Англия: 1849–1867
Несостоявшийся Мюрат
За годы, проведенные в Америке, Майн Рид накопил изрядный опыт водных путешествий: много раз он поднимался вверх и спускался вниз по Миссисипи и Огайо, по Ред-Ривер и Теннесси, плавал по Великим озерам и диким рекам Северо-Запада, не раз пересекал Мексиканский залив и ходил вдоль атлантического побережья США, наконец, он «покорил» штормовую Атлантику на паруснике зимой 1839/40 года. Несмотря на столь богатый опыт, он никогда не испытывал удовольствия от перемещений по воде, предпочитая земную твердь корабельной палубе. На этот раз у него не было выбора: в те годы, кроме корабля, иных средств пересечь Атлантику не существовало. Еще было памятно многонедельное изнуряющее путешествие на «Дамфрисшир»: тоска, тревога и скученность пассажиров, несвежая питьевая вода, однообразная, скудная, низкого качества пища и постоянная сырость. Но почти за десятилетие, что минуло с той поры, изменилось многое — технический прогресс не стоял на месте. «Камбрия» «моложе» «Дамфрисшир» всего на семь лет (спущена на воду 1 августа 1844 года), но это был совсем другой корабль. Хотя он также нес три мачты с парусами, но между фок- и грот-мачтой возвышалась дымовая труба, изрыгавшая клубы дыма, а Во бортам вращались огромные гребные колеса, и из трюма доносился мощный гул паровой машины. Паруса поднимали дишь при попутном ветре — корабль двигался в основном благодаря энергии пара. По своим размерам «Камбрия» превосходила «Дамфрисшир»: она имела почти 70 метров в длину и более десяти в ширину, а водоизмещение было в два раза больше — почти полторы тысячи тонн. Так же как «Дамфрисшир», «Камбрия» была предназначена для перевозки пассажиров. Но если «Дамфрисшир» брал до шестисот человек на борт, то каюты «Камбрии» были рассчитаны всего на 120 пассажиров, и никакого второго и третьего класса! — на корабле имелись каюты только первого класса. Конечно, таких судов было еще совсем немного — революционные изменения в трансатлантическое судоходство пришли с учреждением знаменитой компании Cunard в 1840 году. Компания подписала контракт с правительством Великобритании на регулярные почтово-пассажирские перевозки между Ливерпулем, Галифаксом (Канада) и Нью-Йорком и вывела на линию комфортабельные скоростные — до той поры невиданные — океанские парусно-паровые суда. Они назывались пакетботами. То расстояние, которое парусники преодолевали за полтора-два месяца, пакетботы «Кунард» покрывали меньше чем за две недели. Поначалу на линии работали четыре судна, с середины 1840-х их было уже шесть, и они ходили точно по расписанию.
«Камбрия» не считалась лучшим ходоком через Атлантику — ей ни разу не довелось завоевать тогда уже учрежденную «Голубую ленту» — за самое быстрое пересечение Атлантики, но это было довольно быстроходное судно: покинув нью-йоркскую гавань 27 июня, оно уже 10 июля пришло в Ливерпуль. Путешествие было неутомительным, тому благоприятствовала и погода. На борту находилось всего 94 пассажира, и все направлялись в Англию. В Галифаксе новых пассажиров не прибавилось, «Камбрия» даже не заходила в гавань, но, оставаясь на рейде, приняла несколько мешков с почтой, на что ушло несколько часов, а затем плавание продолжилось.
Фридрих Геккер встречал Майн Рида и прибывших с ним легионеров в Ливерпуле. Известно, что Геккер прибыл с информацией о поражении революций в Бадене и в Баварии. До выяснения ситуации и получения достоверных сведений от единомышленников на континенте было принято решение задержать отплытие оставшихся в Нью-Йорке легионеров. Заботу о пассажирах с «Камбрии», большинство из которых никогда не бывали в Англии, взял на себя немецкий революционер. С Майн Ридом они договорились встретиться через десять дней здесь же, в Ливерпуле.
Таким образом, у Рида внезапно появилось время, которое он решил провести у себя на родине — в Северной Ирландии, в Баллирони. Как, вероятно, помнит читатель, ближайшим к Баллирони морским портом является Уорренпойнт. Туда из Ливерпуля, не мешкая (Рид прибыл в Уорренпойнт уже 12 июля — то есть из Ливерпуля он должен был отплыть уже в день прибытия «Камбрии»), и отбыл писатель. Он не известил родных о приезде, поскольку, покидая в июне Нью-Йорк, был уверен, что у него не будет возможности повидать семью. Но теперь ситуация изменилась — и вот он уже на пути к родному дому: дорога петляет между зеленых холмов и голубых озер родного Дауна, который он покинул без малого десять лет назад. Всего лишь за месяц до этого, в мае 1849 года, в город пришла железная дорога, но она проходила довольно далеко от Баллирони, потому Рид решил воспользоваться экипажем.
Майн Рид уезжал из Баллирони двадцатилетним. Его багаж был невелик, за душой десяток фунтов, выданных отцом, а в придачу диплом выпускника колледжа в Белфасте и не сложившаяся карьера школьного учителя. Невелик был его багаж и теперь, но ему уже за тридцать, он возмужал, у него огромный опыт и масса впечатлений, неведомых подавляющему большинству его современников; он элегантен, уверен в себе, у него славное военное прошлое и — он абсолютно убежден в этом — великое военное будущее. У него немного денег, но блестящие перспективы. К тому же он все-таки уже чего-то достиг: не только с гордостью и по праву носит звание капитана Армии США, но накануне отплытия из Нью-Йорка из печати вышел его первый роман, несколько экземпляров которого лежит в саквояже, — один из них он сможет подарить отцу и матери.
Можно представить радость родных, которые за эти десять лет не раз отчаивались когда-нибудь увидеть Рида живым. На встречу с ним в родительский дом приехали и сестры, и брат. Вдова в своих воспоминаниях, со слов мужа, пишет, что скоро «и соседи собрались оказать знаки внимания герою Чапультепека, хотя радость была омрачена известием, что он скоро уезжает и вновь на войну». Видимо, Майн Рид не скрывал своего участия в легионе, — напротив, он гордился этим и с удовольствием, красуясь перед родными и знакомыми, рисовал головокружительные планы. Однако и близких, и соседей, слышавших о женитьбе Рида, больше всего интересовал его матримониальный статус. Поэтому «особенно часто, — продолжает вдова, — его расспрашивали о браке с мексиканской наследницей, слухи о котором дошли и сюда. Он отвечал, что все это романтические домыслы, и, хотя его действительно восхищают усики над верхней губой испанских красавиц, они же приводят его в содрогание, когда он видит их у испанских старух. В дополнение к этой фразе он, обращаясь к матери, добавил:
— Я думаю, ты скорее б предпочла, чтобы я умер, но не женился на папистке (то есть католичке. — А. Т.).
На что обожаемая мать отвечала:
— Я сама, скорее всего, умерла бы при известии об этом».
Визит на родину был коротким, но все же он продолжался дольше тех нескольких дней, что предполагалось: Рид уже собирался на встречу с Геккером и готовился к отъезду, когда от немецкого революционера на имя писателя пришло письмо, в котором тот сообщал, что их встреча в Ливерпуле не состоится, и предлагал встретиться в начале августа в Лондоне. Так в первых числах августа 1849 года Рид оказался в британской столице. Здесь стало окончательно ясно, что «наполеоновским» планам и надеждам писателя сбыться не суждено: в Бадене и в Баварии (да и повсеместно в немецких землях) восторжествовала реакция. В том же направлении развивались и события в Европе: русскими и австрийскими штыками подавлена демократия в Венгрии, разгромлены карбонарии в Италии, потерпело поражение восстание в Польше. Хотя Франция была еще по-прежнему лояльна к революционерам (до «восемнадцатого брюмера» Луи Бонапарта оставалось еще почти два года), Геккер понимал, что для вторжения в южную Германию сил его легиона совершенно недостаточно, а повторять ошибку Георга Гервега[31] было глупо и жестоко. Геккер разочаровался и выглядел подавленным. Рид видел, что его друг колеблется, но все больше склоняется к мысли отказаться от дальнейшей борьбы и вернуться в США, чтобы остаться там навсегда. В конце концов так и случилось — в сентябре Геккер сел на корабль и отправился в Америку. Здесь он обосновался в Иллинойсе и стал фермером. Никакой политической карьеры в США он не сделал и не стремился к этому: словно после крушения революционных планов что-то в нем надломилось. Косвенным подтверждением тому служит и его участие в Гражданской войне Севера и Юга США. Будучи принципиальным противником рабства, он добровольно вступил в армию северян, был определен командовать бригадой и получил чин полковника. Но та отвага и инициативность, что были так свойственны ему в 1840-е годы, словно куда-то испарились — командиром он был инертным и безынициативным, ни одного сражения не выиграл и, видимо, потому покинул армию задолго до окончания войны.
Нет сведений о том, провожал Рид своего товарища в Ливерпуле или простился с ним в Лондоне. Впрочем, это не очень важно. Куда важнее то, что они довольно плотно общались в эти два месяца: нужно было завершить множество дел — ведь на Фридрихе Геккере и Томасе Майн Риде лежала ответственность за прибывших с ними немецких легионеров. Поскольку Геккер довольно часто пребывал в глубокой апатии, то многое приходилось делать Риду. Необходимо было обеспечить возвращение людей в США, помочь с жильем, одеждой, питанием; наконец, продать партию револьверов системы «кольт», которые они привезли с собой, чтобы вооружить своих товарищей (деньги, вырученные от продажи, пошли на оплату обратного пути в США). В эти недели Майн Рид окунулся в стихию митингов и революционных собраний. Геккер свел его не только с немецкими революционерами, обосновавшимися в Лондоне, но и польскими, итальянскими, русскими, венгерскими революционными эмигрантами. Можно сказать, что, очутившись в Лондоне среди разношерстной европейской политической эмиграции, Рид сделался «своим среди чужих»: он не только разделял демократические убеждения изгнанников, но и чем мог помогал им — выступал своего рода посредником в бытовых вопросах, в контактах с прессой, объяснял, советовал, как вести себя в той или иной ситуации. Такой советчик был очень нужен этим людям, которые оказались хотя и в дружественной, но совершенно чуждой им в социокультурном плане среде.
Автор настоящих строк нимало не погрешил против истины, говоря о дружественном отношении британского общества к европейским эмигрантам-революционерам. Необходимо признать, что современная доброжелательность Великобритании к политическим эмигрантам (не только из России, но из других стран мира) имеет давние корни, и традиция эта, по меньшей мере, восходит к XIX веку. Исследования как британских, так и отечественных историков показывают, что в XIX столетии отношение действительно было и доброжелательным, и сочувственным. Среди причин, способствовавших этому, можно отметить хотя бы то, что в британском обществе традиционно сильны не только недоверие к Европе, но и демократические традиции. Поэтому национально-освободительные движения, тяга к демократизации общественной жизни, стремление внедрить традиционную для Англии парламентскую форму правления воспринимались англичанами — традиционными парламентаристами — с пониманием и сочувствием. Нельзя не забывать и об отношении официального Лондона: Британской империи были выгодны разброд и шатание в Европе, власти предержащие не видели никаких угроз для государства в том, что Лондон стал центром революционной эмиграции, да и лорд Пальмерстон — британский премьер явно благоволил эмигрантам. Наконец, эмигранты, облюбовавшие столицу империи, не были «сбродом», как это часто пытались представить официальные круги России, Австрии и Пруссии: в основном это были весьма респектабельные люди — бывшие министры (даже главы правительств), большей частью дворяне (нередко титулованные), офицеры и генералы разбитых армий, видные адвокаты, журналисты и, вообще, как правило, весьма образованные люди. Наконец, эмигранты были патриотами, «мучениками за дело свободы», поэтому в их облике неизменно присутствовало нечто романтическое, возвышенное, и это не могло не привлекать к ним симпатии. Для Майн Рида этот романтический ореол, окружавший изгнанников, был, наверное, особенно важен, тем более что тень от него падала и на того, кто находился с ними рядом. И то, что таких политэмигрантов, как Л. Кошут, А. Мадзини, Д. Гарибальди и других, принимали министры британского правительства и английские аристократы, а европейские тираны забрасывали протестами по этому поводу Виндзор, — безусловно, тешило самолюбие тех, кто помогал изгнанникам. Сочувствуя этим людям, оказывая им помощь, защищая их от нападок консервативной прессы, Майн Рид ощущал себя причастным к борьбе за демократические идеалы, видел себя в рядах революционеров. Что может быть романтичнее этого самоощущения?
Даже внешне Рид стремился подчеркнуть свою «революционность»: обожал свободные белоснежные рубашки «апаш», шейные платки алого цвета и носил особого фасона шляпу — с высокой тульей и широкими мягкими полями. Моду на нее среди революционеров ввел все тот же Фридрих Геккер — в ней он провозглашал республику в Бадене и вел своих соратников в бой против баварских и вюртембергских отрядов. Она и называлась по его имени — «геккер», и стала своего рода «опознавательным знаком» в среде «людей 1848-го». С этим «опознавательным знаком» Рид не расставался на протяжении всей жизни, заказывал и неизменно носил шляпы именно такого фасона.
Викторианский литератор
Геккер покинул Англию. Больше с Майн Ридом они никогда не встречались и не переписывались. Но, как мы видим, «в наследство» немецкий революционер оставил своему другу не только привязанность к экстравагантному головному убору, названному его именем, но и широкие связи в среде политэмигрантов — «людей 1848-го». Позднее, в 1850-е, Рид особенно сблизится с венгром Л. Кошутом, будет с ним много общаться, переписываться, выступать с письмами в его защиту. Но тогда, в 1849 году, Рид еще очень мало знал о венгерской революции, да и Кошут был еще довольно далеко от берегов Туманного Альбиона. В Лондон бывший венгерский премьер прибудет (надо сказать, с большой помпой) только в 1851 году. Все это еще впереди. А теперь, после лихорадочной сумятицы мая — сентября, отъезда Геккера и его несостоявшихся легионеров, Риду было необходимо оглядеться и сделать выбор — чем он займется и где станет жить: вернется ли, как его товарищи, обратно в США или останется в Великобритании.
Как известно, Рид считал Соединенные Штаты самым свободным государством мира. Свою родину — Великобританию он, наоборот, воспринимал как царство несвободы. Его возмущало рабство американских рабов, но в своих соотечественниках (и еще в большей степени — в европейцах) он видел рабов худшего свойства. В одном из романов есть характерные строки: «В других странах, в том числе в своей собственной, я вижу вокруг таких же рабов, причем их гораздо больше. Рабов не одного человека, но множества людей, целого класса, олигархии. Они не холопы, не крепостные феодала, но жертвы заменивших его в наше время налогов, действие которых столь же пагубно… Я считаю, что рабство негров менее унизительно, чем положение белых невольников в Англии. Несчастный чернокожий раб был побежден в бою, он заслуживает уважения и может считать, что принадлежит к почетной категории военнопленных. Его сделали рабом насильно. Тогда как ты, бакалейщик, мясник и булочник, — да, пожалуй, и ты, мой чванливый торговец, считающий себя свободным человеком! — все вы стали рабами по доброй воле. Вы поддерживаете политические махинации, которые каждый год отнимают у вас половину дохода, которые каждый год изгоняют из страны сотни тысяч ваших братьев (Рид имеет в виду массовый исход голодающих ирландцев в 1846–1850-х годах, который сознательно стимулировался властями империи. — А. Т.), иначе ваше государство погибнет от застоя крови. И все это вы принимаете безропотно и покорно. Более того, вы всегда готовы кричать «Распни его!» при виде человека, который пытается бороться с этим положением, и прославляете того, кто хочет добавить новое звено к вашим оковам».
Тем не менее Рид принимает решение остаться в Англии. Чем оно было обусловлено? Ответ очевиден: намерением продолжать литературную карьеру. В самом деле, а что ему еще оставалось? Его мечты превратиться в нового Мюрата и встать во главе революционных войск, сметающих троны европейских тиранов, развеялись как дым. Он мог вернуться к преподаванию, но, после того как дважды — сначала в Ирландии, а затем в США — под влиянием обстоятельств он вынужден был оставить учительскую карьеру, вряд ли его могла привлечь эта стезя. Он мог попытаться вновь податься в «акулы пера», но сама мысль о «поденщине», о неизбежных унижениях и компромиссах казалась ему отвратительной. Писательская карьера в викторианской Англии, напротив, сулила перспективы. Хотя, как и в США, писательство на его родине не принадлежало к числу «респектабельных» профессий, все же статус писателя в Англии был ощутимо выше, нежели в Америке. Если мы вспомним о судьбе американского профессионального писателя Э. А. По и сопоставим ее с судьбами английских профессионалов пера Ч. Диккенса, Ч. Рида, У. Коллинза, У. Эйнсворта и многих других викторианцев, то станет понятно, о чем идет речь. И дело не только в отношении современников. В те времена в Америке даже самые успешные литераторы не могли прожить на деньги, которые они получали за издание своих произведений. В Англии наиболее успешные — так называемые перворазрядные писатели — не только жили достойно, но и богатели, сочиняя романы. Парадоксально, но литературный труд нигде и никогда не приносивший особенных доходов романистам, в Викторианскую эпоху мог быть (и для многих авторов был) доходным предприятием. Литературоведы, пишущие о викторианцах, увлеченные исследованием художественных особенностей их романов, изучением принципов отображения действительности, анализом образной системы и т. п., отчего-то упорно игнорируют экономическую составляющую их труда. А она, безусловно, оказывала самое существенное влияние на творческий процесс, определяя не только форму, но воздействуя и на содержание романа. Как здесь не вспомнить сакраментальное пушкинское: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»!
Джон Сазерленд, видный культуролог, социолог и один из наиболее искушенных исследователей книжного дела в викторианской Англии, основываясь на тщательном анализе тогдашнего литературно-издательского рынка, приводит среднюю величину вознаграждения, на которую «средний» викторианский писатель мог рассчитывать в 1850–1860-е годы, продавая свой роман издателю. Так вот, она равнялась примерно 250 фунтам стерлингов. Это были очень значительные по тем временам деньги, когда человек, имеющий 100 фунтов годового дохода, мог смело причислять себя к среднему классу. При этом Сазерленд имеет в виду «стандартный» викторианский роман, — изданный в трех томах in octavo и стоивший полторы гинеи. В таком «формате» издавались романы Ч. Диккенса, А. Троллопа, У. Теккерея, У. Эйнсворта, Ч. Рида, большинства других викторианских романистов — вне зависимости от их успешности и литературной известности.
Кстати, обращал ли читатель внимание — романы Диккенса, Троллопа, Теккерея и других «викторианцев» поразительным образом близки по объему. Неужели потому, что коллизии, которые они воплощали в своих текстах, требовали именно такого — трехтомного — объема? Отнюдь. Того требовал издатель — и объем романа (в трех томах) обязательно определялся в договоре между писателем и издателем. Конечно, издавали и двухтомники: они продавались по гинее и приносили несколько меньший доход издателю, а соответственно, и автору. Однотомники были скорее исключением.
Надо сказать, книжный рынок викторианской Англии был уникален и разительно отличался от тех реалий, что сложились в этой области за последнее столетие, поэтому имеет смысл хотя бы бегло остановиться на этом явлении поподробнее. На протяжении почти всего XIX века на британском книжном рынке безраздельно «царил» трехтомник или, как его называли англичане, «трехпалубник» (three-decker). Для издателей этот «формат» был предпочтителен. В трехтомном варианте издавались романы, мемуары, биографии выдающихся особ, популярные тогда разнообразные путевые заметки, научные и религиозные трактаты и т. п. Трехтомник печатался в одну восьмую листа, на бумаге высокого качества, с обязательными иллюстрациями в каждом томе (обычно по шесть гравюр на том). Шрифт был крупным, поля страницы — широкими (стандартная страница имела примерно 1200 знаков). Переплетался трехтомник в прочный, чаще всего тисненный золотом, кожаный или тканевый переплет — ремесло переплетчика в викторианской Англии превратилось в настоящее искусство, которое в настоящее время пристально изучается. Практически неизменным оставался и тираж: обычно он составлял одну тысячу экземпляров. Стоил трехтомник, как уже говорилось, полторы гинеи (то есть без малого два фунта стерлингов) — огромные деньги. Причем, как это ни парадоксально, цена оставалась неизменной практически на протяжении столетия. За это время изменились технологические процессы: удешевилось производство бумаги, были изобретены и внедрены новые печатные машины, появились фальцевальные и брошюровальные механизмы, совершенствовался процесс литографирования. Наконец, многократно возросла читательская аудитория. Но цена и тираж трехтомника не менялись. Заманчиво объяснить этот парадокс пресловутой приверженностью британцев традициям и английским консерватизмом. Но о какой «приверженности традициям» можно говорить, когда речь идет о коммерции и доходах? Издание чрезвычайно дорогих трехтомников (и двухтомников) было выгодно, рдин из историков книжного дела Викторианского периода совершенно справедливо отмечал: «Издатели могли позволить себе совершенно не заботиться о том, что индивидуальный покупатель не приобретает их чрезвычайно дорогие книги». Почему? Да потому, что книги эти и не предназначались для рядового покупателя — их покупали платные библиотеки. «До тех пор, — отмечает тот же исследователь, — пока библиотеки забирали существенную часть тиража, доход издателя был неприкосновенен». Библиотеки делали ставку на трехтомник потому, что им была нужна «качественная литература», а трехтомник — своим оформлением, добротным переплетом и — главное — ценой — убеждал, что это и есть «качественная литература», а содержание, по большому счету, было не столь уж и важным. Для издателей, а следовательно, и для авторов это был почти беспроигрышный вариант. И если последнему удавалось пробиться в когорту «перворазрядных», то от перспектив захватывало дух. Впрочем, и те, кому не удалось, могли рассчитывать на неплохой и довольно устойчивый доход.
