Красно-бело-синий байкерский шлем с дыркой был задвинут максимально далеко в угол, как будто его туда пнули. Я выбрал книгу в мягкой обложке из кучи на полу и лег на кровать. Имя Кенни Дьюкса было написано карандашом на обложке. История — «Оргия в небе » Сидни Блада, казалось, была о банде пятилетних шестифутовых детей, совершающих ограбление склада с дракой, перестрелкой и сексом на каждой странице. Ближе к концу то одно, то другое происходило каждый второй абзац. Всякий раз, когда там говорилось что-то вроде: «Он ударил кулаком по его ухмыляющемуся лицу», Кенни подчеркивал это, как будто желая запомнить бессмертные слова. Большие отметки на полях подчеркивали случайные комментарии вроде: «Это хорошо!», так что с такими пометками книгу невозможно было читать, не подвергнувшись промыванию мозгов и в конечном итоге превратиться в точную копию Кенни Дьюкса, сорокалетнего скинхеда, исправившегося лишь наполовину. Честно говоря, я не знал, почему Моггерхэнгер оставил его, потому что человек с ограниченным интеллектом должен был быть скорее обузой, чем активом.
Возможно, Кенни знал слишком много, и было бы неловко его убить, потому что он происходил из очень большой семьи и был родственником каждого бандита на юге Лондона. И все же Моггерхэнгер питал к нему некоторую привязанность, ценя его преданность и тупую жестокость. Все, что я знал, это то, что мне не нравился Кенни Дьюкс, а Кенни Дьюкс не любил меня, но, поскольку я считал себя по крайней мере на шесть ступенек выше его по социальной шкале, мне предстояло сохранить наши отношения если не на дружеском, то хотя бы на дипломатическом уровне.
Кто-то поднялся по лестнице, и Кенни Дьюкс вломился в комнату дверь.
— Поднимись с моей чертовой кровати, или я разобью твое лицо в кашу.
Его дородность и прямая осанка портились тем, что он был слегка сутул в плечах. В остальном я не думаю, что он был очень плохим человеком, за исключением того, что руки у него были слишком длинными. На самом деле это были самые длинные руки, которые я когда-либо видел у человека, которого еще можно было назвать человеком. И он мог — просто так. Он имел положительный угол наклона, так что в бою нужно было приближаться к нему как можно ближе, чтобы избежать их досягаемости.
Я оперся на левый локоть.
— Разве ты никогда не использовал длинные слова, такие как: «Я сотру твое лицо, чтобы твоя собственная мать не узнала тебя в Вулворте в субботу днем»?
Затем я воспроизвел с псевдоамериканским акцентом из Сидни Блада: «В любом случае, если хочешь знать, где тесто, то под кроватью семьдесят пять тысяч булочек, вырезанных из газеты. Они передали нам дохлую утку, и нам нужно выбраться и найти их».
Он подошел близко, но узнал стиль.
— Это моя книга.
— Подойди ближе, солнышко.
Внутренний храповик моей правой руки потянулся назад. Я не мог бы продолжать читать вдохновляющую прозу Сидни Блада вечно, не действуя в соответствии с ней.
— Разве я не видел тебя где-нибудь раньше? — сказал он.
Я также завел пружины в ногах. За десять лет в Верхнем Мэйхеме я много поработал на станции и вокруг нее. Я помогал местным фермерам собирать урожай картофеля. Каждое утро я делал получасовые прыжки на месте с гантелями. Не будучи фанатиком, я верил в то, что мои шесть футов и одиннадцать фунтов должны сохранять гибкость и готовность к действию. Билл Строу был не единственным, кто развил свои физические способности. Что касается стрельбы, то из двенадцатого калибра я мог бы с ходу застрелить двух кроликов, ввиду чего я не собирался мириться ни с каким дерьмом от Кенни Дьюкса.
Я оторвался от кровати, как ракета, и его кулак пролетел мимо моего лица и так сильно ударил по подушке, что рама затряслась. Будучи тяжелым, он потерял равновесие, чем я воспользовался, схватив его за шею так, что он не мог пошевелиться. Он брыкался, но его ботинки не могли до меня дотянуться. Я всегда знал его как отважного труса, который не боялся выйти из-под своей скорлупы и превратиться в хулигана.
— Чего ты волнуешься? — спросил я. Но он тоже был не из тех, кто будет умолять меня отпустить его. Было ли это связано с упрямством или с хронической нехваткой словарного запаса, я не знал. — Мы не хотим кровопролития, не так ли? Не на таком раннем этапе наших отношений.
Он ахнул так, словно его грудь вот-вот лопнет.
— Я видел тебя раньше.
Я сильнее вжал его в полунельсон.
— Я Майкл Каллен. Мы встречались десять лет назад, помнишь?
Пока его компьютер на резинке обрабатывал эту информацию, я отпустил его и отпрыгнул, поставив себя в такое состояние защиты, что, вернувшись в вертикальное положение, он принял быстрое интуитивное решение не продолжать вражду, по крайней мере, на данный момент.
— Я тоже работаю на Моггерхэнгера, — сказал я, — так что, если возникнет какая-нибудь ссора, он уволит нас обоих. Ты знаешь это. А теперь отстань.
Его хитроумность, скрывавшая за собой размягченность мозга, на этот раз сослужила ему хорошую службу.
— Ты читал мою чертову книгу.
— Мне нужен был интеллектуальный стимул.
— И ты был на моей чертовой кровати.
— Я не могу читать стоя. А как только я начал, я не смог остановиться.
