— У меня есть еще, — сказал я, подходя к шкафу.
Глава 20
Когда все улажено, мучения уходят безвозвратно. Конечно, можно спорить о том, было ли что-то улажено, но я думал, что это так, когда я оделся в свой сшитый на заказ костюм-тройку за двести гиней, надел сшитую на заказ рубашку, зашнуровал ботинки ручной работы, положил носовой платок в карман под лацканом и достал из коробки в гостиной пачку сигар «Ромео и Джульетта» беспошлинной торговли. Я наполнил сумку рубашками, нижним бельем, бритвенными принадлежностями, флягой и пневматическим пистолетом. И, наконец, я нацепил золотые часы на жилет. Никто не проснулся. Я попрощался только с Дисмалом. Возможно, я вернусь утром. Возможно, я никогда не вернусь. Изгои Верхнего Мэйхема могли позаботиться о себе сами.
Полосы розовых облаков пересекали небо, голубые снизу и туманные наверху. Было хорошо быть живым в такое утро, приятное для похмелья, когда я шел с зонтиком к автобусу, который должен был отвезти меня на станцию. Я купил «Таймс», и поезд пришел через пять минут. Судя по моему душевному состоянию, мое второе имя было Хаос, сколько бы решений ни было принято. Знать, что делать, и выйти из хаоса с преимуществом казалось невозможным. Что бы я ни сделал, все было бы неправильно, поэтому я должен был сделать худшее. Моя мать не без гордости говорила, что во мне есть ирландец, но я так не думал. Когда вы стоите спиной к стене, вы хотя бы разворачиваетесь и толкаете ее на случай, если она волшебным образом упадет и вы освободитесь. В общем, я чувствовал себя безрассудным и определенно не в настроении выбирать самый безопасный вариант.
В том, что было на мне, я не должен был попасть в этот водоворот, имея билет первого класса. Заявление Бриджит о том, что у нее есть парень и она уходит от меня навсегда, заставило ножи моей внутренней мясорубки вращаться еще быстрее, чем когда я вспомнил грязный трюк Моггерхэнгера, отправившего меня в Канаду с кучей документов, которые, что бы на них ни было напечатано, содержали мой смертный приговор. В то время как он хотел уничтожить меня физически, Бриджит, из соображений самосохранения, которые никто, кроме меня, не мог понять лучше, намеревалась уничтожить меня духовно.
Я всегда гордился тем, что никогда не сдавался. В скачках оптимизма я был напористым Джеком, хотя сегодня я подумал, что если я с легкостью выберусь из этой свалки, то могу приземлиться где-нибудь еще хуже. Люди второго класса, когда я вышел из вагона, поглядывали на меня из-за укреплений своих лиц. Они видели придурка из первого класса, идущего на прогулку, а я видел людей с выражением лиц, вызванным слишком долгим просмотром телевизора, с которым я с самого рождения боролся, чтобы стереть такое же лицо.
Несколько миль ходьбы вернули мне уверенность. Я прошел через Сити, мимо Банка Англии и станции метро «Сент-Пол», через Холборн-виадук, вниз по Феттер-лейн на Флит-стрит и на запад через Стрэнд в сторону Сент-Мартинс-лейн. Чем больше я шел, тем меньше у меня было желания пойти в логово Моггерхэнгера, чтобы там порубили меня на маленькие кубики мяса. Лондон немного развеселил меня. Я наблюдал такое движение и столько людей, что никакая угроза уже не казалась серьезной. У меня накопилось несколько тысяч фунтов с тех пор, как я снова начал работать на Моггерхэнгера, и как жаль, размышлял я, что мне придется исчезнуть в Темзе или в тюрьме, прежде чем я смогу их потратить.
Я зашел в одно из этих новых кафе под названием «Арахис» с пластиковыми опилками на полу и простыми деревянными столами, похожими на корыта, где меню было написано мелом на доске, и можно было взять кусок пирога с заварным кремом, лист салата, кусок сырого сыра, черный хлеб и чашку желудевого кофе, который не усыпит муху це-це, за пять фунтов. Я просидел полчаса, читая «Таймс» и наблюдая, как люди приходят и уходят.
Вошла девушка и вместо того, чтобы сесть за стол, прошла за стойку и дальше через дверь. Она вернулась в фартуке из мешка, как и подобает официантке на такой помойке, и по ее отражению в зеркале я увидел, что это та самая Этти из кафе на Великой Северной дороге, с которой у меня возникла романтическая привязанность по пути из коттеджа «Пепперкорн». «Это Лондон», — подумал я, раздумывая, стоит ли мне лечь лицом на стол, прежде чем она меня заметит. Времени принять решение не было. Она подошла ко мне, и румянец узнавания исчез под светлыми корнями ее волос.
— Майкл!
— Мне было интересно, узнаешь ли ты меня. Я собирался связаться с тобой в «Коте с пальмовым маслом», или как там он называется, но всякий раз, когда я шел на север, вы оказывались на другой стороне центральной резервации, и мы всегда спускались другим путем. Или мой работодатель сидел в машине, и мне не разрешали остановиться. Я бы разыскал тебя раньше, — продолжал я, — только мне нужно было на неделю поехать в Америку. Хотя я думал о тебе все время, пока был в Нью-Йорке.
Ее маленький рот становился все прямее и прямее.
— Я ненавижу лжецов.