Библиотеки «потребляли» примерно две трети тиража, остальное (если роман не пользовался особенным — сумасшедшим — спросом, каким пользовались некоторые романы Диккенса или У. Коллинза, и требовалась допечатка) нередко оседало на складах и потом продавалось с большими скидками. Платных библиотек в Великобритании было довольно много — годовой абонемент на обслуживание стоил обычно гинею (за эти деньги в распоряжении читателя были и новинки, и книги прошлых лет издания; единственное условие — брать только по одной книге за раз). Это дело было весьма выгодным, тем более что пересылка почтового отправления (в том числе книги) в пределах Британии стоила всего пенс и обычно осуществлялась в течение суток. Платные библиотеки (circulating libraries) целевой аудиторией имели британский средний класс — он не обладал достаточной суммой денег, чтобы покупать роскошные трехтомники, но хотел читать, а количество более или менее образованных и неплохо зарабатывающих людей в Англии неуклонно росло. Это был серьезный рынок, и он диктовал свои условия издателям. В викторианской Англии находились настоящие «библиотечные гиганты» — достаточно упомянуть библиотечную «империю» Мади[32], расцвет которой пришелся на 1850–1870-е годы. Бывало, он один заказывал до 500 экземпляров того или иного романа сразу. Число только его подписчиков в упомянутый период варьировалось от 25 тысяч до 50 тысяч человек. А ведь были и другие библиотеки.
В 1850 году, когда состоялось «вхождение» Рида в английскую литературу, такое положение казалось незыблемым, но изменения, и довольно существенные, были не за горами. Риду, хотя он едва ли сознавал это, доведется стать одним из важных действующих лиц этих перемен. Но о характере их, о роли Рида и его произведений в этих процессах поговорим позже.
Находясь в Лондоне и приняв решение не возвращаться в США, а продолжить литературную карьеру в Великобритании, Майн Рид прежде всего должен был озаботиться поиском издателя — важнейшей фигуры для любого писателя. У него имелся роман «Военная жизнь, или Приключения офицера легкой пехоты», изданный в США, и Рид начал наводить справки о возможности публикации книги на родине. Для начинающего писателя, каковым и представлялся Рид в Англии в глазах издателей, это оказалось непростым делом. В своей книге о муже Элизабет Рид мимоходом упоминает о долгих и непростых поисках. Вероятно, это было не столько длительное, сколько довольно мучительное занятие: выступать в роли просителя, получать отказы, беседовать с клерками, взирающими на тебя сверху вниз, или получать предложения, в которых твой труд оценивался смехотворно низко — согласитесь, для гордого и независимого по характеру человека это не могло не быть мучительно. Нет достоверной информации о том, как Рид нашел своего первого британского издателя, — сам ли вышел на него, кто-то посоветовал к нему обратиться или даже познакомил с ним начинающего литератора, но довольно скоро писатель впервые переступил порог офиса Уильяма Шобела на Грейт-Мальборо-стрит, 20.
У. Шобел специализировался на изготовлении книг «экзотического содержания», до которых английский читатель был великий охотник — он издавал мемуары и записки путешественников, миссионеров и естествоиспытателей, приключенческие романы, действие которых происходило в экзотических землях. В этом смысле роман Рида вполне органично вписывался в «формат» издательства Шобела. Но, по меркам британского издательского рынка, роман Рида был слишком мал по объему — его нельзя было издать не только трехтомником, но даже и в двух томах. Тем не менее Шобел ознакомился с представленным ему текстом и решил его напечатать. Однако поставил перед автором несколько обязательных условий. Прежде всего, роман должен был увеличиться в объеме — хотя бы вдвое. «Простоватой» показалась издателю и фабула романа. Конечно, только что закончившаяся американо-мексиканская война должна была привлечь внимание британцев, но слишком мало в «Военной жизни» приключений, загадок и тайн, вероломных предательств и измен. Недостаточно, по мнению Шобела, автором используется и местный колорит, например, совсем не развита линия «гверильяс», — а какие перспективы сулит живописное изображение этих местных разбойников в создании характеров персонажей, наконец, для усложнения той же интриги! Простовата и любовная линия: в ней нет ничего таинственного — Галлер любит «черненькую», его друг лейтенант Клейли — «беленькую», и никаких особенных загадок, тайн, соблазнов. Викторианский читатель привычен к сюжетам иного рода, где есть и первое, и второе, и третье, когда любовь проходит через испытания и в финале увенчана счастливым брачным союзом.
Многое из того, о чем говорил издатель (памятуя о самолюбивом характере писателя!), конечно, вряд ли могло понравиться Риду, но в то же время он понимал, что Шобел — человек весьма искушенный и говорит дельные вещи, поэтому к его мнению следует прислушаться. К тому же в случае успеха романа Шобел обещал выплатить автору гонорар в 150–200 фунтов (во всяком случае, примерно в такую сумму он оценивал половину дохода от издания романа), выражал готовность немедленно заключить контракт на издание книги и даже выплатить будущему автору небольшой аванс. Конечно, имя У. Шобела было не столь широко известно и влиятельно в британском издательском мире, как, например, издательская марка Брэдбери и Эванс или предприятие Джорджа Роутледжа, но он был вполне удачлив, и каждый год его «фирма» стабильно выдавала по полтора-два десятка наименований. Интересно, что большинство из изданных Шобелом книг принадлежало перу начинающих авторов. Похоже, Рид, обратившись к Шобелу, попал по нужному адресу: едва ли Роутледж, Брэдбери и Эванс, другие «киты» британского издательского мира стали возиться с начинающим автором, а если бы и напечатали роман, то условия договора были бы, конечно, кабальными. Как тут не вспомнить печальную судьбу сестер Бронте, вынужденных по условиям договора с издателем отдавать свои тексты за бесценок. А ведь Рид не просто стремился быть представленным британскому читателю — он собирался зарабатывать пером на жизнь.
Довольно быстро — после нескольких визитов Рида — стороны пришли к соглашению и договор на издание нового романа был подписан. Текст его гласил:
20 сентября 1849 года.
Меморандум о соглашении между господином Томасом Майн Ридом, автором, и господином Уильямом Шобелом, издателем. Господин Рид обязуется написать оригинальный прозаический текст, представляющий собой единое связанное вымышленное повествование в двух томах в одну восьмую печатного листа, что составляет не менее шестисот страниц романа обычного размера, и передаст рукопись в руки издателю (У. Шобелу) — в полном и завершенном, готовом к публикации виде — до или не позднее первого дня декабря 1849 года.
Господин Уильям Шобел, издатель, и господин Томас Майн Рид, автор, пришли к соглашению о том, что господин Уильям Шобел соглашается подготовить к печати и издать упомянутую работу за свой счет, если рукопись будет удовлетворять его требованиям и представлениям о необходимом качестве работы.
Упомянутый издатель [У. Шобел] обязуется выплатить упомянутому автору [Т. Майн Риду] вознаграждение в размере половины дохода полученного упомянутым издателем [У. Шобелом] от реализации книги, согласно представленной калькуляции, подготовленной издателем [У. Шобелом] не позднее чем через шесть месяцев по издании книги упомянутого автора [Т. Майн Рида].
В счет причитающегося вознаграждения упомянутому автору [Т. Майн Риду] издатель [У. Шобел] обязуется выплатить двадцать пять фунтов стерлингов тотчас же по представлении упомянутой рукописи в полном и завершенном, готовом к публикации виде — до или не позднее первого дня декабря 1849 года.
Господин Уильям Шобел, издатель, и господин Томас Майн Рид, автор, пришли к соглашению о том, что упомянутая рукопись будет напечатана упомянутым господином Уильямом Шобелом тиражом в одну тысячу экземпляров. Упомянутый господин Уильям Шобел, издатель, обладает правом на издание дополнительных экземпляров упомянутой рукописи [доход от дополнительных экземпляров принадлежит упомянутому господину Уильяму Шобелу, издателю, и упомянутому Т. Майн Риду, автору, в равных долях, согласно расчетам, представленным издателем].
Господин Уильям Шобел, издатель, и господин Томас Майн Рид, автор, пришли также к соглашению о том, что права на издание упомянутой рукописи могут быть переданы третьему лицу по согласованию с издателем [У. Шобелом] без согласования с автором [Т. Майн Ридом], а все доходы от этой сделки будут принадлежать издателю [У. Шобелу].
Господин Уильям Шобел, издатель, и господин Томас Майн Рид, автор, пришли также к соглашению о том, что господин Томас Майн Рид в течение года не станет печатать и издавать продолжение упомянутой рукописи без согласования с У. Шобелом.
Господин Уильям Шобел, издатель, и господин Томас Майн Рид, автор, пришли также к соглашению о том, что все доходы, полученные от продажи печатных форм упомянутой рукописи для печати в Америке, будут принадлежать издателю [У. Шобелу].
Где писал Майн Рид свой первый «британский» роман — жил ли он в это время в Лондоне или вернулся на родину, в Баллирони, но написал он его очень быстро — менее чем за два месяца — и представил рукопись до обозначенного в договоре срока. Получил он от Шобела и оговоренный договором аванс в размере 25 фунтов стерлингов. По согласованию с издателем роман получил название «Вольные стрелки, или Приключения офицера пехоты в южной Мексике».
Если сравнивать два романа — тот, который Рид привез из Америки, и тот, который вышел в издательстве Шобела в 1850 году, — нетрудно увидеть, что романист не оставил пожелания издателя без внимания. Но, создавая новую редакцию романа, Рид как автор явно пошел по «линии наименьшего сопротивления» и отказался от полной переработки «Военной жизни». Сохранив главным героем Генри Галлера, он «романтически» возвысил его, превратив из не слишком удачливого нью-йоркского журналиста-поденщика в бывшего боевого офицера армии Республики Техас — капитана Галлера. Прежнего товарища Галлера — «Маленького Джонни» (он остался в новой редакции, но превратился в одного из второстепенных персонажей) — потеснил Боб Линкольн, охотник и техасский рейнджер; эту колоритную фигуру Рид превратил в одну из центральных в романе. В остальном текст «Военной жизни» не претерпел серьезных метаморфоз. Коренной переработке своей первой книги автор предпочел иной путь: с незначительными изменениями американская «Военная жизнь» составила первый том британского романа, второй том, по сути, был написан заново. Рид усилил приключенческую составляющую. Интрига второго тома «закручена» вокруг фигуры изменника и мексиканского шпиона Дюброска, который в тексте 1849 года «обретался» на периферии сюжета. Рид расширил художественное время и художественное пространство романа. «Военная жизнь» — история о событиях, связанных с осадой Веракруса, и действие ее развивается в окрестностях осажденного города. События второго тома строятся следующим образом. Веракрус взят американцами, Галлер возвращается на ранчо дона Косме к своей возлюбленной, но находит ранчо пустым и разграбленным. Он узнает, что на дона Косме напали гверильясы и полонили его прекрасных дочерей. Галлер бросается в погоню и… попадает в плен к мексиканским партизанам, которыми командует его старый враг Дюброск. Оказывается, вся история с ранчо была задумана для того, чтобы заманить Галлера в ловушку. Но Галлеру удается бежать. В этом ему помогает прекрасная Мария де Мерсед, племянница дона Косме. Мария — женщина Дюброска. В свое время он совратил ее, и теперь она вынуждена быть рядом с преступным супругом (эпоха-то Викторианская — куда ей, бедной, деваться!), но в глубине своей натуры продолжает оставаться добродетельной особой и к тому же втайне влюблена в неотразимого смельчака Галлера. Пережив погоню, преодолев с помощью верного Боба Линкольна множество естественных (реки, горы, заросли, дикие животные и т. д.) и искусственных (погони, схватки с врагом) преград, герой обретает свободу, но только для того, чтобы вновь попасть в плен к еще более страшному вождю гверильясов (кстати, вполне историческому лицу) — падре Харауто — католическому священнику-партизану, известному своей жестокостью по отношению к пленным протестантам-американцам. Падре готовит страшную казнь Галлеру. Она уже начинается, когда на выручку к капитану приходят американские солдаты, шедшие по следам падре. Галлер спасен, бандиты наказаны. Но его приключения на этом не заканчиваются: едва освободившись из плена, Галлер сражается в битве у Сьерро-Гордо, где проявляет завидную отвагу. Рид не мог не упомянуть и эпизод, связанный с потенциально возможным пленением генерала Санта-Анны. В свое время в «Записках стрелка в цепи» был написан очерк, посвященный этому бою. Не мог автор пройти мимо него и в романе. Как, вероятно, помнит читатель, после сражения у Сьерро-Гордо Рид находился в авангарде американских войск, преследовавших отступающих мексиканцев. Вместе с отрядом из двух сотен кавалеристов он столкнулся с группой из примерно двух тысяч мексиканцев. Как выяснилось позднее, командовал группой сам диктатор. Будучи одним из офицеров американского отряда, он предложил майору — своему командиру атаковать мексиканцев и взять их в плен. Но командир, человек опытный и трезвый, видя, насколько силы противника превосходят силы его подразделения, отказался от ридовской авантюры. Этот вполне реальный эпизод Рид, изрядно приукрасив, включил и в свой роман. Здесь отрядом кавалеристов командует майор, спасший Галлера. Галлер среди отступающих мексиканцев опознает Санта-Анну и собирается ринуться в бой, но майор удерживает Галлера от безумства. Словом, почти так же, как было на самом деле.
Но и на этом приключения капитана не заканчиваются. Он продолжает сражаться с мексиканцами. Участвует еще в ряде боев. С несколькими товарищами берет в плен целый батальон противника. Он благороден — дерется на дуэли, но способен простить своего недруга. И, наконец, почти в финале романа Галлер убивает своего главного врага — негодяя и шпиона Дюброска. Главные события войны — штурм Чапультепека и взятие Мехико остаются вне фабулы романа. С художественной точки зрения последнее было совершенно оправдано: описания этих событий затянули бы роман, «сбили» динамику повествования, тем более что все сюжетные узлы «развязаны» — противник разгромлен, главный злодей убит, Галлер женится на «черненькой» (красавице Гуадалупе), его друг лейтенант Клейли берет в жены «беленькую», а влюбленная в героя Мария де Мерсед, как и полагается достойной, но «падшей» женщине, удаляется в монастырь. То есть все, как и положено в классическом викторианском романе, — Зло посрамлено и повержено, Добро и Мораль торжествуют.
Роман вышел из печати весной — в марте 1850 года оговоренным тиражом в одну тысячу экземпляров. Хотя вдова писателя в своей книге настаивает, что «с момента появления роман имел большой успех и получил самые лестные отзывы прессы и читателей», все-таки нельзя утверждать, что он произвел фурор — во всяком случае, восторженных откликов в британских газетах по этому поводу нам обнаружить не удалось. Впрочем, вдова могла преувеличить и напутать — ведь ошиблась же она, сообщая, что роман «Вольные стрелки» был издан в трех томах, а продавался по цене в одну гинею. Хорошо известно, что одну гинею стоили двухтомники, а трехтомники продавались по цене в полторы гинеи — и по иному быть не могло! Но едва ли она ошиблась, утверждая, что 25 фунтов — вся сумма, которую ее муж получил за издание своего первого британского романа. Майн Рид был начинающим автором и подписал типичный для начинающего — и потому лукавый — договор, по которому доходы (но и расходы) он делил с издателем пополам, но, обратим внимание, — «согласно представленной издателем калькуляции». Казалось, такая формула гарантировала солидный доход писателю, уравнивая его прибыль с издателем, но на самом деле — развязывала руки последнему, который готовил калькуляцию и волен был включать туда все, что ему заблагорассудится. Что ж, можно только посочувствовать неопытному Майн Риду, но и утешиться тем, что до него многие — в том числе маститые английские романисты — попадались на эту удочку. Хорошо еще, что Рид не остался должен тому, кто напечатал его роман, а ведь и такие случаи бывали. И еще за одно Рид мог благодарить судьбу — Шобел не навязал (да, видимо, и не пытался, не разглядев потенциальные способности нового автора) такие условия договора, по которому все права на все будущие (и еще ненаписанные) книги отходили издателю. Ведь и до, и после Рида многие талантливые литераторы, среди которых можно найти не только англичан, но и французов, немцев и русских, подписав договор, попадали в кабалу к издателю, избавиться от которой стоило потом больших усилий, а некоторым и вовсе не удавалось добиться этого.
Тем не менее выход романа «Вольные стрелки» стал этапным событием в жизни Майн Рида. Все, что он писал до этого, включая не только стихотворения, статьи, рассказы, цикл очерков о Мексиканской войне, но даже и первый роман, напечатанный в Америке, — все это, по сути, было любительством, дилетантством. А теперь начиналась профессия, которой он посвятит всю свою жизнь, сочиняя каждый год по роману, а в иные годы — и по два, и даже по три, не считая иных текстов в других жанрах. Скорее всего, тогда он еще не думал об этом и наверняка не ощущал, что перешагнул некий рубеж, выбрал себе дорогу, с которой уже не свернет до самой смерти.
«Охотники за скальпами»
Выход первого «британского» романа — улучшенной и расширенной версии романа американского, насколько можно судить по разнообразным косвенным источникам, вызывал у Майн Рида двоякие чувства. С одной стороны, сам факт появления солидного, прекрасно оформленного двухтомника не мог его не радовать. Его самолюбие тешило, что теперь к сочетанию «капитан Томас Майн Рид» он мог прибавить «автор романа «Вольные стрелки, или Приключения офицера пехоты в южной Мексике»», изданного к тому же не где-то в далекой Америке, а в самом Лондоне, мировой столице книгоиздателей. С другой — его смущал мизерный гонорар, полученный за «Вольных стрелков». Он рассчитывал совсем на другие деньги — ведь он собирался жить литературным трудом и надеялся на жизнь безбедную. То, что это, в принципе, возможно, он знал, и респектабельное существование «перворазрядных» викторианских писателей — Ч. Рида, У. Эйнсворта, А. Троллопа, не говоря о таких корифеях, как Ч. Диккенс или У. Теккерей, это доказывало. Но расчеты, представленные У. Шобелом, демонстрировали обратное. Конечно, он подозревал, что издатель лукавил, и доход, полученный им от реализации книги, сильно превышал ту скромную сумму, которую он поделил с автором. Значит, необходимо было сменить издателя на такого, который будет честнее Шобела и сможет платить больше. Что касается издательской честности, на этот счет Рид, видимо, не особенно обольщался, но нельзя не согласиться, что у него были все основания надеяться на более высокие гонорары. В то же время он понимал: чтобы в будущем получать по-настоящему хорошие деньги за свой литературный труд, он должен написать нечто такое, что вызовет большой резонанс — роман, который станет популярным и о котором заговорят в обществе. К сожалению, о своих «Вольных стрелках» он не мог сказать, что они снискали широкую известность. Конечно, в глубине души он считал, что его труд недооценен — как издателем (которому следовало получше рекламировать роман), так и читателем, который не получил достаточной информации о романе и потому прочитал его «не так, как надо». Теперь у него возник замысел нового романа, и он уже начал делать к нему наброски, ожидая выхода «Вольных стрелков». Действие романа будет развиваться в Америке, на Дальнем Западе. Главным героем вновь станет капитан Галлер. Но кроме этого, полюбившегося Риду протагониста (в котором легко прочитывается сам писатель) в нем будут действовать колоритные американские «степные торговцы», техасские рейнджеры, живописные обитатели Новой Мексики и кровожадные индейцы. Как и в предыдущем, сюжет будет строиться на личном опыте — в его основу лягут собственные переживания и впечатления Рида, его путешествие и приключения на «Тропе Санта-Фе» летом и осенью 1840 года. Он будет более «экзотичен» и больше по объему: «классический» викторианский трехтомник — «упакованный» в богатый переплет и хорошо проиллюстрированный.