Он сел, успокоившись на мгновение. — Чертовски интересная?
— Лучшая книга, которую я когда-либо читал.
Он улыбнулся. — Да.
Я сел на кровать.
— Ты много читаешь.
— Каждую минуту, когда я не трахаю девок и не занимаюсь людьми, и не веду один из автомобилей лорда Моггерхэнгера с включенными сигнальными огнями.
Я достал фляжку с виски.
— Как насчет капли?
Он сделал глоток.
— Я не могу много пить, меня могут вызвать, — сказал он. — Мы все время на связи. Может быть и в четыре утра. Для лорда Клода не существует дня и ночи.
— А как насчет отпуска?
Смех заставил его выглядеть человеком.
— Когда ты умрешь, у тебя будет свободное время. Но теперь у него есть ты, и он может отпустить меня домой на несколько дней.
– Ты был занят?
Его глаза сузились, возможно, от мысли, что я его качаю.
— Просто ищу кого-нибудь, кого можно ударить или пнуть.
— Для кого? Ты мог бы сказать мне? Думаю, рано или поздно мне тоже придется этим заняться.
— Босс говорит, а не я.
— Справедливо.
Я открыл чемодан и нашел «Возвращение туземца» Томаса Харди, которое дочитал в поезде. Бриджит прочитала его три года назад, когда проходила курс Открытого университета.
— Попробуй это. Он не так хорош, как «Сидни Блад», но ничего страшного.
Он перевернул его, как кусок холодного тоста. — Не люблю книги о вогах.
— Воги?
— Чертовы черномазые. Терпеть их не могу.
— Дело не в черных. — Мне было трудно не рассмеяться. — Я сам местный, значит туземец.
— Ты, черт возьми, не выглядишь. Ты похож на меня.
— Мы все местные.
— Ты чертовски невежественен.
— Ты тоже местный.
Он встал, посмотрел на себя в зеркало у двери и поправил галстук. На нем был дорогой серый костюм и шелковая рубашка, требующая стирки. Он был такого же телосложения, как и его работодатель, и я задавался вопросом, не были ли они одноразовыми вещами Моггерхэнгера.
— Я пил твой виски, — сказал он, — но тебе следует быть осторожным в своих словах.
Не знаю, почему я упорствовал.
— Я уроженец Ноттингема, потому что родился там. Лорд Моггерхэнгер — уроженец Бедфордшира, поскольку родился там. Ты уроженец Уолворта.
— Кеннингтона.
— Значит, Кеннингтона, потому что ты там родился. Чернокожие в Лондоне не коренные жители, если только они не родились здесь, тогда они тоже таковы. Вот и все, что это значит. «Возвращение туземца» рассказывает о человеке, который возвращается в место, где он родился.
Его разум не принял от моего объяснения. Для него это было слишком сложно и долго.
— Мне пора идти. Мне нужно пойти навестить маму. Иначе она подумает, что я ее не люблю.
Он подмигнул, как будто высмеивал меня. — Не сломай мою кровать, — сказал он, выходя из двери.
Я лег на кровать во весь рост и решил, что мне нравится работать, и заснул, гадая, как у Марии дела с Бриджит. Будучи такими разными, они словно созданы друг для друга. Возможно, Бриджит пошлет за детьми в Голландию. Мария считала Верхний Мэйхем раем и работала бы бесплатно, пока ей позволяли остаться, хотя в деньгах у нее не было бы недостатка — я позабочусь об этом. Они с Бриджит поселятся и будут поддерживать это место до тех пор, пока мне не понадобится убежище от суеты мира. Я посмеялся над этой картиной и, представив последнее видение, показывающее мое невзрачное поселение в огне, подумал, что, по крайней мере, я сделал что-то положительное, найдя Биллу Строу убежище.
Кенни Дьюкс был прав. В четыре утра заработал динамик переговорнго устройства. Он был прикреплен к стене у двери, поэтому мне пришлось пересечь комнату, чтобы ответить.
— Приходи в дом, — сказал Моггерхэнгер. — И не вздумай появиться в пижаме.
Я собрался с духом и, окончательно проснувшись, пересек двор к штабу. Мужчина у двери, несомненно, с ружьем под пальто, был Коттапилли, большая тяжелая свинья, которая всегда поднималась наверх бесшумно, как муха по одежде, и так ловко передвигалась, что люди ожидали увидеть маленького человека. Затем он использовал их неожиданность с максимальной выгодой. После него на лестнице виднелись аккуратные и мелкие следочки, как будто кто-то поднимался на четвереньках. На нем не было ни воротника, ни галстука, но его ботинки были безупречно начищены.
Я еще больше уверился в том, что какой-то важный план приводится в действие, когда увидел Джерико Джима, сидящего в коридоре возле офиса Моггерхэнгера. Он был худощав, среднего роста, с густыми седыми волосами и невероятно морщинистым лицом, хотя издалека можно было бы принять его возраст за тридцать, а не за пятьдесят. Каждый его ледяной голубой глаз сиял, как кончик фонарика, который врач засовывает вам в глотку, чтобы осмотреть миндалины. Большую часть своей жизни он провел в тюрьме, но столько раз сбегал, даже из Дартмура, что его называли Джерико Джим, хотя настоящее имя его было Уилфред. Он всегда сначала съедал середину буханки, полагая, что может умереть в ближайшие пять секунд или в случае, если какой-нибудь доброжелатель подложил внутрь напильник. Старые привычки осторожности обычно не умирают: он перестал расчесывать свои волнистые волосы и провел руками по моей куртке и брюкам.