Его окружал смех довольно молодых женщин, но даже молодые мужчины оборачивались, чтобы посмотреть. Панк-один вернулась, ведя официантку с подносом с бокалами для шампанского. Полли Моггерхэнгер взяла одну и увидела меня.
— Прошло много времени, — сказал я.
Она попыталась улыбнуться, и ей это удалось. — Ты не изменился — физически.
— Я уверен, ты тоже не изменилась.
Волосы у нее были такие же черные, лицо полнее, но бледнее. Ее губы были такими же красивыми, а фигура – зрелой.
— На самом деле, ты прекрасна. Я был влюблен в тебя и до сих пор люблю. Ты не сошла с ума с тех пор, как прошло много лет, но я сошел с ума, не видя тебя.
Она была настоящей Моггерхэнгершей, твердой, как гвозди. Это она способствовала своему старику, отправившему меня в тюрьму, и я подумал, что если мне удастся посадить ее так же, как и его, когда-нибудь в будущем, я не буду колебаться. В противном случае я бы согласился шлепнуть ее по отбивным, но не слишком сильно, чтобы не расшатать ни один из идеальных зубов, которые я видел, когда она улыбалась.
— Но ты никогда не связывался со мной, не так ли? Я тоже часто думала о тебе и всегда надеялась увидеть тебя или услышать о тебе. Я слышала, что ты был женат.
Ее смех разнесся по всей комнате, несмотря на шум, и Панк-один посмотрела на нее с такой любовью, что я подумал, что она тоже попытается уговорить ее написать книгу.
— Когда ты позволил этому остановить тебя?
— А ты была занята рождением ребенка. Я забыл какого. Но с этого момента я буду чаще видеть тебя. Где ты живешь?
— Недалеко от папы. На Пайп-роуд, номер двадцать три.
— Я даже не знаю твоей фамилии по мужу.
— Мой развод состоялся на прошлой неделе. Та же, что и раньше.
— Удобно.
— Нам так больше нравится. — Она коснулась моей руки. — Но мне нужно съездить и встретиться с мистером Блэскином.
— Не надо, — сказал я в ужасе.
— Не? Слушай, я трахаю тех, кто мне нравится. И не забывай об этом.
— Я постараюсь этого не делать.
Я отвернулся от очередного бессмысленного разговора и столкнулся со своей матерью.
— Значит, ты меня не знаешь?
Она поцеловала меня, и я крепко обнял ее, понимая, что если я сделаю меньше, она будет следовать за мной повсюду. Было почти семь часов, а в половине второго у меня было свидание с Этти и Филлис. И все же инстинкт подсказывал мне бежать, хотя и не потому, что я ее не любил. На самом деле, когда я врезался в это поразительное существо с растрепанными волосами, я подумал, что она всего лишь еще один придаток издательской профессии, и только ее дерзкое веселье помешало мне предположить, что она Панк-три. В ту фатальную вспышку сознания в несколько секунд между первым взглядом и смертью восприятия, наступающей от узнавания, я увидел эту гибкую, желтолицую, привлекательную, утомленную сорокалетнюю женщину (ей было пятьдесят пять лет), которой я собираюсь сказать несколько ласковых слов, прежде чем отправиться к кому-то другому.
— Гилберт сказал мне, что ты вернулась.
Ее бусы зазвенели.
— Я только что разговаривала с ним, но он сказал мне, чтобы я пошла на хер. У него есть некоторые надежды. Он болтал с этим сифилитическим рэкетиром лордом Моггерхэнгером. Я не знаю, чего он от него хочет. Он самый крупный развратник в Европе.— Панк-один и Панк-два стояли рядом, но Моггерхэнгер был слишком далеко, чтобы нас услышать. — Я вернулась из той лесбийской коммуны в Турции, чтобы присутствовать на вечеринке моего мужа, посвященной выпуску двадцать пятой книги, а этот придурок пытается меня игнорировать.
Она взяла бокал шампанского с подноса, покачивавшегося, как волшебный ковер, и выпила его, как шербет, затем схватила еще один. Темные волосы спадали ей на плечи, а ее бежевое платье-мешок было украшено цепкими безделушками. Она спросила, как поживает Бриджит, и я рассказал ей все.
— Ты счастливчик, — засмеялась она. — Бриджит всегда была слишком хороша, чтобы жить с тобой. Как ты собираешься теперь обеспечивать себя?
— Я работаю на Моггерхэнгера.
Она положила пустой бокал в рюкзак, украшенный символами CND.
— Ну, если ты попадешь в тюрьму, как в прошлый раз, не пиши и не говори мне. Только не позволяй ему отправить тебя в Турцию и посадить тебя там в тюрьму. Ты можешь быть моим сыном, но мне бы этого не хотелось. Раньше я принадлежала к Обществу разделывания мужчин, но теперь я принадлежу к Обществу разделывания турок, как и большинство англичан.
Панк-один вмешалась в наш разговор. — Могу я представиться?
Моя мать обняла ее. — В любое время, любимая. Хочешь, чтобы я написала книгу?
Я ускользнул. Я собирался все исправить, выехав в семь двадцать пять и взяв такси, чтобы встретиться с Этти и Филлис, но в семь пятнадцать я услышал громкий пронзительный голос матери с потоком ругательств в адрес ее блудливого мужа.
Что мне оставалось делать? Вытащить ее отсюда и отвезти домой? Такое предложение принесло бы мне брошенный в мою сторону бокал шампанского, что и произошло с Блэскином. Звук драки был такой, будто кто-то шлифует пол. Люди кричали, но громче всех раздавался обиженный рев Блэскина: «Я развожусь с тобой, я развожусь с тобой, я развожусь!»