Но, замышляя новый роман, который должен привести его к настоящему писательскому успеху, Майн Рид не собирался отдавать свое новое детище разочаровавшему его У. Шобелу, а намеревался найти другого издателя, способного заплатить достойный гонорар и обеспечить его продвижение к читателю. Неизвестно, предпринимал ли Рид попытки заключить договор на издание нового романа с одним из «гигантов» британского издательского мира — с предприятиями Джорджа Роутледжа, Смита и Эванса или, например, с фирмой Роберта Бентли. Скорее всего, наученный прошлогодним горьким опытом общения с ними, он не делал этого, а попытался найти начинающего, но амбициозного издателя, который нуждался в успехе не меньше, чем автор. Таким издателем для Майн Рида стал Чарлз Скит, до той поры довольно успешно промышлявший книжной торговлей и державший книжный магазин на Флит-стрит — в самом сердце Лондона, а теперь (расширяя свой бизнес и в надежде на существенное увеличение доходов) решивший заняться и книгоизданием.
В 1850 году, когда они встретились, Скит только начинал свой издательский бизнес[33] и искал перспективных, но «нераскрученных» авторов («раскрученные» — вроде сестер Бронте, Троллопа, Эйнсворта или Бульвер-Литтона имели своих издателей и, понятное дело, не хотели или не могли их менять). Он прочитал недавно вышедший роман начинающего писателя, тот ему понравился, и заключил с Ридом договор на издание нового — теперь уже трехтомного романа. Условия, на которых был заключен договор, были явно выгоднее для автора, нежели те, что определяли отношения между Ридом и Шобелом. Известно, что 20 лет спустя, когда Скит из начинающего превратился в опытного (и, как все они, циничного) книгоиздателя, он ставил очень жесткие условия перед начинающими авторами, требуя за издание книги определенную сумму предоплаты, чтобы, как он говорил, «подстраховаться и покрыть издержки от риска публикации», и заставляя подписывать договор, по которому они должны были в течение нескольких лет (от трех до пяти) поставлять ему тексты за почти символическую плату. Ничего подобного этому не было в отношениях Скита и Майн Рида. Во всяком случае, известно, что за «Охотников за скальпами» (так назывался роман) в общей сложности Рид получил от Скита 200 фунтов стерлингов. Это были уже серьезные деньги, на которые писатель действительно мог прожить безбедно, мало в чем себе отказывая. Но это было в будущем, а тогда, весной 1850 года, Скит и Майн Рид только обговаривали «очертания» и условия издания книги.
На деньги, полученные за издание «Вольных стрелков», Рид не мог прожить в Лондоне — слишком дорогим для него сейчас был этот город. Поэтому, расплатившись с поднакопившимися долгами и заключив договор со Скитом на издание трехтомника — «экзотического» приключенческого романа из «мексиканской жизни», Рид уезжает на родину — в Северную Ирландию, графство Даун. Тем же хорошо знакомым маршрутом — из Ливерпуля на корабле в Уорренпойнт, а оттуда в нанятом экипаже до Баллирони — он добирается в родительский дом. Здесь, в старинном, сумрачном «Мурн Вью» он и пишет свой второй «британский» роман — «Охотники за скальпами, или Романтические приключения в Северной Мексике».
В настоящей книге автор неоднократно упоминал роман «Охотники за скальпами». Прежде всего потому, что текст этот автобиографичен: фабула романа источником своим имеет непосредственные впечатления двадцатилетнего Рида о путешествии по «Тропе Санта-Фе» в составе торговой экспедиции, организованной реально существовавшей компанией «Бент, Сент-Врэн и К0». Для этого предприятия, многие годы осуществлявшего торговые операции со штатами Северной Мексики, это была обычная торговая экспедиция. Для молодого эмигранта из Ирландии Томаса Майн Рида — необыкновенное (как он специально подчеркивает в заглавии — «романтическое») приключение, подобного которому он никогда не переживал прежде. Этот эмоциональный настрой Рид стремился сохранить и сохранил в своем произведении. Хотя в романе масса вымышленных персонажей, событий, явно придуманных коллизий и конфликтов, сюжет выстраивается довольно бесхитростно: герой (уже знакомый по предыдущим романам Рида — Генри Галлер), прослышав о выгодности торговых экспедиций в Северную Мексику, знакомится со «степными торговцами» и инвестирует свой капитал (10 тысяч долларов) в предприятие. Караван отправляется из Сент-Луиса и вскоре оказывается на пути в Мексику.
Не утомляя читателя описаниями девственных ландшафтов Запада и ограничившись кратким вступлением с рассказом о «Диком Западе», автор, тем не менее, сразу же погружает читающего в густую экзотическую атмосферу — описывая повадки и внешний облик «степных торговцев», устройство и организацию торгового каравана, вереницу охотничьих приключений и подвигов. Эпизоды охоты, пожалуй, сильнее всех иных «работают» на «сгущение» экзотики: чего стоят, например, рассказы об охоте на бизонов — такой диковинной для англичан! — или, например, об охоте на американских антилоп. Причем читателя (даже современного Риду), конечно, не могли не поразить масштабы охоты: Галлер с товарищами охотится не на отдельное, кстати сказать, огромное — до тонны весом — животное, — в прорези прицелов многотысячное стадо этих «гигантов прерий». Погрузив таким образом своего читателя в экзотический мир, Рид затем выдвигает на первый план повествования своего главного героя — Генри Галлера. Охотясь на бизонов, Галлер получает ранение. Рана заставляет его расстаться с караваном и остаться на выздоровление в мексиканском городе Санта-Фе, столице провинции Нью-Мексико. Здесь «он был передан попечению искусного хирурга, который предписал ему полный покой и уверил всех, что через две недели Галлер будет совершенно здоров». Караван двинулся дальше — товары решили реализовать южнее — в Чиауауа, где торговля была выгоднее для американцев. Галлер должен был дожидаться своих товарищей в Санта-Фе. Но, выздоровев, он изнывает от скуки и решает идти навстречу возвращавшемуся каравану, чтобы перехватить его на полпути. Местные жители предупреждают героя, что избранный им маршрут небезопасен, поскольку проходит по пустыне и, кроме опасности заблудиться, существует еще и риск попасть в лапы к «кровожадным индейцам навахо». Тем не менее Галлер покидает Санта-Фе и (а разве могло быть по-другому в приключенческом романе!) попадает в переделку — сначала его предает и обворовывает проводник-мексиканец, а затем он переживает песчаную бурю. В результате Галлер, заблудившись, едва не погибает в пустыне от жажды, но его спасает некий Сегэн, местный житель — в его доме наш герой и приходит в себя. Сегэн рассказывает ему свою историю: прежде он был преуспевающим золотопромышленником, но из-за набега индейцев навахо потерял свой рудник и, что печалит его больше всего, свою старшую дочь Адель, которую индейцы увели с собой. Хотя с тех пор прошло немало лет, теперь только одна страсть владеет Сегэном — вернуть дочь в семью. Это и привело его в отряд «охотников за скальпами», созданный мексиканцами «из охотников разных народностей, по примеру индейцев, для набегов и нападений на страну апачей и навахо». «Добыча от таких набегов, — сообщает спаситель Галлера, — становилась собственностью отряда и делилась поровну; кроме того, участники получали премию за предоставленные ими скальпы. Мне, — продолжает он, — было предложено командование отрядом, и, в надежде найти этим путем мое дитя, я согласился…»
«— Вы содрогаетесь? — вопрошает Галлера Сегэн. — О да, это ужасное, отвратительное дело! И если бы моей целью было только мщение, я был бы давно удовлетворен. Мне отвратительна бесчеловечная бойня, и своим положением я пользуюсь, чтобы по мере сил ослаблять ее. Одно желание воодушевляет меня — вырвать мою дочь из рук навахо!»
Долгие годы он не мог напасть на след своей Адели и вот теперь получил достоверные сведения о том, что его дочь жива и находится в столице навахо: «…она занимает там особое положение, вроде королевы, и пользуется особой властью и привилегиями». Поскольку навахо планируют большой рейд против бледнолицых, отряд «охотников за скальпами» решает напасть на их столицу в отсутствие воинов и захватить богатую добычу, а Сегэн — освободить свою дочь. Галлер, движимый благодарностью к своему спасителю, решает присоединиться к «охотникам за скальпами». Описывая «охотников», Рид еще сильнее сгущает экзотические краски. Вот как он представляет читателю охотничий лагерь: «[Он] был разбит в извилине Рио-дель-Нортэ, обсаженной высоким хлопчатником, и состоял из нескольких разорванных палаток и нескольких шалашей, обтянутых шкурами по индейскому образцу. Большинство же охотников устроили себе убежище из четырех воткнутых в землю кольев, обтянутых сверху бизоньей шкурой, и, казалось, вполне довольствовались таким приютом. Сквозь редкие деревья виднелся неподалеку сочный зеленый луг, где паслись на длинных арканах мулы и мустанги. В лагере всюду были развешаны на пнях и ветвях деревьев седла, поводья и тюки; к деревьям прислонены ружья; всюду на земле валялась посуда — чашки, котелки. Перед кострами сидели группы охотников; некоторые курили, другие жарили оленину… Там и сям мелькали представители различных племен и народов: французы, канадцы, выброшенные на берег во время кораблекрушений моряки, мулаты, даже чернокожие, негры с луизианских плантаций, променявшие кнут смотрителя на эту вольную, бродячую жизнь… Лагерь охотников за скальпами представлял самую пеструю смесь представителей всех цветов кожи, всех климатов, всех языков и наречий, кого только свели случай и жажда приключений».
Усиливая «этнографический колорит», Рид делает одним из героев своего романа индейца по имени Эль Соль, который отличается поразительной ловкостью и меткостью — на грани фантастики — в стрельбе из ружья. В этой компании Галлер и отправляется воевать с индейцами навахо. По мере развития сюжета экзотический колорит только усиливается: повествуя о продвижении отряда к цели, автор не упускает возможности подробно рассказать о местной природе, об индейских (действительно удивительных!) способах охоты на животных и даже о том, как спастись от жажды в безводной пустыне — употребляя особый вид произрастающих там кактусов! Рид подробно описывает эти растения.
Индейцы, вообще, занимают в романе особое место. «Охотников за скальпами» можно смело назвать по-настоящему «индейским» романом. Можно говорить о том, что, описывая индейцев, Рид движется по пути, намеченному Фенимором Купером (кстати, старшего современника Рида), но индейцы Майн Рида, конечно, достовернее, живее и… живописнее куперовских. Причем их «живописность» источником своим имеет не столько стремление писателя к экзотике, но, скорее, идет от знания «предмета». Очевидно, что Рид (в отличие от Купера) хорошо знал реальных индейцев, жил рядом с ними, наблюдал их воочию, и это сообщает большую достоверность его описаниям — быта, нравов, обычаев и внешнего облика краснокожих. Довольно подробно Рид описал даже «город» навахо. Вряд ли ему довелось лично побывать там (легендарные «города» навахо находятся в Южной Калифорнии, где Рид никогда не путешествовал), но он явно слышат и хорошо запомнил рассказы и описания тех, кто видел эти города своими глазами. Ну а то, что Майн Рид, превратив индейцев навахо (которые, как известно, набегами не баловались, а стояли на довольно высокой ступени развития и занимались в основном земледелием) в кровожадных разбойников, по сути, оговорил их, видимо, следует отнести к издержкам жанра.
Преодолев множество препятствий — горы, безводные пустыни, встречу с индейцами, отряд Сегэна захватил столицу навахо. Разыскали и Адель, но — вот незадача! — похищенная в детстве и воспитанная среди индейцев Адель превратилась в совершенную индеанку и не пожелала признавать отца: «Она совершенно забыла все, и отца, и мать; из памяти ее изгладилось всякое воспоминание о своем детстве, даже родной язык она забыла». Сегэн пытается заставить ее вспомнить прошлое. Он восклицает:
— Адель, дорогая, дитя мое, я твой отец!
— Ты? Ты — мой отец?! Все белые — враги наши! Прочь, прочь от меня! Не прикасайся ко мне! Мой отец был великий военачальник, он умер. Солнце теперь мой отец, я — дочь Монтесумы. Я — королева навахо!
Действительно, она — «королева» навахо, и индейцы зовут ее «королева Тайна». Несмотря на яростное сопротивление, «охотники» забирают девушку с собой и покидают индейский город. Но им не удается уйти далеко: навахо, прознавшие о рейде «охотников», возвращаются и бросаются в погоню. Происходит сражение, и хотя «охотники» его выигрывают, Сегэн и его младшая дочь Зуи попадают в плен. Но у «охотников» тоже есть пленные; происходит обмен, однако вероломство индейцев не имеет границ, и теперь уже сам Галлер оказывается в плену у краснокожих. Враги вместе с пленниками добираются до столицы, где Генри Галлеру уготована страшная казнь, но наш ловкий герой убегает. Скитаясь в одиночестве по пустыне, он внезапно встречает торговый караван своих товарищей — «степных торговцев». Те возвращаются из Чиауауа. Узнав из рассказа Галлера о сложившейся ситуации, они решают присоединиться к «охотникам» и дать индейцам «генеральное сражение». Происходит бой, навахо разбиты, их вождь — вероломный и кровожадный Дакомо — убит, а Галлер и Сегэн с Аделью возвращаются домой. Хотя победой над навахо решена главная проблема — теперь жители Новой Мексики не будут больше страдать от набегов, не все «узлы развязаны»: остается Адель, не признающая своих родителей. Но и ее «решает» автор: в печали о дочери ее мать заиграла на мандолине (прежде, когда Адель была еще младенцем, она часто играла, убаюкивая малышку), и, «о чудо!»…
«Первые же ноты как будто пробудили Адель ото сна. Она обернулась лицом к своим и переводила широко раскрытые глаза с матери на инструмент и снова на мать — удивленно и вопросительно. Сегэн тотчас заметил новое выражение в лице дочери. Сердце его дрогнуло радостным предчувствием, и в страстном возбуждении он воскликнул:
— Адель, о моя Адель!..
Затем, обернувшись к жене, нервно проговорил:
— Спой Адель ту песенку… ту, знаешь, которой ты убаюкивала ее… О, посмотри на нее! Пой же, пой скорее! Быть может, Господь сжалится…
Преодолевая страшное волнение, оглянувшись полными слез глазами на свое дитя, мать тихо и нежно запела:
Спи, моя крошка,
Спокойно усни!
Пусть ангелы в небе
Хранят твой покой!
Дитя дорогое…
Пение было прервано странным резким криком девушки. При первых же словах песни она вздрогнула всем телом и начала прислушиваться внимательно, напряженно… Потом с криком подбежала и также напряженно начала вглядываться в лицо госпожи Сегэн, а через минуту бросилась к ней на шею с громким, страстным криком:
— Мама! Мама!»
Вот такая история… Казалось бы, на этом вполне можно было поставить точку, но Майн Рид адресовался викторианской аудитории и, вероятно, потому не смог обойтись без «финального аккорда»: женитьбе Галлера и Сен-Врэна на дочерях Сегэна. Хотя, в отличие от «Вольных стрелков», в «романе об индейцах» «любовная линия», по сути, отсутствует, тем не менее он женил первого на «малышке» Зуи, а второго — на «королеве Тайне» — Адели.
Дэвид Боуг
Элизабет Рид в своей книге о муже говорит о «поразительном» успехе «Охотников за скальпами», утверждая, что «только в одной Великобритании было продано свыше миллиона экземпляров этого романа». Озвученная ею цифра, судя по всему, относится к 1900 году, — именно в этом году и вышла ее книга. Едва ли стоит безоговорочно верить в точность подсчетов мадам Рид, — ведь в то время еще никто всерьез не вел статистику продаж — этим начнут заниматься только в начале следующего — XX века. Тем не менее очевидно, что роман Майн Рида действительно имел успех — об этом говорят рецензии (наряду с другими периодическими изданиями, самые благоприятные отзывы на книгу поместили ведущие британские литературные журналы того времени — издававшийся в Лондоне «Атенеум» и эдинбургский «Журнал Чемберса»[34]), об этом свидетельствует солидное вознаграждение, полученное автором, и, наконец, то обстоятельство, что печатные формы книги приобрели американцы, чтобы выпустить ее в свет у себя на родине. Интерес к «Охотникам за скальпами» «подогрел» внимание и к предыдущему роману писателя: в том же 1851 году нью-йоркская издательская фирма «Симс и Макинтайр» приобрела у Шобела печатные формы «Вольных стрелков», намереваясь издать книгу за океаном. Но, видимо, главным успехом начинающего автора (и его нового романа) стало внимание, которое к нему проявил издатель Дэвид Боуг[35]. Их встреча, которая произошла вскоре после выхода в свет романа «Охотники за скальпами, или Романтические приключения в Северной Мексике», оказалась судьбоносной для Майн Рида и его писательской карьеры.
Трудно сказать, понимал ли значение этой встречи сам писатель. Скорее всего, понимал — ведь к нему обратился один из наиболее успешных и опытных издателей тогдашней Великобритании. Среди печатавшихся у Боуга были Ч. Диккенс, У. Коллинз, другие «перворазрядные» викторианские авторы. Он издавал не только романы, но и ежегодные альманахи и журналы (например, самое красочное и богато иллюстрированное периодическое издание эпохи «Журнал Крукшенка»), научные труды и справочные издания (выпускал, например, ежегодники «Люди нашего времени», в которые включались биографии выдающихся современников), был одним из тех немногих, кто с удовольствием печатал американских авторов (например, он первым среди англичан опубликовал «Песнь о Гайавате» Г. У. Лонгфелло и «Листья травы» У. Уитмена). Он был неутомимым экспериментатором и новатором — постоянно искал и находил не только новые имена, но новые литературные формы. Среди его «открытий» — первые так называемые «графические романы» — прообразы современных комиксов, в которых текст выполняет вспомогательную функцию, а основную несет красочный цветной рисунок. Боуг является и одним из «пионеров» литературы для детей. Поначалу он издавал иллюстрированные азбуки, затем стал печатать альманахи-ежегодники, адресованные мальчикам и девочкам, а потом пришел к идее публиковать художественные книги, специально ориентированные на юного читателя. Адресуя свои издания детской аудитории, Боуг полагал необходимым насыщать их тем, что в викторианской Англии называлось «useful knowledge» — то есть «полезными знаниями». Такие книги должны ненавязчиво, в занимательной форме знакомить юных британцев с окружающим миром, сообщая им разнообразную информацию о живой и неживой природе. Он сам как автор-составитель альманахов неизменно следовал этому принципу и требовал того же от своих авторов. Очевидно, что и в сочинениях Майн Рида он увидел эту самую склонность к насыщению текстов «полезными знаниями» и потому решил привлечь его к сотрудничеству. Едва ли возможно преувеличить ту роль, которую сыграл Боуг в писательской судьбе Рида. Именно Боуг «сделал» из Майн Рида детского писателя. Ему первому удалось разглядеть особый дар сочинителя — умение органично сочетать ненавязчивую назидательность с увлекательным сюжетом.
Неизвестно, самостоятельно ли Боуг познакомился с первыми книгами Майн Рида или кто-нибудь обратил на них его внимание, но факт остается фактом: именитый издатель написал молодому литератору письмо, в котором предлагал встретиться и обсудить аспекты возможного сотрудничества. Встреча состоялась, и Дэвид Боуг предложил Майн Риду написать книгу для детей, точнее, роман, адресованный юношеской аудитории. Писатель согласился попробовать свои силы в новой для себя «отрасли». Неизвестны детали соглашения, подписанного между издателем и автором, но можно предположить, что они не были хуже тех договоренностей, что существовали между Скитом и Ридом. В конце концов, нельзя забывать, что на этот раз не писатель искал издателя для своего текста, а сам издатель предлагал автору написать для него текст. Едва ли Рид испытывал какие-либо сомнения в том, что он способен писать для подростков, и дело не в присущей писателю изрядной самоуверенности, а в том, что для новой книги ему не нужно было изобретать какую-то особую новую «художественную вселенную» — он оставался в привычном для себя мире: в соглашении, которое они заключили с Боугом, специально оговаривалось, что действие будущего романа будет вновь развиваться на пространствах американского Дальнего Запада, в уже хорошо знакомой читателям Майн Рида Новой Мексике. Договор был заключен летом (примерно в июне — июле 1851 года) и предусматривал, что текст «вымышленного повествования» будет закончен «в полном и завершенном, готовом для публикации виде» в декабре текущего года. Забегая немного вперед скажем, что роман был закончен Ридом даже до наступления оговоренного срока и получил название «Жилище в пустыне».
Обстоятельства личной и общественной жизни
В отличие от предыдущего романа, который Рид писал в родительском доме в Ирландии, книга «Жилище в пустыне» сочинялась в Лондоне, где теперь — сразу после выхода «Охотников за скальпами» — писатель прочно обосновался: он снял дом, обставил его мебелью и нанял приходящую прислугу. Коммерческий успех романа и, следовательно, неплохие деньги, полученные за книгу, а также договор на издание следующего романа (и, в перспективе, очень вероятно — даже следующих романов, поскольку Боуг, составляя соглашение с Ридом, говорил о серии романов для юношества), заключенный с Боугом, давали литератору все основания вглядываться в будущее с оптимизмом и строить новые планы.
