вопросе он больше не имеет на меня никакого влияния.
М а л х о в: В книге он пишет, что ты намеревался пойти в армию.
Л и н д е м а н н: Именно так, полный промах! Впрочем, если бы он описал мое реальное отношение к армии, это выглядело бы как заявление об ошибочности ранее совершенных им действий. У меня все еще осталась объяснительная записка об отклонении от службы, написанная мной. В те времена это было грандиозным событием. Моя позиция была такова: сажайте меня, но я ни в коем случае в армию не пойду. Когда я еще раз повторил это в районном военкомате, началось светопреставление. Мне пришлось присесть рядом, тут же возник товарищ из штази, и стал меня развлекать дальше. Абсолютный стресс! После этого они оставили меня в покое на полгода, и заявили, что я должен еще раз всё тщательно обдумать. Они предоставили мне отсрочку. В любом случае дальше следовало освидетельствование призывников. Но за это время я получил право родительской опеки над своей дочерью Неле. А из этого уже проистекала конфликтная ситуация. Дело в том, что в этом случае мои родители обязаны были взять ребенка к себе. Я не знаю, связались ли они с военкоматом. Ведь нужно же было куда-то деть Неле. Мать было не отыскать. Быть может, по этой причине мне страшно повезло. Еще дважды я получал повестки, неоднократно отправлял туда копию моей объяснительной, а потом в какой-то момент дело заглохло, да и в стране уже наступили перемены.
М а л х о в: В своей книге твой отец описывает так же ваши разногласия о ГДР, например, где речь идет о незаконном переходе из Германской Демократической Республики в Федеративную Республику Германии и в Западный Берлин, о людях, которые бежали на лодках через Балтийское море, и т. д. А ещё о запрещенном западном телевидении. Создается впечатление, что ты непокорный, а он пытается защитить государство. Это впечатление верное?