— Я тоже. Худшим лжецом, которого я когда-либо знал, был мой отец. Следующей худшей лгуньей была моя мать. Они превратили жизнь в ад.
— Ой, отвали, — она пошла за стойку. Проблема с девушками из рабочего класса, сказала я себе, в том, что они всегда говорят то, что думают. Я взял газету и попытался разгадать анаграмму в кроссворде. Через десять минут она вернулась. — Хочешь, чтобы я облила тебя этим кипящим супом, или ты перестанешь ко мне приставать и уйдешь?
Я был не из числа тех, кто в ответ на такую просьбу плеснет кипящим супом в ее прекрасное, чувственное лицо. Я потыкал пальцем в оставшийся угол моего заплесневелого хлеба и убил долгоносика, упавшего на пирог с заварным кремом, с которым у меня не хватило смелости справиться из боязни, что я заражусь бильгарцией.
— Я пойду, когда закончу обед, или как ты это называешь.
Она отнесла суп к соседнему столу и вернулась к стойке. В одном конце стоял кассир, а за чанами с кукурузной кашей, оладьями, луковыми котлетами из цельнозерновой муки, пастой из брюссельской капусты, соусами из плавленого сыра, ореховыми котлетками и заправкой для салата из рыбьего масла стояли еще две женщины, одна из которых мне очень понравилась. Она была зрелой тридцатипятилетней девушкой, тайно поедающей сэндвич с говядиной, как если бы она устроилась на работу в такое заведение только для того, чтобы сводить с ума клиентов, потому что между хлебами, как живые, свисали куски мяса и жира. У нее было полное тело, темные вьющиеся волосы, а ее высокие скулы сильно покраснели, как будто они находились слишком близко к огню. Этти, которая была в слезах, вероятно, жаловалась на мое оскорбительное присутствие, и я знал, что она должна была бы так поступить. Женщина доела свой сэндвич и налила чашку крепкого черного кофе, которая, будучи слишком горячей, могла стать еще прохладнее, пока она имела дело со мной, красиво покачиваясь между столиками довольных клиентов сказала:
— Вам лучше уйти. Вы раздражаете одну из наших официанток.
Я посмотрел вверх.
— Честно говоря, я ждал возможности поговорить с вами. За последнее время я был здесь на ланче как минимум пять раз, но это происходило только из-за вас, а не из-за этой сквернословящей маленькой девчонки. За вами наблюдали.
— О чем, черт возьми, вы говорите?
— Вас зовут Филлис, — сказал я. — Вам около тридцати лет, и один из ваших родителей родом из Ирландии. И вы в разводе.
Мои острые уши услышали ее приветствие Этти, которая подошла к стойке, а остальное я собрал воедино на основе всевозможных догадок. Я также мог бы сказать, что у нее двое детей и она живет в Кэмден-Тауне, но не хотелось переусердствовать или портить картину.
— Откуда вы все это знаете?
— Объяснения заняли бы слишком много времени. Недалеко отсюда открылся новый ресторан под названием «Рэддишер». Честно говоря, той еды, которую я здесь заказал, не хватило бы, чтобы зарядить энергией муравья, поэтому я подумываю сходить в вышеупомянутое место. Не могли бы вы присоединиться ко мне?
По ее глазам и легкому изгибу губ я видел, что ей пришлось немало пережить в жизни, но поскольку это исходило в основном от таких парней, как я, то только такие парни, как я, могли с этим справиться и надеялись добиться чего-нибудь. Выражение ее карих глаз было таким тонким и активным, что, казалось, вся ее жизнь пролетела перед ними, прежде чем ее враждебность наконец утихла, и она сказала:
— Я работаю до трех тридцати.
— Встретимся сегодня вечером в семь тридцать за ужином.
Моя быстрая реакция оттолкнула ее обратно в окопы, и ее прекрасные глаза затуманились.
— Что вы сделали с Этти?
Я зевнул.
— Боюсь, это то, чего я не делал. Это всегда моя проблема. Она работала, как вы знаете, на автосервисе, который находился недалеко от моего поместья в Кембриджшире, где я развожу скаковых лошадей. Я не мог отвезти ее туда из-за жены. Я знаю, что я мягкосердечный, должно быть, потому что моя мать ирландка, но мне не нравится делать женщин несчастными, и я так твердо придерживаюсь этого правила, что, к сожалению, иногда в конечном итоге причиняю кому-то боль или делаю себя еще больше несчастным из-за этого. Но если бы я взял ее с собой домой, скорее всего, моя жена — и мне больно это говорить, но это правда — ну, она бы уложила Этти в постель. прежде чем я смог. Моя жена такая. Даже наши пятеро детей время от времени смотрят на нее косо, когда она с другими женщинами. У меня самого довольно широкий кругозор, потому что, когда некоторые из этих женщин ей надоедают, мне приходится их утешать, и у меня есть свои возможности, можно сказать. Но мне не хотелось подвергать Этти ее пагубному влиянию. Я бы не пожелал такого ни одной женщине.
Она хотела уйти, но не смогла. Она была в ужасе, и это было многообещающе. Она была очарована, что было опасно — для нее. Но я устал от этого и хотел покончить с этим.
Какой бы хорошей женщиной она ни была, она сцепила руки и посмотрела на стойку, где стояла Этти, как будто ожидая сводки новостей со стола переговоров. Я не знал, о чем идет речь, и жаждал уверенности в встрече с Моггерхэнгером.