Понятно, что теперь литературная деятельность стала занимать главное место в жизни Майн Рида, поглощать львиную долю его времени (тем более что сроки представления новых рукописей, как мы видим, были очень жесткими и короткими). Однако сочинение новых романов, конечно, не исключало участия Рида в повседневной, обыденной жизни, разнообразных контактов, общения и взаимодействия с людьми за пределами «литературного круга». Насколько можно судить по доступной на настоящий момент информации, основной круг общения писателя в его первые английские годы составляли так называемые демократические круги британского общества — причем он явно больше общался с эмигрантами из Европы, нежели со своими соотечественниками. Понятно, что это было связано не только с убеждениями Рида (хотя и это, видимо, играло свою роль), но и с тем весьма специфическим кругом общения, который сложился у Рида в его первые недели и месяцы после возвращения из Америки, — прежде всего благодаря знакомствам и контактам, восходящим к Ф. Геккеру и его окружению. Рид довольно активно общался с политэмигрантами, обосновавшимися в Лондоне, участвовал в сборе средств в их поддержку, выступал на митингах, которых тогда — в начале 1850-х годов — проводилось довольно много не только в Лондоне, но и в других крупных городах Англии. Насколько можно судить по воспоминаниям вдовы Рида и по его собственной, во многом автобиографической книге — роману «Жена-дитя», писатель был даже включен в конспиративную работу и выполнял поручения деликатного свойства, связанные с получением британских паспортов для политических эмигрантов и переправкой конфиденциальных сообщений на континент. Впрочем, он не делал ничего такого, что могло бы вовлечь его в серьезный конфликт с законом.
Но, сколь бы интенсивным ни было взаимодействие Рида с европейскими политэмигрантами, его социальная активность этим не ограничивалась. Майн Рид, превращаясь в популярного, высокооплачиваемого писателя, вне зависимости от симпатий или антипатий, естественным образом должен был постепенно вливаться в повседневность викторианской Англии. Конечно, Рид был не настолько викторианцем, чтобы вступить в какой-нибудь респектабельный клуб (да и приняли бы его — выходца из Ирландии, не аристократа по рождению, к тому же еще и республиканца по убеждениям?) и проводить там свой досуг подобно многим британским джентльменам. Подобное времяпрепровождение было чуждо не только его «классовым инстинктам», но и его деятельной натуре. Хотя гипотетически можно предположить, что если бы в то время существовал некий клуб оппозиционно-демократической ориентации, то Рид непременно вступил бы в него. Тем более что, оставаясь при всех своих американо-республиканских симпатиях все-таки британцем, он не мог отвергать этот институт. Поскольку клуба, который удовлетворял бы его, не существовало, писатель решил создать собственный — и выступил одним из инициаторов учреждения стрелкового клуба. Он получил название «Бельведер» и объединял любителей того, что мы сейчас назвали бы «спортивной стрельбой». То есть его члены не ставили перед собой каких-то практических задач, но встречались лишь для того, чтобы потренироваться в стрельбе. Устраивались и соревнования, но они явно не походили на современные мероприятия и не отличались массовостью участников — соревновались между собой, в «камерной», так сказать, обстановке. Членство в стрелковом клубе расширяло круг знакомств Рида и тоже способствовало его адаптации в викторианской действительности. К тому же возникали новые связи, завязывались новые знакомства. Например, среди членов клуба было немало аристократов — любителей охоты. Некоторые из них время от времени устраивали охоту на лис, фазанов и куропаток, куда нередко приглашали членов стрелкового клуба, а среди них и капитана Майн Рида, известного как опытного охотника и меткого стрелка.
Что касается личной жизни писателя в это время, то известно о ней очень немного — почти не пишет об этом Элизабет Рид, не содержит сведений подобного рода и доступная переписка писателя — в немногих сохранившихся письмах этого периода речь идет в основном о делах литературных и денежных. Впрочем, в том нет ничего удивительного, — частная жизнь викторианского джентльмена, как известно, была скрыта от глаз досужего наблюдателя, ее не принято было выставлять напоказ, но, напротив, в обычае было всячески скрывать.
В 1851 году Майн Риду исполнилось 33 года. Это был здоровый, совершенно нормальный мужчина приятной внешности со всеми вытекающими отсюда последствиями: ему нравились женщины, и он им, безусловно, тоже нравился. Хотя, согласно социологическим данным, в викторианской Англии мужчины женились значительно позднее наших современников, тем не менее Рид уже давно находился в том возрасте, когда даже викторианские джентльмены начинают задумываться о спутнице жизни. Читатель, вероятно, помнит, что Рид однажды — в 1848 году, в Мексике — уже находился «на грани» женитьбы, но что-то тогда там «не срослось»: то ли помешало протестантское вероисповедание жениха, то ли то, что Рид носил мундир американского офицера-оккупанта, то ли еще что-то, но жениться на той, что стала прототипом черноволосой Гуаделупе в «Вольных стрелках», Риду не привелось. Как сообщал в своем очерке о писателе Д. Пайатт, уже отставник Рид, когда жил в имении друга, очень активно ухаживал за некой голубоглазой блондинкой (скорее всего, родственницей Пайатта), но не встретил взаимности. Совершенно определенно можно сказать, что у писателя имелись и другие увлечения, и очевидно, что их было немало (об этом с легкой долей иронии сообщает вдова в своей книге о муже), но ни одно из них не привело к изменению матримониального статуса Майн Рида. То ли он не планировал жениться, то ли еще не встретил ту, с которой захотел бы «соединиться навеки», а может быть, препятствием была неустойчивость его материального положения — отсутствие надежного (и солидного) источника дохода. Как бы там ни было, в 33 года он все еще был одинок, хотя теперь, после выхода романов у Шобела и Скита и договора на серию текстов для Боуга, последнее — материальное — препятствие вроде бы устранилось. Конечно, не с этим обстоятельством, а с иным — с Судьбой, с тем, что некоторые истовые протестанты называют «реализацией Божественного Вечного Плана», связано то, что случилось — в возрасте тридцати трех лет Майн Рид влюбился. Да не просто влюбился — в особ противоположного пола, разной этнической и социальной принадлежности он влюблялся довольно часто, — но влюбился в девочку-подростка, в дочку английского аристократа, которая была моложе его на целых 20 лет! Казалось бы, чистой воды безумие, и у этого чувства не могло быть счастливого финала. Но через несколько лет эта девочка стала его женой и превратилась в миссис Майн Рид.
Как известно, сочиняя романы, в поисках коллизий писатель щедро черпал из своего собственного прошлого. Не стала исключением и история его любви — он использовал ее в романе «Жена-дитя» (The Child Wife), опубликованном в 1868 году. Его герой Мейнард впервые встречается со своей будущей женой — тогда еще даже не подростком, а девочкой лет десяти-одиннадцати — на палубе пакетбота «Камбрия». Малышка вместе со своим отцом (у девочки нет матери, она умерла) — британским лордом и дипломатом возвращается из Америки в Великобританию. Увидев ее на палубе, мужественный «революционный лидер» Мейнард влюбляется. При высадке с корабля девочка едва не погибает, но он спасает ее и, таким образом, становится желанным гостем в доме лорда. Девочка-подросток отвечает герою взаимностью, но у Мейнарда есть недоброжелатель, он «открывает глаза» отцу девочки на «недостойное поведение» соперника, и Мейнарду отказывают от дома. Проходит несколько лет, девочка превращается в девушку и продолжает любить Мейнарда. Лорд болен и перед смертью дает благословение на брак дочери с героем.
Элизабет Рид, которая стала прототипом героини, особенно любила это произведение супруга. Что, конечно, неудивительно — разве не лестно оказаться героиней романа, сочиненного мужем, в котором тебя изобразили в таких возвышенных и романтических тонах? Но, несмотря на то, что некоторые черты и ситуации узнаваемы и имели, что называется, «место быть», в целом реальность оказалась сильно приукрашенной. Рид не противоречил действительности, когда говорил, что у девочки не было матери — на самом деле, та умерла, когда дочь ее была младенцем, и единственным родителем Элизабет был отец. Но Рид не встречался с будущей женой на палубе «Камбрии» — среди его попутчиков не было лорда с дочерью. Да и впервые «жена-дитя» побывала в Америке уже будучи миссис Рид. Хотя Элизабет Хайд (такова девичья фамилия жены писателя) — прямой потомок знаменитого Эдварда Хайда[36], первого герцога Кларендона, ее отец, в отличие от его литературного воплощения — лорда Вернона, не был лордом и не выполнял неких ответственных дипломатических поручений британского правительства. Дворянин, он не принадлежал к родовой аристократии и, в отличие от Вернона, никаким дворцом с огромным парком, конечно, не владел и богатством своим не мог похвастать.
В глазах Элизабет Рид первая встреча с капитаном была лишена какой бы то ни было романтики. В своей книге она вспоминала: «Моя первая встреча с будущим мужем произошла в Лондоне, где я тогда жила у своей тетушки, вдовы моего дяди, старшего брата отца, который отвез меня туда сразу по-еле смерти моей матушки, что умерла, когда я еще была младенцем».
«Капитан Майн Рид, — пишет она, — оказался однажды в числе гостей в доме тетушки, и до того вечера я никогда прежде не слышала его имени… Но в течение того самого вечера капитан раз или два видел меня и, как он сам выразился, «влюбился с первого взгляда», в то время как на меня галантный герой не произвел ни малейшего впечатления; в тот же вечер кто-то спросил меня: «Каков он, капитан Рид?» — «Джентльмен средних лет», — таков был мой ответ и только. На следующее утро тетушка сказала: «Капитан Майн Рид отчаянно влюбился в тебя, дитя мое!» На это я ответила: «Можешь сказать капитану Майн Риду, что я в него не влюбилась»». После этого эпизода «джентльмен средних лет» был совершенно забыт. Но прошло несколько недель с того вечера, и — «я вновь встретилась со своей судьбой; я сидела одна в гостиной и была поглощена работой над платьем, которое шила своей кукле; в комнату вошел господин и, подойдя ко мне, протянул руку и спросил, помню ли я его? Поскольку вид у него был вполне иностранный, я отвечала: «О, да! Вы мсье…» Но гость прервал меня и назвался по имени: «Майн Рид». Затем он спросил, сколько мне лет, я ему ответила, на что капитан ответил: «Вы уже достаточно взрослая, чтобы иметь возлюбленного, и я хочу им стать!»». В этот момент в комнату вошла тетушка, пишет мадам Рид, и «я собрала вещи своей куклы и ушла, чтобы обдумать происшедшее». После этого события капитан почти ежедневно посещал тетушку в надежде увидеться с племянницей, но та старательно избегала его. Он продолжал приходить и однажды, вспоминает Элизабет Рид, «…спросил меня, считаю ли я его красивым. Со всей своей детской откровенностью я ответила: «Нет!»». Но поклонник был настойчив и, в конце концов, она почувствовала к нему… жалость: «…потому что я вообразила его себе беженцем: я часто слышала, — пишет она, — его имя в связи с другими беженцами; в моем еще детском сознании не было четкого представления о том, кто такие беженцы; я знала только, что они несчастны, и мне казалось, что у Майн Рида, видимо, нет ни родителей, ни друзей, — а у меня не было возможностей что-нибудь разузнать про него».
Эпизоды, о которых пишет Элизабет Рид, относятся к весне-осени 1851 года. Майн Рид только что опубликовал роман «Охотники за скальпами» и сочинял свой первый «юношеский» роман. Жизнь его была насыщена литературой и политической активностью. Он был полон планов и впервые собирался на «континент» — это была его давняя мечта — он хотел посетить Францию, побродить по парижским улицам, попрактиковаться во французском — языке, в котором делал такие успехи в годы учебы в Белфасте. А юная возлюбленная не отвечала взаимностью. Можно ли со стопроцентной уверенностью утверждать, что уже тогда писатель воспринимал тринадцатилетнюю «нимфетку» как свою судьбу? Трудно ответить утвердительно, но то, что он был влюблен и испытывал настоящую страсть — очевидно. И ее отзвуки отчетливы даже в романе «Жена-дитя», хотя и написан он был много позднее. Вслушайтесь, как Рид описывает свою юную — тогда еще совсем от него далекую — возлюбленную: «…она была удивительным созданием. Она была все еще ребенком, самым обычным ребенком, одетым в простое платье без рукавов и короткую юбку, распущенные волосы волнами струились ей на плечи. Но под ее платьем уже угадывались линии тела, характер которых говорил о приближающейся женской зрелости, а ее роскошные локоны уже нуждались в заколках и гребнях».
Он пытался завоевать ее сердце подарками и знаками внимания, пытался поразить ее своей известностью и подарил свой недавно вышедший роман, но, как мы видим, она его не любила (да, видимо, и не могла еще любить — в тринадцать-то лет!). Но кое-чего Рид все-таки добился: пусть то была жалость, но он сумел разбудить воображение девочки. Впрочем, сам он об этом, конечно, не догадывался, да и слава богу: знать, что тебя жалеет девочка — сама мысль была бы невыносима такому гордецу, как Майн Рид! Он простился с ней и уехал в Париж.
В Париже Рид очутился накануне переворота, который устроил тогда еще президент Французской республики, а вскоре император Франции — Луи Бонапарт. Майн Рид видел, как это происходило. Увиденное, очевидно, настолько переплелось с любовными переживаниями (переживал, очень переживал влюбленный писатель!), что затем — в преображенном, естественно, виде! — «перекочевало» в роман о любви («Жена-дитя»).
А теперь вновь предоставим слово Элизабет. «С нашего расставания в Лондоне минуло два года, — пишет она. — Майн Рид ничего не знал обо мне, когда судьба привела его в город, где я тогда находилась. Писатель приехал по приглашению выступить на митинге в защиту польских беженцев. Я присутствовала там, где происходил митинг; со мной были отец и несколько его друзей. Едва капитан Рид вошел в зал, по моему телу будто пробежал электрический разряд. Не сказав никому ни слова, я немедленно пошла туда, куда направился он. Там, в конце зала, находилась платформа, на которой стоял выступающий и сидели несколько леди и джентльменов. Майн Рид занял свое место на платформе; я села напротив него. Мы еще не обменялись ни одним словом, но весь вечер смотрели друг на друга.
Все было как во сне. Подо мной море лиц, но я никого из них не вижу… и не помню речей, которые произносились!»
Они едва смогли обменяться парой фраз, но успели обменяться адресами и… начался роман в письмах, а потом ей сравнялось шестнадцать, и Майн Рид примчался к ее отцу просить руки дочери.
Но это произошло в 1853 году — через два с лишним года после того, как писатель впервые встретил и полюбил свою будущую «жену-дитя». А пока, разрываясь между любовью и политикой, он писал новый роман.
Первый «юношеский» роман
Боуг поставил Риду жесткие сроки: роман должен быть сдан до 1 декабря 1851 года. Но писатель справился с поставленной задачей и представил свое новое произведение досрочно — в конце ноября. Издатель торопился — он планировал выпустить роман к Рождеству, а Рид спешил закончить работу поскорее потому, что хотел поехать в Париж.
Во Францию, судя по всему, Рид отправился сразу после сдачи рукописи и уже в конце ноября очутился в Париже. В упоминавшемся неоднократно романе «Жена-дитя» Мейнард попадает в столицу Франции тогда же. Он оказывается в Париже, возвращаясь на родину после поражения Венгерской революции, в завершающей фазе которой принимал деятельное участие. В отличие от своего героя, который добирался в Париж кружным путем и с приключениями, Рид приехал туда совершенно обычным образом: он пересек Ла-Манш на пароходе, а затем из Кале добрался до столицы поездом. Но и он, и его герой очутились в столице французского государства в знаменательный момент — накануне государственного переворота — того самого «18 брюмера Луи Бонапарта», о котором позднее Карл Маркс напишет свою знаменитую работу. Опять же, в отличие от протагониста романа, которого, если помнит читатель, едва не расстреляли за его республиканские взгляды (и защиту бедной модистки от насилия), Рид никак не пострадал в ходе переворота. Но картины и сцены этого события так живо запечатлелись в памяти и, видимо, настолько потрясли его «республиканское сердце», что полтора десятка лет спустя превратились, пожалуй, в наиболее живописные в романе.
Но Рида интересовала не только политика, и он не только вглядывался в происходящее — в те действительно напряженные социально-политические процессы и коллизии, которые наблюдал, но и с интересом следил за литературной жизнью столицы, общался с французскими писателями (не забудем, что «острая фаза» кризиса — собственно переворот — вместилась в несколько дней, а Рид пробыл в Париже более месяца). В частности, известно, что, практикуясь во французском, он с увлечением читал главный в то время литературный журнал Франции Revue des Deux Mondes — «Обозрение двух миров», который большое внимание уделял беллетристике. На его страницах Рид «встретился» с очерками и романами Луи де Бельмара, писавшего под псевдонимом Габриель Ферри[37]. Его произведения, весьма популярные в то время, не могли не попасть в поле зрения Рида, потому что Бельмар, так же как и Рид, продолжительное время жил в Мексике, писал приключенческие романы и создавал свои коллизии на том же материале, что и британский автор. В Revue des Deux Mondes Рид прочитал и роман Бельмара «Косталь-индеец», который впоследствии перевел (весьма вольно) на английский и опубликовал под собственным именем. Бытует апокриф (восходящий к самому писателю), что Рид был лично знаком (и даже дружен!) с де Бельмаром и познакомился с ним в те дни, когда жил в Париже. Этот миф не выдерживает проверки фактами: к тому времени, когда Рид прибыл во французскую столицу, Бельмар уже покинул ее, отправившись по поручению (тогда еще президента) Луи Бонапарта в охваченную «золотой лихорадкой» Калифорнию, но на пути погиб. Тем не менее не приходится сомневаться, что чтение текстов Бельмара не прошло для Рида бесследно и кое-чему британец научился у француза.
Майн Рид вернулся в Лондон к Рождеству. К Рождеству был приурочен и выход первого «юношеского» романа писателя, — книга вышла из печати в декабре 1851 года. Но на титульном листе издания стояла иная дата — 1852 год. Такова была обычная практика издателей Викторианской эпохи: с коммерческой точки зрения считалось удачным приурочить выход новой книги к рождественским праздникам. Как показывал многолетний опыт, книги, вышедшие «под занавес» года, раскупались лучше — библиотеки, видимо, имея в виду рождественские каникулы и традицию готовить к Рождеству подарки, обычно увеличивали свои заказы. Коммерческими соображениями объясняется и датировка: книга считалась новой до тех пор, пока год издания, обозначенный на титульном листе, соответствовал календарному году, а библиотеки заказывали только новинки. В расчет принималось и то, что в Британии издавалось много периодики — разнообразных газет и журналов, а к Рождеству к тому же выходило множество разных «литературных приложений» к газетам, в которых, как правило, значительное пространство выделялось рецензиям на новинки. Книга, попадавшая в поле зрения рецензентов (естественно, рецензия должна быть благоприятной!), а следовательно, и потенциальных читателей, которые, познакомившись с отзывом, заказывали ее, понятное дело, расходилась лучше. В этом смысле время для выхода романа Рида было выбрано очень удачно. Не замедлила себя ждать и реакция рецензентов: по выходе романа сразу в нескольких журналах появились самые благожелательные отклики. Конечно, сейчас трудно судить, какую роль в рецензировании книги сыграл сам издатель (не только в наши дни, но и тогда — в викторианской Англии — существовала практика «проталкивания» рецензий на нужные книги), но роман Рида, безусловно, заметили. Об этом говорит хотя бы тот факт, что самую обстоятельную и благожелательную рецензию под названием «Семья английских робинзонов» опубликовал респектабельный Атенеум (Athenaeum. Feb. 14. 1852. P. 198). Не приходится сомневаться, что книга имела и коммерческий успех. Конечно, свою роль сыграли отзывы и грамотная рекламная кампания, удачно выбранное время для выхода книги и «чутье» Боуга: в отличие от большинства викторианских современников-книгоиздателей, продолжавших работать «по старинке» и выпускать традиционные «трехпалубные» романы, Боуг сумел увидеть потенциальные возможности литературы, адресованной детской аудитории. Потенциал книг для детей и подростков оценил и владелец крупнейшей на Британских островах библиотечной сети — Чарлз Мади, который выкупил почти весь тираж нового романа Рида. В результате Боуг выплатил писателю более ста фунтов стерлингов авторского вознаграждения и заключил с ним договор об издании следующего повествования «для юношей».
Хотя любой, более или менее близкий к литературе человек знает, насколько велики роли издателя и продавца в успехе или провале конкретного литературного произведения, едва ли все-таки стоит удачу книги целиком и полностью приписывать предприимчивому издателю. Изначально успех романа — это заслуга автора, создавшего героев, которым хочется сопереживать, сочинившего увлекательное повествование.