Он был ослеплен, как Самсон. Нелитературная тишина очистила комнату даже от звона стекол.
— Не трогай меня, — сказала она, — иначе я убью тебя.
— Поставь этот стакан.
— А ты покажи мне, что любишь меня.
— Любил ли я когда-нибудь кого-нибудь еще?
— Может быть, ты и писатель, — кричала она, словно только что вернулась с урока ораторского искусства, — но для меня ты придурок из высшего общества! Ты втыкаешь в людей булавки, чтобы они подпрыгивали, и пишешь о них свои идиотские романы. Прямо сейчас ты пишешь свой двадцать шестой. Я знаю тебя, придурок! Я вижу, как у тебя за левой ресницей крутится маленький магнитофон.
Его стон перерос в крик.
— Ты толкаешь меня обратно в грязь!
— Это то место, где тебе место, засранец. Это все, что ты когда-либо хотел.
Раздалось всеобщее громкое «Ооооо!».
— Это было сделано для того, чтобы ты не стала лесбиянкой, — бросил он в ответ.
— Любая женщина, которая смотрит на тебя — лесбиянка.
— Ты мне больше не нужна, — засмеялся он. — Я нахожусь в том возрасте, когда могу заполучить всех молодых женщин, которые мне нравятся.
— Я тоже!
Я последовал за ней.
— Уходи. Ты заходишь слишком далеко.
На лицах обоих были слезы. Если бы в пятьдесят пять лет меня ждал такой сеанс, я бы лучше добежал до ближайшего моста и прыгнул с него. Или согласился бы на любое опасное задание, которое мог дать Моггерхэнгер.
— И вполовину не дальше, чем зашел этот грязный ублюдок. Он англичанин до мозга костей, а это значит, что он хуже любого турка.
— Ты разрушаешь мою карьеру, — Блэскин закрылся руками, хотя я подозреваю, что он смеялся. Я не стал ждать. Они вполне могли позаботиться о себе. Я в каком-то смысле завидовал им, хотя никогда не хотел быть таким откровенным. Очень жаль, подумал я, выбегая и протягивая руку к такси, что у тридцатипятилетнего мужчины должны быть родители, и просто мне повезло, что эта сварливая парочка проживет так долго, что я не сомневаюсь все еще быть сыном в семьдесят пять лет.
Глава 21
Как только я отошел от них, пелена в моем сознании рассеялась. В любом случае, есть что-то вдохновляющее в лондонских толпах, увиденных из такси будним вечером, когда еще светло. Пока мы объезжали Цирк, нам перебежала дорогу девушка с явной целью добраться до ближайшего злачного места. Уже вспыхивали освещенные рекламные объявления, едва приглушенные солнцем. Было ощущение роскоши и благополучия, и я бы велел водителю отвезти меня по Риджент-стрит и вниз по Гауэр-стрит, чтобы добраться до Ковент-Гардена, но это заставило бы меня опоздать. Некоторые таксисты — грубые люди, но у меня всегда была слабость к тому, как они зарабатывают на жизнь.
— Ты только что выбрался с вечеринки Блэскина, приятель? – спросил он, отодвигая окно.
— Да. Хороший поступок.
— Он уже пьян?
— Около того.
Он посмеялся.
— Есть два мистера Блэскина. Один — когда он в такси, и тогда он на вес золота. Другой — когда он в своей машине. Тогда он дьявол, и тебе лучше держаться подальше. Но он нам нравится. С мистером Блэскиным ты всегда знаешь, где ты. Настоящий спорт. Мне бы хотелось сказать то же самое о его брате.
Я дважды сглотнул и захотел двойного бренди.
— Брат?
— Преподобный Джордж Блэскин. Должно быть, старше мистера Гилберта, мне кажется, лет шестидесяти пяти. Поверь мне, он подлый и сварливый старик. Я не думаю, что они хорошо ладят. Он всегда пытается спасти душу мистера Гилберта, и, между нами говоря, я думаю, что эта работа бесполезна. Однажды я слышал, как они спорили, когда вез их в Паддингтон. Преподобный Джордж — маленький худощавый человечек с густыми седыми волосами, и он натурально избивал мистера Гилберта. Я мог бы посмеяться. Гилберт сказал, что у него нет души. Имейте в виду, его сестра тоже может быть неловким клиентом.
Я почти открыл дверь и выскочил.
— Сестра?
— Гертруда Блэскин. Она заведующая больницей. Мне бы не хотелось оказаться даже поблизости от нее. Ее рост шесть футов, плюс-минус дюйм. Однажды я видел, как она спорила с Гилбертом на тротуаре перед Национальной галереей, и ударила его зонтиком, но мистер Блэскин схватил ее и нанес ужасный удар в затылок, а затем затолкал в мое такси, когда я подъехал. Ну и семья. Я думал, что моя ситуация достаточно плоха.
— Ты уверен, что у него есть брат и сестра?
— Определенно. Но они мало видятся, и я понимаю почему. В их отношениях нет никаких сомнений — они просто ненавидят друг друга.
Я был потрясен мыслью о таких тете и дяде, но у меня не было времени размышлять над этим фактом, потому что в семь двадцать девять мы подъехали к станции Ковент-Гарден. Поскольку я приехал на тридцать секунд раньше, ни Этти, ни Филлис там не было. Я ходил взад и вперед. На вечеринке у Блэскина дела шли настолько суматошно, что я выпил всего две бутылки шампанского, и во рту у меня было сухо, как в пороховой бочке. По улице доносился запах пива, и я размышлял о прелестях большой кружки, когда увидел Филлис, идущую сквозь толпу.