Роман этот известен русскоязычному читателю под названием «Жилище в пустыне». Это не совсем точный перевод заглавия романа The Desert Ноте — то есть «Обиталище в пустыне» или «Пустынный дом», — но поскольку первое привычнее, будем оперировать им. Полное название романа звучит так: «Жилище в пустыне, или Приключения семьи, затерявшейся среди дикой природы» (The Desert Ноте, or the Adventures of a Lost Family in the Wilderness). Под таким заглавием роман и тиражировался впоследствии — как в Великобритании, так и в США. Однако лондонский «Атенеум» не случайно озаглавил свою рецензию на книгу «Семья английских робинзонов». Дело в том, что оригинальное название — заглавие первого издания, выпущенного Д. Боугом, было длиннее: The English Family Robinson. The Desert Home, or the Adventures of a Lost Family in the Wilderness. Непонятно почему, но в дальнейшем заглавие сократили — уже в следующем году, когда роман переиздали в США (Боуг весьма выгодно продал американцам печатные формы романа), — он назывался «Жилище в пустыне, или Приключения семьи, затерявшейся среди дикой природы», — первая часть заглавия — «Семья английских робинзонов» — бесследно исчезла.
Хотя впервые на русском языке роман появился еще в 1864 году (затем книга неоднократно переиздавалась в России в 1880–1900-е годы, причем несколько раз выходила под авторством Жюля Верна!), он не принадлежит к числу широко известных произведений Рида. Но интересна книга не только этим. Сочиняя роман о «семье робинзонов», писатель разработал формулу приключенческого романа для детей, которой почти неизменно придерживался в дальнейшем. Что же собой представляет роман?
Прежде всего, по сравнению с предыдущими «британскими» сочинениями Рида, этот роман невелик. Его объем всего около двенадцати печатных листов. Это неудивительно. Поскольку книга задумывалась как юношеская, она, чтобы не утомлять читателя, и не должна была быть большой: Боуг издал ее в одном томе, и в первом издании она насчитывала 456 страниц. Отличало книгу и оформление. Как известно, снабжать книги качественными, специально изготовленными иллюстрациями было в обычае викторианских издателей. Хотя создание рисунка, изготовление гравюр и печать иллюстраций изрядно повышали стоимость производства книги (примерно на 10–20 процентов), но такова была традиция — без иллюстраций настоящий викторианский роман немыслим. «Детский» роман не только немыслим без «картинок» — их должно быть больше, чем во «взрослом» романе. Поэтому, если по викторианской традиции обычно рисовали шесть иллюстраций на том, то для нового романа Рида Боуг заказал вдвое больше — 12 иллюстраций. Осознавая, что для детского восприятия визуальный ряд значит больше, чем для взрослого, он очень серьезно подошел к проблеме выбора художника и резчика гравюр и пригласил к сотрудничеству, пожалуй, лучших — рисовальщика У. Харви и граверов братьев Дэлзл[38]. Едва ли корректно утверждать, что эти люди предопределили успех, но то, что они на него повлияли — бесспорно. Свою роль, вероятно, сыграла и цена. Ее издатель (он же книгопродавец) определил в 12 шиллингов. Конечно, это было дорого, но совершенно понятно, что теперь книгу могли приобрести не только платные библиотеки, но и люди из среднего класса, — по крайней мере, наиболее состоятельные и чадолюбивые, беспокоящиеся о том, чтобы их дети получали достаточно «полезных знаний».
Основой для сюжета писателю вновь послужил его собственный опыт путешествия в Новую Мексику. Однако на этот раз он избрал события, которые были связаны с возвращением в Штаты. Как, вероятно, помнит читатель, из своей торговой экспедиции в 1840 году Рид возвращался через Техас и на пути к нему должен был пересечь так называемую Великую Американскую пустыню. На ее территории и разворачиваются события «Жилища в пустыне».
Роман, как обычно у Рида (и как это было принято у «викторианцев»), начинается с топографии места действия: автор описывает Великую Американскую пустыню, знакомит с природой, растительностью и животным миром. Чтобы юный читатель имел представление о масштабах пустыни, Рид сравнивает ее (видимо, с известной английскому подростку) с Сахарой, указывает на отличия и сходства (в частности, на то, что здесь, так же как в африканской пустыне, есть оазисы — это важно для достоверности будущего рассказа) между «великими» пустынями. Затем дается экспозиция: автор выступает в роли рассказчика и излагает предысторию — не представляясь сам и не знакомя со своими товарищами — участниками событий. Выступая от первого лица, он рассказывает: «Несколько лет тому назад я присоединился к торговцам, идущим с караваном из Сан-Луи в Санта-Фе, в Новую Мексику. Мы следовали по наезженной дороге, ведущей в Санта-Фе. Не продав всех товаров в Новой Мексике, мы направились в город Чиауауа, расположенный южнее. Справившись со своими делами, не обремененные никаким багажом, мы решили возвращаться в Соединенные Штаты не старой дорогой, а найти более короткую. В Эль-Пасо мы продали наши вагоны и купили нескольких мексиканских мулов. Здесь же мы наняли аррьеро. Так называются мексиканцы, умеющие обращаться с мулами. Кроме этого, мы купили несколько лошадей лучшей мексиканской породы, наиболее приспособленных к путешествию по пустыне. Закупили необходимую одежду и провизию, которая могла бы пригодиться нам в этом путешествии. Все мы были хорошо вооружены. Оставив Эль-Пасо, мы направились на восток», то есть через Великую Американскую пустыню. Пересекая ее, путники совершенно случайно наткнулись на оазис, о существовании которого не знали даже проводники. Они вышли к нему, привлеченные гулом водопада, который низвергался в долину. «С каким восхищением, — повествует рассказчик, — мы любовались этим громадным водопадом, загнутым наподобие лошадиного хвоста, ниспадавшим в пенистое озеро для того, чтобы потом снова подняться, увлекая с собою миллионы белоснежных брызг, блиставших на солнце всеми цветами радуги!» Но еще большее восхищение вызвала открывшаяся их взору панорама оазиса: «Недалеко расстилалась великолепная долина, покрытая роскошной растительностью. Она имела почти овальную форму, ограниченная со всех сторон естественной каменной стеной. Длина ее была около шестнадцати миль, а в самом широком месте всего около восьми. Мы находились на самой высокой оконечности, следовательно, могли просматривать ее всю. По бокам пропасти росли деревья, и ветки некоторых из них касались земли. Это были кедры и сосны. Мы увидели также переплетавшиеся ветви громадных кактусов, росших в расщелинах скал. Вверху кругом было мрачно и неприглядно, а внизу природа ласкала глаз прихотливым разнообразием своих красот! В центре долины сверкали прозрачные воды озера, чистого, как кристалл, и гладкого, как зеркало. Солнце находилось тогда в зените, и его лучи, отражаясь на поверхности воды, придавали ей вид громадного листа из золоченой бумаги».
Понятно, что описываемого рассказчиком оазиса не существует, да и не могло быть ничего похожего в безводной пустыне. Но истина заботила Рида в последнюю очередь — ему нужно было увлечь читателя и заставить поверить в правдоподобие происходящего и того, что будет происходить в дальнейшем. (В тексте есть характерная ремарка: «…неожиданное зрелище привело нас в восторг и изумление. Никто не ожидал увидеть нечто подобное среди бесплодной пустыни». Еще бы! То, чего не может быть в принципе, не может не приводить в «восторг и изумление».) А в дальнейшем происходит вот что. Оазис оказывается населенным. В нем обнаруживается большой добротный дом, в котором обитает большая семья: ее глава Роберт Рольф, его жена Мария и их дети — два мальчика, Фрэнк и Генрих, и две девочки, Луиза и Мария. Кроме них, здесь есть еще один человек — негр по имени Куджо, в прошлом раб, но теперь преданный друг семейства Рольфов. Они — настоящие «робинзоны», все сделано их руками — построен дом, сшита одежда, обработаны поля и ухожены животные. Картина, нарисованная рассказчиком, вполне идилличная и даже пасторальная — гармоничны отношения в семье, нет никаких конфликтов, все друг друга любят и уважают, урожаи неизменно высоки, а животные здоровы и исправно дают молоко и приплод. Причем всех своих животных Рольфы приручили — даже тех, кто в принципе не может быть приручен. «Дикие животные, — замечает автор, — были так же смирны и приручены, как рабочий скот на любой ферме». Например, у них рядом с потенциальными жертвами свободно разгуливают ручные (!) пумы (пантеры, кугуары). И «обе девочки свободно ходили среди всех этих зверей, нисколько, по-видимому, не опасаясь их присутствия. Звери, в свою очередь, не обращали на них никакого внимания».
Рид, создавая свой первый «юношеский» роман, явно ориентировался на книгу своего великого соотечественника Даниеля Дефо (интересно, было это оговорено с издателем, или то была собственная инициатива автора?). Однако в пасторальности «пейзажа» он даже превзошел предшественника. Но особенно необычны для нашего современника христианские аллюзии в романе. Симптоматично, что единственной книгой в доме Рольфов была Библия, и она «лежала на отдельном столике (видимо, специально для этого изготовленного «Робинзонами». — А. Т.)». «Ее очень изящный переплет был сделан из шкуры молодой антилопы. Меня сразу охватило любопытство. Я открыл книгу и на первой странице прочитал: Святая Библия». Рассказчик, чего прежде в романах Рида не встречалось, «возблагодарил Небо за то, что в этом заброшенном углу земного шара мы попали к христианину». И вообще вся картина жизни «робинзонов», как пишет автор, «напомнила мне слова Священного Писания, предсказывающая наступление такого времени, когда на земле водворится полный мир, когда «лев будет жить бок о бок с ягненком»».
Где искать источник этой, нарисованной Ридом в духе «первобытного христианства» утопии? В собственных ли его воззрениях? Но Майн Рид никогда прежде не демонстрировал какой бы то ни было религиозности в своих текстах. Или он считал религиозно-нравственный подтекст с прямыми отсылками к Священному Писанию обязательным свойством литературы для детей? Или на этот счет у него была прямая установка от издателя, затеявшего выпуск романа? Едва ли мы сможем дать ответы на эти вопросы. Но нельзя забывать, что роман писался в викторианской Англии и в ту эпоху ни о какой нравственности, свободной от религиозного чувства, не могло быть и речи, а воспитание морали, видимо, полагалось важнейшей задачей произведений, ориентированных на юную аудиторию.
Вернемся, однако, к сюжету «Жилища в пустыне». После того как путешественники познакомились с жизнью «робинзонов», глава семейства начинает рассказывать свою историю. С этого момента безымянный рассказчик перестает быть повествователем. Рассказ продолжает Роберт Рольф. Оказывается, что он англичанин. Отсюда, кстати, и исчезнувшая впоследствии первая часть заглавия — «Семья английских робинзонов». Впрочем, иной семьи и не могло быть — все-таки роман писался для англичан. Беспутно прожив молодые годы (чувствуете моральный урок?) и растратив большую часть полученного им наследства, герой женится и «берется за ум». Но денег, чтобы начать достойную жизнь в Англии, у семьи недостаточно. Поэтому Рольфы перебираются в Америку. Но и здесь им не везет: сначала их обманывают и продают ферму с истощенной землей, а затем они становятся жертвой довольно типичной для Америки середины XIX века ситуации: поверив в рекламные обещания, они вкладывают оставшиеся деньги в покупку земли в «бурно развивающемся городе Каире», но теряют и их. (Афера эта хорошо известна; того, кому интересна упомянутая вполне реальная история, отсылаем к книге современного американского историка Д. Бурстина «Американцы: национальный опыт».) Уже почти отчаявшись, они отправляются на Запад и принимают предложение случайного знакомого перебраться на рудник, который ему принадлежит. Но на караван, движущийся по «Тропе Санта-Фе» (уже привычной читателям Майн Рида), нападают (конечно же!) индейцы. Они грабят его и убивают тех, кто шел с караваном. Семье Рольфа удается выжить случайно, но они спасают девочку, которую (ну как же без этих «неожиданных» совпадений в викторианском романе!) много лет назад потерял и с тех пор безуспешно разыскивает еще один из выживших, — он оказывается в числе спутников рассказчика. Здесь повествование «разрывается», и следует еще один «рассказ в рассказе»: сначала сцена обретения утраченного ребенка, а затем, отнесенное на десять лет назад, повествование безутешного отца о поисках дочери.
Оставшись в одиночестве, в совершенно незнакомой стране, семья Рольфов пытается выжить в пустыне. Вот здесь и начинается «настоящая робинзонада», когда, как и в достопамятных «Приключениях Робинзона Крузо» Дефо, каждая проблема решается и всегда найдется потребный к случаю «рояль в кустах». Рольфам нечего пить, но, оказывается (!), существует особый вид кактусов, который аккумулирует воду. Они его находят, и жажда им уже больше не страшна. Им нечего есть, и нет подходящей дичи (откуда она в пустыне?), тогда они ловят экзотическое животное под названием армадилл и съедают его. Затем охотятся на не менее экзотических для английских мальчиков горных баранов, пустынных оленей и канадских барсуков и ими утоляют голод. Череда эпизодов, связанных с жизнью в пустыне, и являет собой приключенческую составляющую книги. Она знаменует очень важное для Рида художественное открытие: оказывается, не только война, бои с индейцами или бандитами, плен и бегство, месть и благородство, преданность и предательство, интриги врагов, любовь красавицы и муки ревности, но и борьба с природой могут быть источником приключений и собственно событием приключения. А если сочетать их с подробным рассказом о свойствах экзотических растений, о повадках еще более экзотических животных и способах охоты на них, то они могут стать, по сути, неисчерпаемой кладовой. Рид и раньше — в прежних романах — вставлял подобные эпизоды, но они были редки и, скорее, «тормозили» (например, в «Вольных стрелках») приключенческую коллизию, чем развивали ее. В «Жилище в пустыне», напротив, все эти традиционные составляющие приключенческой поэтики Ридом почти не используются, их замещают приключения познавательные. Причем функция их не просто развлекательная. Рид, конечно, развлекал молодого читателя, но и развивал его, сообщая ему в «легкой форме» сведения (может быть и бесполезные в обыденной жизни), получить которые нелегко. Сочиняя первый «юношеский роман», свою задачу он видел не только в развлечении, но и в просвещении подрастающего поколения — в насыщении их сознания теми самыми «полезными знаниями», о которых так радел издатель, тем более что трактовал их Боуг, судя по всему, предельно широко.
Наконец, семья Рольфов находит свой оазис и решает обосноваться в нем. Но не потому, что им просто некуда идти — это было бы логично, но потому, что здесь они обретают верный источник благосостояния (с точки зрения протестантской морали это важно — богатеть честным путем!), который не могли найти ни в Англии, ни в цивилизованной части США. «Для нас открывался более обильный источник богатства, чем самое выгодное положение на рудниках Мексики». Этим «источником» стали бобры, которые населяли долину. «Шкурка каждого бобра, — сообщает старший Рольф, и ему можно доверять, потому что любой читатель Рида мог это проверить, — стоит около двух фунтов. Их было в долине, по меньшей мере, сто штук, а так как каждое из этих животных ежегодно приносит по четыре-пять детенышей, то в скором времени их будет очень много. Мы могли бы приручить их, доставлять им пищу и уничтожать их врагов. Таким образом, мы ускорили бы их размножение. Старых мы бы убивали, и вскоре могли бы вернуться к цивилизованной жизни с достаточным количеством этого драгоценного меха и скопить себе значительное состояние».
Затем начинается обустройство жизни «новых робинзонов», и происходит оно вполне в духе «робинзонады» Крузо. Тем более что все есть под рукой — необходимые инструменты и приспособления. Нужен дом? Строим дом. Его строительство отнимает (оказывается!) совсем немного времени и сил, но дом получается отличный, большой, крепкий и светлый. Почти по мановению он наполняется удобной мебелью и утварью (тоже все своими руками и очень быстро). Нет сахара? Находим «сахарное дерево». Нет соли, чтобы посолить пищу и заготовить мясо? Находим «соленый ручей» и выпариваем соль. Нет кофе? Жарим желуди бука и превращаем их в кофейный напиток. Нет хлеба? Но есть «хлебное дерево» — особый вид местной сосны, из зерен которой можно смолоть муку и испечь хлеб. Кончился порох, и ружья стали бесполезными? Не беда. «Мы изготовили три лука, наподобие тех, которые применяют индейцы, как и они, мы натянули на них сухожилия лани. Из дерева мы сделали стрелы, в которые Куджо вбил острые гвозди, извлеченные из старой повозки. Мы ежедневно упражнялись в стрельбе из лука и еще до наступления зимы научились хорошо стрелять. Генрих сбил белку с вершины одного из самых высоких деревьев, растущих в долине. Он всю зиму снабжал нас в изобилии куропатками, белками, зайцами и дикими индюками». Жена главы семейства, «в свою очередь, много трудилась для того, чтобы улучшить нашу пищу. Последние дни осени она посвятила ботаническим исследованиям. Кто-нибудь из нас сопровождал ее для того, чтобы, в случае опасности, подстраховать. Каждый раз она возвращалась с каким-нибудь новым продуктом. Таким образом, она нашла много различных плодов: смородину, вишню и рябину. Мы собрали эти ягоды для варенья… Между деревьями мы нашли так называемое «белое яблоко», или индейскую репу, и, что было для нас гораздо интереснее, дикий батат. На это растение мы даже не обратили бы внимание, если бы не жена… Из плодов акации мы готовили пиво. А благодаря дикому винограду, в изобилии растущему вокруг нас, мы имели возможность готовить для себя более приятный напиток».
Есть в романе Рида и свой Пятница — негр Куджо. «Он сделал много посуды, без которой сложно было обойтись. Он соорудил деревянную соху, весьма удобную для распашки выбранной нами земли, очень легкую и удобную в работе». Он, вообще-то, «пацифист» и охоту не любит, зато обладает незаурядным «сельхозяйственным даром», большой сноровкой в ловле рыбы и умением приручать животных. Так на столе у Рольфов появляются рыба, молоко и сыр, а в загоне для скота животные.
Так же, как и Дефо, Рид насыщает свое повествование комментариями о повадках животных, о том, как они добывают пищу и чем питаются. Но у него эти сведения проходят не рядом малозначительных эпизодов, но плотно насыщают рассказ. К тому же, в отличие от предшественника, в поле зрения Рида попадают не только те животные, которых, скажем так, можно «использовать для нужд человека», но и существа вполне экзотические и «бесполезные» — змеи, дикобразы, еноты, опоссумы и т. д. Еще больше сведений автор сообщает из области ботаники — о жизни растений, о разнообразных возможностях применения их в быту.
Хотя повествование заканчивается традиционным викторианским (да и для начинающего Рида тоже) бракосочетанием (женятся «все, кто может»: Фрэнк, Генрих, Куджо, белокурая Мария и черноволосая Луиза), но в «Жилище в пустыне» такое окончание, конечно, лишь дань традиции. Майн Рид, сочиняя свою первую книгу для юношества, создавал особый тип повествования — приключенческий (то есть динамичный, насыщенный событиями) роман, в котором, однако, нет привычного для «взрослого» повествования насилия, но зато есть взаимодействие с природой (точнее, ее «потребление») и ее познание. Интересна еще одна новация. Рид писал «мальчишеский» роман, поэтому среди тех, кто переживает приключения, есть дети — мальчишки-подростки, сыновья Роберта Рольфа, Фрэнк и Генрих. Пока они находятся на периферии приключений, но уже активно действуют — стреляют, охотятся, помогают семье выжить. До «Жилища в пустыне» у Рида таких героев еще не было, теперь они появились и вскоре — в следующих «юношеских» романах — займут центральное место, серьезно потеснив взрослых.
«У меня совсем не хватает времени писать самому…»
Возвращение Рида из Парижа совпало с выходом «Жилища в пустыне». Боуг торопился и сумел напечатать роман в рекордные сроки. Коммерческий успех, о котором мы говорили, убедил издателя продолжать издание литературы для подростков и развивать сотрудничество с писателем. Таким образом, получилось, что пребывание Рида во Франции оказалось кратким отпуском, передышкой между сочинением двух романов. Боуг предложил Риду написать новую книгу, и тот взялся за ее создание. Но если предыдущие «британские» романы были написаны в очень короткие, почти в рекордные сроки, то второй свой «юношеский» роман Рид писал долго. Хотя по своему объему тот был примерно равен «Жилищу в пустыне», писатель потратил на него почти год. Что помешало уложиться в более короткий срок? Причин было несколько. Первая заключалась в том, что второй роман не должен был стать продолжением первого: Боуг предложил Риду отойти от привычной темы и развернуть действие не в хорошо знакомой читателю Новой Мексике, а отправить героев на северо-запад — по «Орегонской Тропе». Хотя Рид путешествовал в тех местах в начале 1840-х годов и, конечно, использовал собственный опыт и впечатления в новом романе, но его познания в животном и растительном мире этой части Америки были недостаточны. А поскольку он намеревался придерживаться той же схемы, что использовал в «Жилище в пустыне», — то есть «развлекая, просвещать», ему потребовалось время на сбор сведений о жизни обитающих там животных и растений, там произрастающих. Для этого нужно было читать книги, изучать коллекции путешественников-натуралистов, собирать и уточнять разнообразную информацию. Так он оказался в Британском музее — и с этого времени превратился в завсегдатая его уже тогда знаменитой библиотеки. Элизабет Рид в книге о муже особо отметила, что, создавая произведения, действие которых разворачивается в странах, где ее супруг не бывал, он сначала тщательно собирал материалы по теме — выписывал из библиотек и читал книги, знакомился с отчетами экспедиций, встречался с путешественниками и натуралистами, посещал музеи и изучал коллекции. Едва ли стоит не доверять ей: она была непосредственным свидетелем сочинения большинства этих «вымышленных» романов (тем более что с течением времени их становилось все больше и больше: викторианский — как и любой — литературный рынок требовал разнообразия, и Рид был вынужден отвечать на его требования). Отметим только, что начало этой, ставшей со временем привычной «процедуре» было положено, когда Рид сочинял свой второй «юношеский» роман и когда впервые собственных знаний и впечатлений ему уже явно не хватало.
Вторая причина была иного свойства. Насколько можно судить по косвенным свидетельствам (в том числе, например, по роману «Жена-дитя»), в 1852–1853 годах Рид особенно активно занимался политикой и даже, как сообщает Элизабет Рид, подумывал о том, чтобы выставить свою кандидатуру на местных выборах. Политическая деятельность писателя была тесно связана с европейскими политэмигрантами, обосновавшимися в Англии. Судя по всему, даже во Францию Рид ездил не просто отдохнуть и попрактиковаться в языке, но и с неким деликатным поручением (поручениями?), связанным с делами эмигрантов. Ему приходилось много передвигаться по стране (и, видимо, делал он это с удовольствием), выступать на митингах в поддержку польских, немецких, венгерских и иных изгнанников, а, по сути, беженцев (англичане их так и называли — рефьюджи (refugee) — то есть беженцы), заниматься сбором средств в их пользу, писать письма в газеты. Эти дела тоже требовали времени, но ими он занимался с энтузиазмом, поскольку полагал себя единомышленником этих людей, — помогая им, он ощущал себя причастным к борьбе за свободу.
В 1852 году состоялось знакомство писателя с венгерским патриотом и бывшим «диктатором» Венгрии Лайошем Кошу-том[39] — сначала заочное, а затем и личное. Кошут пригласил Майн Рида посетить его у себя в доме, и тот откликнулся на приглашение. Обстоятельства этого визита были таковы. При массовом и искреннем сочувствии британского общества беженцам, нашедшим приют на островах, в Британии имелись серьезные силы, которые отрицательно относились к самому факту пребывания политэмигрантов на территории государства и той деятельности (направленной на свержение существующих в своих странах режимов), которую они вели. Наиболее энергичным (и тогда уже очень влиятельным) рупором анти-эмигрантских настроений была газета «Таймс». Несмотря на то, что Кошут был принят на самом высоком уровне (известно, что он неоднократно встречался с лордом Пальмерстоном — сначала министром иностранных дел, а затем и премьер-министром Великобритании, и был близок к влиятельному в то время английскому либеральному политику лорду Дадли[40]), у него было немало врагов, и вскоре после его приезда в страну газета опубликовала обширную статью, в которой бывший диктатор Венгрии обвинялся в монархических амбициях. Конечно, Кошуп — фигура неоднозначная, и революционер в нем вполне органично уживался с ярым националистом, но в то время в либеральных кругах его демократические убеждения никто не ставил под сомнения. Рид выступил в пользу Ко-шута и направил возмущенное послание в защиту бывшего венгерского лидера, а когда «Таймс» никак не отреагировала на его послание, опубликовал в одном из британских журналов открытое письмо, в котором в довольно резких выражениях обвинил «Таймс» в клевете и шельмовании благородного человека. Именно эта публикация и положила начало знакомству Рида и Кошута. Элизабет Рид в своей книге пишет о тесной дружбе, существовавшей между Кошутом и ее мужем. Вряд ли стоит говорить о «настоящей дружбе»: едва ли прожженный политик с кем-нибудь по-настоящему «дружил» (скорее, пользовался дружбой). Но что касается Рида, то он действительно искренне восхищался Кошутом (те, кто читал посвященный бывшему венгерскому лидеру роман «Жена-дитя», не станут возражать против этого) и не только активно защищал его от нападок консервативной британской прессы, но и всячески стремился помогать ему словом и делом.
Если читатель помнит, в упомянутом романе основная интрига выстраивается вокруг событий, связанных с пребыванием Л. Кошута в Англии в 1852–1853 годах. В них Майн Рид включился самым решительным образом и, будучи активным участником, многие сведения для своего повествования почерпнул, что называется «из первых руте». Одна из основных линий романа связана с антигабсбургским восстанием в Милане в феврале 1853 года. В романе восстание представлено Ридом как провокация, устроенная властями Австро-Венгрии и Великобритании с целью заманить Кошута на территорию Италии и там его арестовать. Кошуту сообщают о восстании венгерских полков, расквартированных в Милане. Джузеппе Мадзини[41], друг и один из лидеров итальянского Рисорджименто[42], призывает Кошута возглавить восставших. Но путь в Италию пролегает через Францию, власти которой обязательно арестуют венгерского лидера и выдадут его австрийцам, если он окажется на территории их страны. Герой романа Мейнард решает помочь Кошуту пересечь Францию, выправив тому британский паспорт на имя «слуги мужского пола — Джеймса Даукинса», который будет сопровождать Мейнарда в путешествии. В романе путешествие, хотя все к нему было готово, не состоялось. Не случилось оно и на самом деле. В реальной жизни Рид также исхлопотал паспорт для Кошута — тот отправлялся с Майн Ридом в качестве слуги: паспорт был выписан «для свободного проезда капитана Майн Рида, британского подданного, путешествующего по континенту в сопровождении слуги мужского пола Джеймса Хокинса, британского подданного». В романе поездка сорвалась, потому что один из героев подслушал разговор, что восстание в Милане — ловушка, подстроенная специально, чтобы заманить Кошута. В своей книге Элизабет Рид говорит о некой шифрованной телеграмме, полученной бывшим диктатором, также сообщавшей о восстании-ловушке. На самом деле все было не совсем так, точнее, совсем не так. Никто, конечно, не организовывал восстания специально для того, чтобы устроить западню Кошуту. Дело не в том, что фигура эта не «того масштаба» (с масштабом-то — хотя бы потенциальным — все в порядке), просто сама идея, выдвинутая Ридом в романе, абсурдна. Кошут не поехал в Милан, потому что восстание потерпело поражение, и принял решение уже после известия об этом. В романе Кошут ничего не знал о подготовке восстания и считал его авантюрой, обреченной на провал. В реальности же Кошут деятельно участвовал в его подготовке и по предложению Мадзини даже написал прокламацию, которую итальянцы-карбонарии распространяли среди солдат венгерских частей в Милане. Позднее, после провала восстания, эту прокламацию раздобыла и опубликовала «Таймс», но Кошут отрекся от нее, категорически отказавшись от авторства. В романе, написанном через 15 лет после событий, ощутимы отзвуки этой истории, но теперь Кошут (как герой романа) не столь категоричен в отрицании авторства. Он говорит, что во всем виноват Мадзини, который якобы использовал «давнее обращение к ним (солдатам венгерских полков. — А. Т.), написанное в то время, когда я был в плену в Кутайе[43]. Он использует это послание в Милане, лишь изменив дату». Но тогда, в феврале 1853 года, когда «Таймс» опубликовала компрометирующий политика документ, Рид бросился в атаку, доказывая, что опубликованный текст — подделка, грубая фальшивка. Элизабет Рид в своей книге приводит письмо Рида в редакцию. Оно адресовано редактору влиятельного издания. Весьма показательный текст, который характеризует отношение писателя к Кошуту. Приведем его и мы:
«В последнем номере вашего журнала появилась телеграмма, извещавшая о восстании в Милане, а под ней в той же колонке опубликован некий документ, который, как вы утверждаете, написан Кошутом и им же подписан. Итак, сэр, господин Кошут либо написал этот документ, либо он его не писал. Если он его написал, а вы его опубликовали без согласования с автором, то по всем законам чести и нашей страны — вы совершили бесчестный поступок. Если он не писал его, вы, согласно законам этой страны, совершили уголовное преступление. Я обвиняю вас и в том, и в другом. Вы, безусловно, виновны в последнем, а это неизбежно подразумевает виновность и в первом. Вы опубликовали этот документ без разрешения того, чьим именем он подписан; на следующий день в еще одной статье вы категорически утверждали подлинность этого документа — будто бы это прокламация, адресованная господином Кошутом из Бэйсуотер[44] ломбардским и венгерским патриотам с целью побудить их к участию в восстании в Милане. А раз так, то от имени господина Кошута, сэр, я объявляю этот документ фальшивкой. Я заявляю, что это подделка. Господину Кошуту теперь решать, привлечь ли вас к преследованию по закону. Моя обязанность — привлечь вас к суду общественного мнения».
Через несколько дней после этой публикации (ее напечатали в одной из столичных газет, сочувствовавшей эмигрантам) Кошут, как утверждает вдова писателя, написал Риду длинное послание, в котором, кроме слов благодарности, утверждал, что злополучная прокламация написана не им, и подробно объяснял, почему он не мог ее написать и даже одобрить. «Я испытываю глубокую признательность, — писал он, — за то благородство и рыцарство, с которыми Вы выступили в мою защиту, когда поняли, что я оклеветан в этом «деле с прокламацией»; я также искренне благодарен Вам за ту готовность, с которой Вы протянули мне руку помощи в той области, действия в которой я не одобрял, но к которым я, конечно, должен был относиться с сочувствием». Письмо завершалось уверениями в уважении и искренней благодарности адресату.
Хотя переписка и личное общение между Л. Кошутом и Майн Ридом продолжались и позднее — во второй половине 1850-х — первой половине 1860-х годов, думается, Элизабет Рид изрядно преувеличила степень дружественных отношений между ними, и можно понять почему: то, что «великий человек» дарил дружбой ее мужа, возвеличивало и его, почти их уравнивая. Понятно, и почему Рид с таким искренним восторгом относился к Кошуту и не замечал, скажем так, несовершенства своего героя (которое было вполне очевидно не только его великим современникам — таким как Т. Карлейль, Дж. Мадзини или К. Маркс, но и многим «простым» людям), — в Кошуте, поднявшемся почти «из низов» и достигшем такого высокого положения, он видел реализацию того, чего не смог достичь сам — стать революционным лидером, настоящим «великим человеком». Вероятно, Майн Рид считал, что лишь случайность, роковое недоразумение (поражение революции в Бадене и Баварии да нерешительность Геккера) помешали ему достичь тех же «высот», что и Кошут. Самому же Кошуту «дружба» с Майн Ридом была выгодна. Не столько потому, что тот энергично защищал его от нападок прессы — у него, смеем утверждать, нашлось бы немало «защитников», куда более эффективных и влиятельных, нежели Рид. Но для Кошута Рид был почти незаменим — его преданный «друг», обладая бойким пером, хорошим слогом и владея английским литературным языком, в 1850-е и 1860-е годы редактировал речи, лекции и статьи Кошута, с которыми тот выступал перед английской публикой. Элизабет Рид в своей книге приводит немало фрагментов из писем Кошута, адресованных ее мужу. Делает она это с понятной целью: показать степень дружеских отношений между ними, но они совершенно отчетливо показывают, что на самом деле связывало этих людей и что прежде всего было нужно Кошуту от Рида. Вот хотя бы несколько фрагментов.
Л. Кошут пишет (в марте 1856 года) романисту:
«Мой дорогой сэр, я вечно (курсив мой. — А. Т.) подвергаю Вас пыткам. Посылаю Вам вторую половину своей лекции для просмотра…»
Или в июне того же года:
«Мой дорогой сэр… я подготовил новую лекцию для Глазго, куда отправляюсь в следующий понедельник… Я в большом долгу за вашу доброту и помощь. Я никогда не забываю своих обязательств и надеюсь вскоре доказать Вам это; но прошу еще раз — проверьте мой стиль и грамматику».
Или вот еще (из письма Кошута Риду от 4 марта 1861 года):
«Мой дорогой друг! Очень грустно услышать о болезни мадам Рид и о Вашем собственном недомогании. Бронхит — это проклятие лондонского климата — тяжелая штука; увы, он и нам хорошо известен.
Огромное, огромное Вам спасибо за щедрое предложение, которое я с радостью принимаю, как и все, что связано с Вашим мощным пером. Я и в самом деле нуждаюсь в нем, так как у меня совсем нет времени писать самому — едва хватает времени дышать…»
Косвенным подтверждением нашему предположению служит и тот факт, что переписка (а с ней и всякие отношения) между Кошутом и Ридом прервалась с отъездом «сиятельного» эмигранта из Англии. Как известно, в 1867 году Кошут перебрался в Италию (которая, наконец, освободилась от австрийского владычества и стала единым государством) и осел в Турине, где почти безвыездно жил до самой смерти (а прожил он, хотя и был на 16 лет старше Рида, до глубокой старости и умер на 92-м году жизни).
Как бы там все ни происходило и какие бы чувства на самом деле ни испытывал Кошут к Риду, но со стороны писателя отношение к высокопоставленному венгерскому изгнаннику было, безусловно, совершенно искренним и бескорыстным. И оно, что бы мы ни думали о Кошуте и его мотивах, делают честь нашему герою.
Конечно, политическая активность Рида была связана не только с Кошутом и «его делами». Прежде мы отмечали, что он деятельно поддерживал немецких и польских эмигрантов, ратовал за более активную помощь британским правительством политическим изгнанникам. Парадоксально, но факт — Рид как политик почти не интересовался внутренними делами. Его не волновали многие, очень актуальные и широко обсуждавшиеся тогда в лояльно-консервативных и оппозиционно-демократических кругах вопросы: продолжительность рабочего дня, оплата труда рабочих, их права и медицинское обслуживание, британская система образования, правоприменительная практика, состояние и особенности британской петенциарной системы. Он был увлечен политикой и собирался даже баллотироваться на выборную должность, но его не возмущало несовершенство и очевидная несправедливость британской системы избирательных округов и избирательного ценза, хотя, казалось бы, он не должен был пройти мимо этого, напрямую затрагивающего его как политика явления. Можно заметить, что упомянутые аспекты были не слишком близки милому сердцу Рида «делу свободы», но почему тогда он — выходец из Ирландии — не участвовал в митингах и не состоял в комитетах в поддержку ирландцев, не выступал с требованиями помочь голодающим обитателям Эйре, не собирал, наконец, для них вещи, деньги, продовольствие? На эти вопросы нет ответов. Можно предположить: хотя упомянутые проблемы действительно обсуждались викторианцами, но они не давали шанса политику «покрасоваться» на «фоне» лордов, известных парламентариев, а тем более членов кабинета министров (и, следовательно, попасть на страницы газет), поскольку те не принимали участия в подобных мероприятиях. Возможно также, Рид полагал эти «внутренние» вопросы слишком мелкими, не соответствующими масштабу его личности. Но подобные предположения могут завести довольно далеко в оценке личных качеств писателя и выставить его в довольно неприглядном свете, чего он — при всей широко известной его любви к внешним эффектам: костюму, жесту, внешнему облику — разумеется, не заслуживает. Но факты есть факты — его политическая активность действительно была целиком и полностью направлена «вовне»: на проблемы глобальные и мировые, — например, он с удовольствием принял участие в митинге, устроенном лордом Дадли Стюартом, и выступил там с речью, направленной против тайной дипломатии (о чем конечно же сообщили ведущие британские газеты), но игнорировал полуподпольные собрания (о которых газеты, понятное дело, не сообщали) тех, кто помогал его землякам, страдающим от голода и болезней.
«Формула» ювенильного романа
Несмотря на весь интерес Рида к политике и его увлеченность «делом свободы», уже тогда — в начале 1850-х — он все же ощущал себя, прежде всего и в первую очередь, литератором, романистом. И сочинение нового романа, хотя оно продвигалось с трудом, стояло у него на первом месте. Рида торопил издатель, потому что для него проект юношеского романа становился явно приоритетным — успех ридовского «Жилища в пустыне» убедил Боуга, что он находится на верном пути. В то же время он интуитивно чувствовал, что потенциальные коммерческие возможности ювенильной прозы постепенно проясняются не только для него, но и для иных издателей, что скоро по его пути последуют другие, и потому он торопился, что называется, «снять сливки».
Завершенный роман Рид принес Боугу в сентябре 1852 года. Издатель прочитал его не мешкая, но нашел, что текст необходимо доработать. Интрига его вполне удовлетворила — как всегда у Рида, действие романа развивалось динамично, интересны и нетривиальны были герои. Но издатель посчитал, что «образовательную» составляющую («полезные знания») можно и нужно усилить, включив больше сведений о жизни и повадках животных, климатических и природных особенностях тех мест, где путешествуют его герои.
Едва ли Рид был согласен с замечаниями, высказанными Боугом. Как художник он интуитивно чувствовал, что любое вмешательство в роман, который он задумал и осуществил прежде всего как приключенческий, только повредит, но был связан договорными обязательствами, которые его как автора ограничивали и заставляли внимательно прислушиваться к мнению издателя. Тем более что у его работодателя имелись и формальные основания: текст, который Рид находил гармоничным и совершенным, был примерно на 10–15 процентов меньше оговоренного объема. Писатель (как, вероятно, и любой художник) полагал это несущественным. Издатель (как, вероятно, любой представитель этого «племени»), которого «творческие» проблемы волновали мало, напротив, считал это обстоятельство принципиальным. Можно понять и Боуга, который имел свое видение «юношеского» романа. А поскольку платил деньги именно он, то оно было, конечно, решающим. Да и поистратился уже Боуг на этот, еще не осуществленный роман: торопясь издать его к Рождеству, он уже заказал иллюстрации (их снова было двенадцать) Уильяму Харви; гравюры с них, как и для «Жилища в пустыне», резали братья Дэлзл.
Месяц с небольшим понадобился писателю, чтобы (конечно же в великой спешке!) доработать роман. Текст его увеличился в объеме и даже превысил ту цифру «страниц обычного формата», что была обозначена в договоре. В таком виде он и пошел в печать. Роман появился накануне рождественских праздников. Он получил название «Мальчики-охотники, или Приключения в поисках белого бизона». Хотя Рид, скажем так, не был склонен к недооценке собственных произведений, но, видимо, памятуя о «насилии» со стороны издателя, не считал этот роман особенно удачным. Тем не менее именно этот роман можно считать образцовым, «формульным», потому что именно в нем писатель задал тот алгоритм, которому в дальнейшем будет следовать не только он сам, но и многие сочинители подростковой литературы. С дистанции времени видно, что по его стопам пойдут многие современники (да и не только современники), причем не только английские, но и немецкие, французские, американские.
«Формулу» эту можно свести к нескольким основополагающим составляющим. Первое: героями — главными действующими лицами романа являются мальчишки — юноши и подростки. Взрослые, а они, конечно, есть в романс, находятся на периферии сюжета, хотя и оказывают воздействие на его развитие (например, побудительное, инициирующее). В ювенильном романе нет места женщинам, поскольку это мальчишеский мир, а в мальчишеском возрасте девчонки, разумеется, только все портят. Принципиальный момент: герои романов Рида (юношеских особенно) имеют «благородное» происхождение. Не всегда они дворяне, но всегда — «джентльмены» (это правило не распространяется на иностранцев: иностранцы обязательно должны иметь благородное происхождение, только в таком случае викторианец мог быть уверен, что имеет дело с джентльменом). Это обязательное условие можно объяснить целевой аудиторией писателя: подрастающее поколение должно иметь идеал, к которому нужно стремиться. Для английского мальчика им может быть только джентльмен. Второе: «юношеский роман» Рида — «роман дороги»: его интрига развивается в пути, потому что его герои постоянно ку-да-нибудь двигаются, активно перемещаясь в пространстве. Третье: действие романа развивается прерывисто: фабула (как непрерывный ряд событий) постоянно перебивается вставными новеллами и эпизодами. Реже — ретроспективными, в которых герои рассказывают о событиях, с ними произошедших или свидетелями которых они были (в основном рассказы об охоте на удивительную дичь или повествование о природных, стихийных явлениях); чаще — «существующими» в реальном художественном времени и посвященными особенностям того или иного экзотического (для европейцев-англичан) животного или растения. Функция этих эпизодов обычно «просветительская»: они и сообщают юному читателю те самые необходимые «полезные знания».
В соответствии с этой формулой развивается и действие «Мальчиков-охотников». Как всегда, роман открывает экспозиция: повествователь рассказывает о месте, где начинается действие (в Луизиане, в 300 милях к северу от устья Миссисипи), и знакомит читателя с героями (это «мальчишеский» мир, в нем живут только мужчины: убеленный сединами господин, его дети — подростки семнадцати, пятнадцати, тринадцати лет, а также слуга, который выполняет работу по дому: готовит, убирает, ухаживает за животными). Глава семейства, Ленди — безусловный джентльмен: в прошлом полковник наполеоновской армии (и корсиканский дворянин), он, как и подобает истинному джентльмену, не нуждается в заработке, а занимается наукой — он натуралист, изучает местную флору и фауну. Важный момент, связанный не только с целевой аудиторией Рида, но, без сомнения, и с его собственными представлениями: его герой (читай — истинный джентльмен) хорошо образован. «До вступления в наполеоновскую армию, — сообщает рассказчик, — он изучал естественные науки. Он был натуралистом, а натуралист может найти себе занятие везде, получать ценные сведения и удовольствие там, где другие будут умирать от скуки и безделья». Тоже, кстати, принципиальная позиция Рида: настоящий джентльмен не бывает бездельником — он энергичный человек, всегда занятый полезным делом. Ленди не был кабинетным натуралистом. Как и знаменитый Одюбон, он был увлечен внешним миром и любил брать уроки у самой природы… «Ленди не сидел без дела: он охотился, ловил рыбу, изготовлял чучела птиц и выделывал шкуры редких зверей, сажал и подрезал деревья, воспитывал своих мальчиков и тренировал собак и лошадей». Глава семьи, хотя и занимает не очень значительное место в сюжете романа, фигура очень значительная — он воплощает важнейшие, по мнению автора, качества джентльмена. Он скромен: «Полковник отличался скромностью в своих привычках. Он приобрел ее, будучи солдатом, и (это очень важно! — А. Т.) воспитывал сыновей в том же духе… ел простую пищу, пил только воду и спал на походной кровати, покрытой лишь одеялом». Он не высокомерен: «…часто посещал деревню и любил поболтать со старыми охотниками и другими деревенскими жителями». Поэтому они «относились к нему с уважением». Однако они «удивлялись вкусам натуралиста, которые казались им странными». Их также «поражало, как это он ухитряется вести хозяйство без служанки». Но «полковника не интересовали их догадки, он лишь посмеивался над любопытными, оставаясь все в тех же хороших отношениях со своими деревенскими соседями». И это тоже очень по-джентльменски: неизменно быть выше слухов и пересудов и сохранять добрые отношения со всеми. Естественно, что у джентльмена и дети джентльмены. Они слыли (а как же могло быть иначе?!) «лучшими стрелками среди своих сверстников, могли соревноваться в верховой езде с любым, могли переплыть Миссисипи, умели управлять пирогой, бросать лассо и бить гарпуном крупную рыбу… Это были настоящие маленькие мужчины». Превосходство над другими (неджентльменами) — естественное состояние джентльмена, поэтому и «простые крестьяне инстинктивно чувствовали превосходство этих юношей». Но это превосходство для Рида — именно «естественное состояние джентльмена», поэтому «мальчики не были заносчивы и обходились со всеми приветливо».
У джентльмена и друзья — джентльмены. Особое место среди них занимает некий родственник императора «принц Музиньянский». Он так же, как и полковник, натуралист и посылает своему другу письмо, в котором просит раздобыть шкуру белого бизона (то есть бизона-альбиноса). Но, оказывается, шкура требуемого качества — большая редкость. Это известие и составляет завязку романа — позиция полковника принципиальна (а разве у джентльмена может быть по-другому?!) — раз друг просит, нужно помочь, не считаясь с трудностями. Сам полковник отправиться на поиски белого бизона не может — у него одна нога (вторую он потерял в Наполеоновских войнах), поэтому отправляются его дети — Базиль, Люсьен и Франсуа. Их путешествие через прерии — Великие Равнины — «в поисках белого бизона» и составляет, собственно, сюжет романа. Они движутся на север, преодолевают преграды, охотятся и страдают от нападения разных зверей, готовят пищу. По ходу в повествование «вклиниваются» охотничьи истории, но чаще — рассказы о повадках животных, способах охоты на них, а также сведения о топографии, географии и климате, истории о растениях, их применении в быту и хозяйстве (чего, например, стоит занимающая несколько страниц книги подробнейшая история об особенностях и свойствах белой и черной шелковицы, ягоды которой «имеют приятный, ароматный вкус; их можно есть сырыми и в виде варенья; если их смешать с сидром, получается приятный напиток», а «особо приготовленные корни применяются как прекрасное глистогонное (!) средство») и т. п. Вставные эпизоды, конечно, тормозят повествование, снижают динамику интриги, но, видимо, по представлениям Рида, они суть неизбежное качество «ювенильного» сюжета. Впрочем, боюсь, не нам, отделенным полуторавековой временной дистанцией, судить о пагубности для динамики развития сюжета тех или иных «вставок». Кто знает, может быть, описания деталей охотничьей амуниции, конской упряжи и вооружения были для викторианского подростка не менее увлекательны, чем сцены погони за дикими мустангами или бегства от кровожадных индейцев?
Кстати, об индейцах. Роман об американском Западе, к тому же юношеский, не мог обойтись без них. Появляются они и в «Мальчиках-охотниках» — в заключительной части романа. Мальчики, вынужденные искать своего белого бизона в местах, где обитают немирные индейцы, в конце концов должны были с ними столкнуться и «пострадать» от них. Так и происходит: они попадают к краснокожим в плен и, как водится, должны быть подвергнуты мучительной казни. Приготовления к казни заканчиваются, и ничто, казалось бы, ей не может помешать… Ан нет! Оказывается, автор таки заготовил специальный «рояль в кустах» (самый важный среди «роялей», коих в романе разбросано немало), который не даст совершиться — явно несправедливому по отношению к таким хорошим мальчикам — злодеянию. Старый полковник, провожая сыновей в дорогу, дал им небольшой кожаный мешочек, в котором находился некий артефакт, который и спасает им жизнь. Это головная часть (чашечка) индейской «трубки мира», которую в свое время курил знаменитый индейский вождь Текумсе[45] (память о нем и, понятно, о его трубке, из которой он курил, чуть ли со всеми вождями североамериканских индейцев (?!), для всех индейцев, живущих в тех местах (?!), священна). Об этом при помощи особых знаков (!) индейцам сообщает старший из ребят — Базиль, которого обучил им (!) отец и которые, разумеется, понимают все индейцы. В результате индейцы из врагов немедленно превращаются в лучших друзей мальчиков. А затем, «узнав о цели путешествия, индейцы были очень удивлены и восхищены отвагой юных охотников. Они, в свою очередь, рассказали мальчикам, что… преследуют большое стадо бизонов и… видели одного или двух белых бизонов среди этого стада. Индейцы добавили, что, если мальчики останутся и несколько дней поохотятся с ними вместе, они приложат все старания, чтобы убить… одного из них». Естественно, «это приглашение было радостно принято». Бизона добывают, а шкуру доставляют любимому отцу (чтобы у мальчиков больше не было приключений, индейцы сопровождают их до границ Луизианы): «старый натуралист получил то, что хотел, и был несказанно счастлив». Но, конечно, «он еще больше теперь гордился своими маленькими мужчинами».
Вот такая история. Не будем дольше на ней задерживаться, тем более что роман этот наверняка хорошо знаком тем жителям бывшей Страны Советов, кто любит и знает Майн Рида: «Мальчики-охотники» под названием «В поисках белого бизона» публиковались в составе знаменитого оранжевого шеститомника писателя, изданного в 1956–1958 годах, а затем переизданного «Террой» в начале 1990-х. Поэтому вернемся в Лондон 1852 года.
Роман вышел в начале декабря. На его титуле по традиции (о которой уже говорилось) был обозначен 1853 год, но лондонский «Атенеум», отмечавший все мало-мальски значительные новинки, откликнулся на его выход уже в номере от 25 декабря 1852 года, в котором поместил доброжелательный отзыв. В рецензии отмечалось, что увлекательная книга не только «развлечет юного читателя», но наверняка «пойдет ему на пользу», поскольку «английские мальчики извлекут из нее не только немало поучительного, но и массу полезных знаний, расширяющих их представления о животных и растениях далекой Америки». Помогла ли эта рецензия или отклики в других изданиях (а всего их появилось около десятка), но и эта книга Майн Рида имела большой успех — даже больший, нежели предыдущий роман «Жилище в пустыне»: через несколько месяцев Боуг не только напечатал дополнительную тысячу экземпляров, но и продал затем готовые печатные формы американцам.
Положительно, Боуг приносил удачу Риду (и, конечно, деньги). Поэтому, когда издатель предложил написать продолжение романа — с теми же героями, но теперь они должны отправиться еще дальше — в Канаду, на Крайний Север, — Рид не мог отказаться.
Сочинение романа, которому Майн Рид дал название «Юные путешественники, или Мальчики-охотники на Севере» (The Young Voyageurs: or, The Boy Hunters in the North), потребовало от писателя серьезных усилий — сбора большого объема информации. Он не только работал в библиотеке Британского музея, но, возможно, встречался с бывшими и действующими сотрудниками «Компании Гудзонова залива», выписывал и читал книги, изучал коллекции натуралистов, переписывался с путешественниками, коллекционерами и охотниками. Поэтому нет ничего удивительного, что этот роман Рид писал почти год. Это очень длительный срок, довольно необычный для писательской практики Викторианской эпохи. Как правило, в договорах между авторами и издателями в то время указывались более короткие сроки. Вероятно, и Рид мог бы уложиться в меньший промежуток времени, но сочинение романа он делил с политической деятельностью, которая, как мы видели, именно в этот период достигла своего апогея. Видимо, и Боуг с пониманием относился к своему автору и не настаивал, чтобы тот писал быстрее. В результате новый роман, как и предыдущий, вышел из печати накануне Рождества. Он также был однотомным, имел 12 иллюстраций, выполненных У. Харви, и продавался по стандартной цене в 12 шиллингов.
Хотя и на этот раз Боуг организовал необходимую рекламную кампанию: в столичных и провинциальных газетах были опубликованы объявления о выходе в свет «нового романа капитана Майн Рида», появились доброжелательные рецензии, и книга вышла в нужное время, но необходимо признать — ее успех был не таким значительным, как у «Мальчиков-охотников». Поэтому Боугу пришлось ограничиться единственным тиражом — в тысячу экземпляров. Почему «Юные путешественники» были встречены читателями прохладнее, чем «Мальчики-охотники»? Можно сказать, что такова обычная судьба продолжений. Но насколько корректно подобное заявление? История литературы знает и немало обратных примеров. Вспомним хотя бы судьбу некоторых сюжетов Дюма-отца, а из сочинений соотечественников Рида — исторические романы Теккерея. Во всяком случае, у современников Теккерея его «Виргинцы» пользовались куда большей популярностью, нежели предшествовавшая им «История Генри Эсмонда». Можно сослаться и на то, что на британском книжном рынке в 1853–1854 годах появилось сразу несколько новых, вызвавших широкий резонанс романов, чей успех мог затмить все остальные новинки сезона. В упомянутый период, например, были изданы «Холодный дом» и «Тяжелые времена» Ч. Диккенса (1853 и 1854 годы — соответственно), «Ньюкомы» У. Теккерея, «Виляет» Ш. Бронте, «Кренфорд» Э. Гаскслл, «Звездная палата» У. Эйнсворта, «Мой роман» Э. Бульвер-Лиггона (все — в 1853 году) — и это только «корифеи». А сколько было просто успешных авторов, чьи тексты пользовались спросом, их современники Рида читали, обсуждали, заказывали в платных библиотеках. По подсчетам авторитетного исследователя викторианской беллетристики Д. Сазерленда, в 1853 году вышло более 140 романов. И это без учета переизданий — только изданное впервые. Впрочем, удача — очень капризная дама, а успех романа и вовсе не предсказуем, поскольку не подразумевает качество текста.
Отсутствие успеха у современников, видимо, каким-то образом проецировалось и на дальнейшую судьбу романа — даже в России, где Майн Рида так любят, этот роман переиздается редко. А на самом деле, «Юные путешественники» — хороший, добротный роман. Он лишен многих недостатков, присущих первой части дилогии. Он динамичнее, в нем нет того «столпотворения» персонажей, которое характерно для предыдущих книг писателя — в том числе и для «Мальчиков-охотников». В романе их всего четверо: кроме знакомых, но уже повзрослевших на два года Базиля, Люсьена и Франсуа, есть еще один персонаж — юноша, которого зовут Норман и который вместе с героями совершает путешествие на Север. На этот раз в романе нет взрослых. Но им все равно принадлежит инициирующая роль: старый полковник умер, а его дети должны перебраться к дяде, который живет на севере Канады в одном из поселений британской «Компании Гудзонова залива». Норман — его сын, и он сопровождает путешественников, переживая вместе с ними все приключения. Во втором романе дилогии Рид не только развивает опробованную прежде формулу — он совершенствует ее, отсекая лишние сюжетные линии, связанные со второстепенными персонажами, оставляя только то, что непосредственно связано с предметом и героями повествования. Архитектоника и ритмика романа гармоничнее — «вставные новеллы» и эпизоды, в которых автор рассказывает о жизни и повадках северных животных, особенностях растительного мира и конкретных растений, не нарушают динамику сюжета, а помогают его развитию, способствуют «раскручиванию» интриги. В отличие от широко известного русскоязычному читателю первого романа дилогии о «мальчиках-охотниках» второй большинству мало знаком. Стоит поэтому хотя бы вкратце напомнить его фабулу.
Итак, герои повзрослели. После смерти отца они в сопровождении двоюродного брата, пятнадцатилетнего юноши, отправляются к его отцу (своему дяде). «В молодости, — сообщает рассказчик, — тот жил на Корсике, где и женился на сестре полковника. Впоследствии этот дядя переселился в Канаду и занялся торговлей мехами. Он был теперь главным управляющим, или фактором, в «Компании Гудзонова залива» и жил в одном из самых отдаленных пунктов у берегов Ледовитого океана». Туда они и направляются. На этот раз Рид (вполне оправданно) избегает длительной экспозиции. Его рассказ о топографии места событий лаконичен, он не утомляет читателя. Очень кратко — несколькими абзацами — автор излагает предысторию и начальную фазу путешествия; читатель становится «соучастником» путешествия только тогда, когда герои оказываются на Севере, вне пределов цивилизованного мира. Начало путешествия и есть завязка повествования — героям предстоит преодолеть почти две тысячи миль, их путь лежит в основном по воде, они плывут по реке на пироге. Поначалу ничего особенно драматичного не происходит: эпизоды охоты на пернатую и иную дичь перемежаются рассказами-вставками о жизни и повадках тех обитателей северных просторов, с которыми сталкиваются мальчики, а также с «занимательной» информацией об особенностях растительного мира Севера. Затем их транспортное средство разбивается, припасы и амуниция гибнут, и они вынуждены строить новую лодку, ловить рыбу и охотиться. Это обстоятельство драматизирует ситуацию, обостряет действие: теперь мальчикам нужно не только добраться до отдаленной фактории на берегу Ледовитого океана, им необходимо выжить. Понятно, что всё заканчивается благополучно и они достигают конечной точки маршрута. Но для этого им пришлось преодолеть самые разнообразные — в том числе, по сути, неодолимые — трудности. Юный викторианский читатель, сопереживая героям Рида, не только учился стойкости и мужеству, но получал и разнообразные сведения — о том, как ловить рыбу и какие рыбы водятся в северных реках и озерах, как построить лодку (пирогу) из коры березы (и заодно узнать, как много существует разновидностей этого дерева), как и на какую дичь можно охотиться на Севере (и познакомиться с представителями северной фауны), как изготовить силки и капканы и т. д. и т. п.
Роман получился цельный и органичный, динамичный и насыщенный достоверными деталями. Но, к сожалению, не обрел того признания, которого был по-настоящему достоин. Конечно, неудача романа относительна: его издание не нанесло финансового ущерба Боугу, и он извлек свой доход. Свой гонорар получил и Майн Рид. Но, по справедливости, и автор, и его издатель (последний — особенно) могли рассчитывать на большее, если бы успех литературного произведения определяли его художественные достоинства.
Два года в Стоукенчёрче
Наступил новый, 1854 год. Для Майн Рида этот год стал важной вехой, но не в литературной жизни — многие вехи на этом пути были еще впереди, а в личной. Весной писатель женился. С его избранницей читатель уже давно знаком — это Элизабет Хайд, не только верная и постоянная спутница его дальнейшего существования, но и автор единственной[46] до настоящего времени книги, повествующей о жизни Рида (опубликованная в 1976 году монография американской исследовательницы Д. Стил — не в счет, так как она посвящена не жизни, а творчеству — точнее, романам — писателя). После внезапной встречи Рида с Элизабет Хайд в Манчестере на митинге в поддержку польских эмигрантов (о которой уже упоминалось) минуло несколько месяцев. Все это время Элизабет и писатель не виделись, но между ними разразился бурный «роман в письмах». Инициатором этого «романа», разумеется, был Майн Рид, но, насколько можно судить по воспоминаниям его жены, она не отвергала эпистолярных ухаживаний и бурных проявлений чувств капитана. Роман этот длился несколько месяцев и, как свидетельствует будущая (на тот момент) миссис Рид, закончился долгожданным для писателя робким признанием девушки: «Мне кажется, я вас люблю». Не откладывая дела в долгий ящик, сразу по получении письма с этой фразой, писатель сел в поезд и поспешил к своей любимой. Встретившись с отцом, который в реальности оказался отнюдь не таким неприступным аристократом, каким Рид изобразил будущего тестя капитана Мейнарда в романе «Же-на-дитя», а, напротив, был человеком демократически мыслящим, к тому же единомышленником писателя по многим вопросам внешней политики, да и вообще приятелем некоторых его знакомых, — он попросил руки его дочери. Однако отец возлюбленной был все-таки не настолько широко мыслящим, чтобы тотчас согласиться отдать свое дитя почти своему ровеснику. К тому же на момент предложения руки и сердца юной мисс Хайд не сравнялось еще и шестнадцати лет. Ее отец вообще был не склонен обсуждать с капитаном эту тему. Но тут уж настойчивость проявила сама юная особа и заявила, что все равно выйдет замуж за капитана, даже если отец не даст согласия. «Однако, — пишет Элизабет Рид, — мой отец отличался мягким характером, всегда мне доверял и потому, в конце концов, согласился». Правда, будущая жена капитана не сообщила, что согласился он далеко не сразу и только после того, как все сошлись во мнении, что свадьба может состояться, когда невесте исполнится 16 лет.
В романе «Жена-дитя» бракосочетание капитана Мейнарда и его шестнадцатилетней невесты происходило в церкви Святой Марии в Кенсингтоне[47]. В романе Рид довольно подробно описал церковь, ее топографию, внутренний интерьер. Это дает основание предположить, что писатель, по меньшей мере, бывал там и, возможно, не раз. Зная его приверженность к использованию в литературных произведениях собственного опыта (по крайней мере там, где это возможно), можно выдвинуть версию, что именно в этой церкви он и сочетался браком со своей будущей девочкой-женой. Едва ли простым совпадением можно считать то обстоятельство, что в романе (как и в жизни) бракосочетание состоялось осенью. В качестве косвенного подтверждения версии можно считать то, что в романе (как и в жизни) свадьба происходила в узком кругу — почти без свидетелей. Например, даже тетя, которая проживала в Лондоне и в семье которой на положении воспитанницы несколько лет жила Элизабет Хайд, на свадьбе не присутствовала и совершенно ничего о ней не знала. В своей книге супруга писателя обмолвилась: «Тетя чрезвычайно удивилась, услышав новость (о ее свадьбе. — А. Т.), поскольку буквально днями ожидала приезда племянницы в Лондон для завершения обучения в школе». Племянница приехала в Лондон, но не для того, чтобы вернуться в школу, а чтобы пойти под венец и из школьницы превратиться в замужнюю даму.
Сразу после бракосочетания молодожены перебрались за город — Майн Рид снял меблированный коттедж в местечке под названием Стоукенчёрч в 50 с небольшим километрах от Лондона. Это было очень по-викториански: обзавестись загородным домом и вывезти свою молодую супругу пожить за городом. Так поступали многие состоятельные горожане. Правда, сельские коттеджи обычно снимали на лето — чтобы отдохнуть от городской суеты и развеяться, а Рид снял дом поздней осенью и собирался прожить в нем, по крайней мере, всю зиму, сочиняя очередной роман и наслаждаясь уединением с молодой женой. Еще он очень хотел поохотиться — вот уже несколько лет кряду он не брал в руки ружье, а для такого заядлого охотника, как Майн Рид, это было поистине мучительно. Вообще этот шаг показателен. Во-первых, очевидно, что Рид был влюблен в свою юную жену и ни с кем и ни с чем не хотел делить ее общество. Во-вторых, ясно, что уже в 1854 году, опубликовав в общей сложности шесть романов (пять из них — в Англии), он обладал достаточным капиталом, чтобы позволить себе такие большие траты. Аренда дома, — а он снял его сразу на несколько лет, — вне зависимости от условий найма, была дорогим удовольствием. При этом Рид не только не отказался от дома, который уже арендовал в Лондоне, но нанял человека, который бы присматривал за ним в отсутствие хозяина: ведь слуга уезжал вместе с ним. Позднее писатель наймет еще и служанку для жены. Следовательно, Майн Рид уже в середине 1850-х годов превратился в состоятельного человека. И все свои деньги, напомним, он заработал исключительно литературным трудом — других источников дохода у него не было. Обратим внимание еще вот на что: Рид никогда не обладал страстью к экономии и накопительству, но, напротив, был известен как человек, ценивший изысканную кухню и элегантные наряды, а это тоже требовало денег, и немалых. Его частые разъезды по стране для участия в разнообразных митингах и политических собраниях — еще одна статья расходов. Но всё это — будучи профессиональным писателем — он мог себе позволить. Что ж, глядя из сегодняшнего дня на отдаленную от нас эпоху, остается только вздохнуть и позавидовать: хорошо все-таки жилось викторианским писателям — даже не самым известным из них, — своим пером они могли обеспечить себе весьма безбедное существование. И даже с комфортом!
Стоукенчёрч — большая (в тысячу с лишним жителей) деревня. Она расположена в графстве Бакингемшир к северо-востоку от Лондона, неподалеку от знаменитого своим университетом Оксфорда. В середине XIX века она входила в состав одноименного графства (Оксфордшир). Известна эта деревня прежде всего своей церковью, точнее, ее удивительной красоты витражами. Но едва ли писатель и его жена часто ими любовались — из окон их дома вряд ли был виден даже шпиль церкви. Дом, который снимал писатель, находился в отдалении от деревни — примерно в трех километрах. Элизабет Рид, видимо, сохранившая самые живые воспоминания об этом периоде жизни, вспоминала: «Небольшой коттедж располагался в стороне от проезжей дороги на краю общинной земли; с трех сторон он был окружен лесом; железнодорожная станция находилась в пяти милях, а до ближайшей деревни было две мили. Почту не доставляли, и вообще очень немногое напоминало о том, что где-то рядом живут люди, только по дороге изредка проезжала повозка, да раз в неделю проходил дилижанс».
Молодая жена скучала. Чтобы ей было чем занять себя, Рид приобрел для нее смирную лошадку-пони, на которой Элизабет нередко каталась, а затем подарил и маленькую собачку, с которой супруга очень сдружилась и гуляла у дома. Никаких светских развлечений, конечно, не было. В гости они не ходили, да и не к кому было — никого из соседей они не знали и ни с кем не пытались познакомиться. Тогда Рид писал свой очередной «юношеский» роман и был занят в основном этим. А досуг посвящал главным образом охоте, по которой очень соскучился, и с увлечением охотился на зайцев, куропаток или просто стрелял ворон. Выходя замуж, девушка, вероятно, мечтала совсем о другой жизни. Даже много лет спустя, в книге о муже, нотки неудовлетворенности сельским существованием можно легко различить. Видимо, были и размолвки, и неудовольствие. В главе, посвященной этой странице жизни, Элизабет писала о себе в третьем лице: «После недолгого пребывания в Лондоне молодой новобрачной пришлось переехать в это пустынное место… Жена часто оставалась в доме одна. Однажды она полушутя-полусерьезно заметила, что она вернется в Лондон, если муж так надолго будет оставлять ее одну в этом ужасном месте». В самом деле, «же-на-ребенок» начинала подумывать, что ей было бы лучше пойти в школу, а не выйти замуж. Однажды утром, вскоре после того как муж отправился пострелять, миссис Рид, вместо того, чтобы ехать верхом на пони, как у нее вошло в привычку делать по утрам, в сопровождении своей маленькой собачки пошла погулять по лесу. «Вернувшись примерно через час, она была очень удивлена, увидев своего мужа и слугу, — пригнувшись к земле, те что-то внимательно разглядывали. Они были настолько поглощены своим занятием, что не заметили ее. Минуту или две миссис Рид молча наблюдала за ними. Собака, не вытерпев, бросилась к ним, муж, уловив движение, поднял голову, и, когда увидел жену, на лице его засветилась радость. Он воскликнул: «О, моя дорогая! Я подумал, что ты ушла, и мы пытались разобраться в твоих следах на снегу. Слуги не видели, как ты ушла, а когда я зашел в твою комнату и увидел, что шляпная коробка раскрыта, то решил, что ты исполнила свою угрозу и направилась в Лондон»».
«Однообразную жизнь, — пишет Э. Рид, — изредка нарушали ночные тревоги». Тогда муж в сопровождении жены и слуг, со свечой в руке и вооруженный саблей обходил дом, оглашая ночь громогласными проклятиями. Но тревога неизменно оказывалась ложной. Время от времени они выбирались в деревню. В этих походах, бывало, случались конфузы — жену Майн Рида местные жители нередко принимали за его дочь. Почему-то среди местных жителей царило убеждение, что жена капитана — больная, прикованная к постели женщина и потому никогда не покидает дома. Однажды, когда миссис Рид в очередной раз направилась в деревенскую булочную, чтобы сделать заказ, старик-пекарь предложил ей отведать печенья. Та посчитала это несколько странным, но не рискуя показаться невежливой, взяла печенье. Пекарь спросил ее:
— Как поживают капитан и миссис Рид?
Миссис Рид весьма удивилась, поскольку думала, что пекарь ее знает, ведь она не раз заходила в булочную вместе с супругом. Она ответила:
— Капитан живет хорошо, а я и есть миссис Рид.
«Лицо старика в этот момент, — пишет она, — было достойно того, чтобы его изобразил художник — он едва не свалился под прилавок от изумления и воскликнул:
— Покорно прошу прощения, мадам! Я думал, что вы юная леди, навещающая чету Ридов во время школьных каникул».
Самого писателя эти конфузы немало забавляли, и он только весело посмеивался, слушая рассказы жены. Но однажды признался ей, что очень гордится, что у него такая молодая жена. Вот только не сказал ей: гордится ли он ее красотой и молодостью или горд собой, потому что сумел взять себе в жены такую — на 20 лет моложе — особу. Думается, что последнее предположение ближе к истине.
Живя в сельской глуши, они тем не менее время от времени выбирались в столицу, иногда по делам капитана, связанным в основном с литературной деятельностью (женившись, Майн Рид явно начал отходить от политической активности и почти перестал посещать собрания и выступать на митингах), но чаще без определенной цели — походить по магазинам и лавкам, нанести один-два визита знакомым. Накануне каждой такой поездки (которые молодая жена капитана всегда ждала с нетерпением и радостью) Рид нанимал в деревне экипаж и возницу. Выезжали, как правило, затемно — часа в три ночи и тогда утром уже были в своем лондонском доме. Но в городе обычно не задерживались больше чем на один-два дня: капитан торопился обратно — то его влекла охота, то не терпелось вновь засесть за очередной роман.
«Есть только одна страна в мире, где деревенская жизнь имеет смысл и где она действительно приятна. Это Англия!» Эти слова можно найти на страницах романа Рида «Жена-дитя», опубликованного в 1868 году. Он знал, о чем писал — к тому времени Рид уже накопил изрядный опыт «сельского жителя», начало которому положили годы, проведенные в Оксфордшире.
Майн Рид и его жена прожили в Стоукенчёрче до осени 1856-го — то есть два года. За это время писатель опубликовал пять (!) романов и начал сочинять шестой. Из них три — «юношеских»: «Лесные изгнанники»[48](The Forest Exiles: or, The Perios of a Peruvian Family Amid the Wilds of the Amazon), «В дебрях Южной Африки, или Приключения бура и его семьи»[49](The Bush Boys: or, The History and Adventures of a Cape Farmer and His Family in the Wild Karoos of Southern Africa), «Юные охотники, или Повесть о приключениях в Южной Африке» (The Young Yagers: or, A Narrative of Hunting Adventures in Southern Africa) и еще три — «взрослых»: «Охотничий праздник, или Беседы у походного костра» (The Hunter’s Feast: or, Conversations Around the Camp Fire), «Белый вождь» (The White Chief: A Legend of Northern Mexico) и знаменитая «Квартеронка» (The Quadroon: or, A Lover’s Adventures in Louisiana).
Как мы видим, продуктивность Рида в «оксфордширский» период поразительна — никогда прежде он не работал с такой энергией и не сочинял так много и успешно. Очевидно, что женитьба в творческом (и в «человеческом») плане явно пошла ему на пользу. Свою роль, конечно, сыграла и «изоляция» в сельской глуши. Живя в Стоукенчёрче, он почти не отвлекался на что бы то ни было, не связанное с сочинительством.
Первой книгой, за которую читателям Майн Рида следует быть благодарными Стоукенчёрчу, стал роман «Изгнанники в лесу». Впрочем, там он его только закончил, а писать начал значительно раньше и всю подготовительную работу проделал летом и в начале осени в Лондоне. Работа эта была огромна — впервые Рид взялся за роман, действие которого развивается в местах совершенно ему незнакомых — в горах Перу и в джунглях Амазонии. Ему пришлось прочитать массу книг, изучить коллекции натуралистов, там побывавших, разыскать и встретиться с теми, кто жил в южноамериканских тропиках, послушать их рассказы — чтобы «напитаться» той атмосферой. В какой степени ему это удалось и из каких «рук» он черпал информацию? Если судить по содержанию, то становится совершенно ясно, что источники оказались не слишком достоверными. Точнее, вполне достоверным было то, что он почерпнул из книг и изучения коллекций натуралистов: описания южноамериканских растений, животных, климата, ландшафтов и т. п., но, что касается повадок наиболее примечательных представителей фауны сельвы, — в этом он руководствовался главным образом безусловно живописными, но недостоверными слухами. Чего стоит, например, история о птице-змеелове, которая охотится на гремучих змей, но их укусы ей не страшны, потому что она ест побеги некой лианы, которую, в свою очередь, используют и люди. Они выжимают сок побегов в собственноручно нанесенные порезы на руках, втирают их и, таким образом, приобретают иммунитет против укуса любых гадов! Или апокриф о летучих мышах-вампирах: по Майн Риду, вампиры эти пьют кровь не только у животных, но и у людей. Или история о ядовитых деревьях: если заснешь под их кроной, — утверждает писатель, — то никогда не проснешься. Но затмевает все рассказ о магнетических свойствах взгляда анаконды. Ее глаза завораживают и притягивают к себе жертву. Если люди еще как-то способны противостоять этому магнетизму, то примитивные предки людей — обезьяны полностью в его власти. Поэтому ручная обезьянка героини романа, хотя и «жалобно скулит», но, «влекомая неодолимой силой» (курсив мой. — А. Т.), сама (!) прыгает в пасть гигантской анаконды (таким же апокрифом, кстати, являются и сведения о величине этой змеи).
Роман выстроен в соответствии с уже привычным алгоритмом юношеского повествования: это «роман дороги», в котором герои постоянно перемещаются, двигаясь к цели (конечная цель их путешествия, правда, не ясна). Привычно и чередование динамичных (охота, бегство от хищников и врагов, борьба со стихиями) и «статичных» (вставных рассказов о свойствах, особенностях и возможном применении растений — в этом смысле очень колоритно рассуждение автора о свойствах коки, повадках животных и птиц) эпизодов. И в этом романе Рид придерживается формулы — «развлекая, просвещать» юного читателя. Привычен и избранный тип героя: Пабло и его семья — перуанцы благородного происхождения (читай: джентльмены). Традиционен (скорее, правда, для «взрослого» романа писателя) мотив изгнанничества: герои боролись за дело свободы, но, когда революция потерпела поражение, вынуждены были бежать, спасая свою жизнь. Но кое в чем Рид отступил от традиционной формулы. Первое — он перенес действие из современности в последнее десятилетие XVIII столетия; второе — в центре коллизии взрослые (благородный изгнанник Пабло и его слуга — благородный потомок вождя инков), а юные герои (дети Пабло) находятся все-таки на периферии.
Как и почти все «юношеские» повествования писателя, роман «Изгнанники в лесу» так же вышел из печати к Рождеству. Надо сказать, он пользовался большим успехом у юных читателей. Не случайно Ч. Мади для своей библиотеки дважды заказывал дополнительные экземпляры книги, и Боугу пришлось срочно печатать еще один тираж. Конечно, свою роль сыграли, как всегда, великолепные иллюстрации У. Харви (их снова было двенадцать) и тема — таинственная Амазония. Но нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что у Рида уже появился собственный читатель, который ассоциировал его имя с тем типом романа, который ему нравится.
Первым начатым и завершенным в Стоукенчёрче романом стал «Охотничий праздник». Это был «взрослый» роман. Рид писал его зимой и весной 1854/55 года. Почему писатель после довольно долгого — и весьма успешного — общения с юношеской аудиторией вдруг вновь обратился к взрослым читателям? Трудно ответить на этот вопрос однозначно. Возможно, воспоминания об охотничьей жизни на Дальнем Западе США всколыхнули его жизнь в деревне, регулярная охота на мелкую дичь заставила вспомнить о том, как он охотился на куда более крупных животных в североамериканских прериях. Наверняка вспомнил он и о разговорах бывалых охотников у ночного костра, слушателем и участником которых был в начале 1840-х годов, путешествуя по «Орегонской Тропе» и «Тропе Санта-Фе». Свою роль могло сыграть и авторское самолюбие. Хотя настоящий успех и безбедное существование обеспечили ему именно «юношеские» романы, он, вполне вероятно (не забудем о самолюбивом характере Рида!), не хотел оставаться лишь детским писателем. Тем не менее роман, ориентированный на взрослых, написан все-таки в соответствии с формулой, разработанной Ридом для «ювенильного» романа. Это тот же роман «дороги», в котором группа опытных охотников-любителей в сопровождении двух проводников отправляется поохотиться на просторах Великих Равнин. Их главной целью являются бизоны, и герои двигаются в «страну бизонов», но по пути им попадается и множество иной дичи, на которую они с удовольствием охотятся. После удачной дневной охоты вечером все собираются у костра и рассказывают случаи из своей охотничьей жизни. Таким образом, повествование строится как чередование эпизодов, связанных с основной (сквозной) сюжетной линией, и вставных новелл, в которых герои рассказывают о забавных или трагических случаях, происходивших с ними на охоте не только в Америке, но и в разных частях света.
Интересна издательская судьба романа. Судя по всему, он был написан Ридом по собственной инициативе — вне каких-либо договоренностей с Боугом. Вероятно поэтому, когда писатель принес роман и предложил своему издателю опубликовать его, тот отказался сделать это. Поэтому Рид напечатал его за свой счет, точнее, расходы он разделил с типографом, который взялся его печатать. Отказ Боуга издавать роман под собственной маркой, видимо, не обескуражил автора и тем более не привел к конфликту между ними. В викторианской Англии подобная практика была обычным делом — особенно для «раскрученных», уже хорошо известных читателю авторов. В случае удачи предприятия автор получал, конечно, больше, чем если бы он сотрудничал с издателем. Весь доход делился на двоих — между писателем и типографом, но и все расходы (как и риски) на издание книги в таком случае также делились поровну. Сам факт подобного издания говорит о многом. Во-первых, очевидно, что уже в середине 1850-х годов Рид как автор чувствовал себя вполне уверенно — во всяком случае, достаточно для того, чтобы самостоятельно выйти на британский книжный рынок. Во-вторых, он смог найти типографа, — следовательно, у него уже сложилась репутация автора, способного приносить прибыль. И, в-третьих, у Рида имелось достаточно средств, чтобы «вложиться» в предприятие. Конечно, все это говорит и об изрядном «авантюризме» автора. С этим трудно спорить, тем более что в дальнейшем, издавая за свой счет собственные романы и журналы, он неоднократно будет демонстрировать как склонность к авантюрам (причем порой — очень рискованным), так и уверенность в своих силах. Коммерческий успех предприятия нам неизвестен. Но можем предположить, что едва ли Риду удалось заработать. И понятно, почему. В отличие от Боуга он и его компаньон едва ли смогли организовать достойную рекламную кампанию. Во всяком случае, нам не удалось обнаружить рецензий на этот роман Рида. Не содержит сведений о них и обширная (и единственная полноценная) библиография англо-американских изданий Рида, подготовленная американским ученым Дж. Стил.
Второй роман — «Белый вождь. Легенда Северной Мексики». Мы уже упоминали о нем, когда рассказывали о путешествии молодого Рида по «Тропе Санта-Фе». Так же, как и предыдущий, этот роман имеет очевидную автобиографическую подоплеку и основан прежде всего на впечатлениях, которые Рид почерпнул, путешествуя по Новой Мексике. В отличие от «Охотничьего праздника» это произведение хорошо известно русскоязычному читателю — его регулярно издают и переиздают в нашей стране на протяжении почти полутора столетий. Поэтому отметим только одну, но, как нам кажется, важную особенность романа — он ориентирован как на взрослую, так и на юношескую аудитории. Кому принадлежала идея такого произведения, сказать трудно, но очевидно, что инициатива исходила не только от самого Рида, а, вероятно, и от Боуга. Иначе как объяснить появление этого романа под его издательской маркой? Хотя этот роман можно трактовать и как ювенильный, он был издан в традиционном для «взрослого» текста трехтомном исполнении, имел по шесть иллюстраций на каждый том, стоил традиционные полторы гинеи (31 шиллинг) и, уже традиционно, вышел из печати в канун Рождества. Судя по всему, «Белый вождь» был хорошо встречен британской публикой. Во всяком случае, именно об этом свидетельствует восторженная рецензия на роман, помещенная в лондонском «Атенеуме» 5 января 1856 года.
Вполне возможно, что следующий, определенно «юношеский» роман, за которым в русскоязычной издательской традиции закрепилось не совсем корректное название «В дебрях Южной Африки, или Приключения бура и его семьи», Рид писал параллельно с романом «Белый вождь». Об этом говорит время его выхода из печати — март 1856 года. Можно предположить, что уже тогда — в середине 1850-х складывается вскоре ставшая традиционной для писателя практика работы сразу над несколькими книгами разной жанровой модификации, когда он одновременно сочинял для детей и для взрослых и на его «письменном столе» «существовало» сразу несколько рукописей в разной степени завершенности.
«В дебрях Южной Африки» — несомненно, наиболее удачный из всех юношеских романов, до той поры сочиненных Ридом. Интрига развивается динамично, действия и поступки героев мотивированы их характерами и ситуацией. Не кажутся нарочитыми и тормозящими повествование (как это нередко бывало прежде) и вставные — «образовывающие и просвещающие» — эпизоды, в которых автор рассказывает о жизни и повадках животных, особенностях произрастания и полезного применения растений. Впрочем, возможно, что в таком впечатлении «виноват» сам материал — экзотическая Африка. События романа начинаются со знакомства с его главным действующим лицом — капским буром Гендриком ван Блоомом. В первой главе читатель узнает его житейскую историю: хотя в обыденном сознании викторианцев «бур» означает «деревенщина», ван Блоом — «благородного» происхождения (напомним, герой викторианского романа должен быть джентльменом!), он — выходец из Голландии, а в Африке остался, потому что влюбился и женился на дочери местного фермера. Но это — в прошлом. В настоящем — он вдовец, у него три сына: Ганс, Гендрик и Ян и похожая на покойную мать дочь Гертруда, его процветание и богатство осталось в прошлом: он — один из руководителей бурского восстания против англичан — вынужден был покинуть пределы Капской провинции, лишившись своих обширных угодий. Теперь он один из тысяч буров, обреченных на изгнание (опять — изгнанники, несправедливо обиженные, — постоянный мотив Рида, искренне сочувствующего эмигрантам). Он пытался наладить жизнь в дикой саванне, но перелетная саранча (Рид подробно описывает это природное бедствие и сообщает немало очень интересных и поучительных фактов, в том числе об употреблении саранчи в пищу местными обитателями) уничтожает богатый урожай, семья вынуждена отправиться вглубь Африканского континента. Так начинается их дорога (опять «роман дороги»!), которая, в конце концов, через столкновения с дикими животными (наиболее колоритные из которых, конечно, цари африканских саванн — львы, слоны и носороги) и стихиями, через охоту на разнообразных зверей и обустройство в сердце дикой саванны приводит Гендрика ван Блоома и его семью к процветанию. Процветание это зиждется на слоновой кости, которую в течение нескольких лет добывают ван Блоом и его сыновья. Выгодно продав ее, они становятся богатыми. Интересная особенность — казалось бы, семья ван Блоомов обретает полную гармонию среди дикой природы. Но, по Риду, этого для счастья недостаточно. Развязкой своего романа писатель утверждает — счастливым можно быть только среди людей. При этом счастье подразумевает богатство, здоровье, толерантность, образование для детей, крепкую дружную семью и уважение соседей. Нетрудно заметить — вполне викторианские ценности. Но Майн Рид, при всем своем стихийном демократизме, никогда и не выходил за пределы викторианской шкалы ценностей; даже самые строгие и ортодоксальные ревнители викторианской морали едва ли могли его упрекнуть, что он учит своих молодых читателей тому, чему учить не следует.
Интересно посвящение, предпосланное роману. Оно гласит: «Трем юным моим дорогим друзьям, Францу, Лайошу и Вильме, детям моего друга, друга свободы, добра и правды — Лайоша Кошута, эту книгу посвящает их искренний доброжелатель Майн Рид». Объяснить его происхождение легко: именно в эти годы — в середине 1850-х — «роман» Рида с Ко-шутом переживал свой апогей. Впрочем, повторимся, «В дебрях Южной Африки» — пожалуй, лучшая из ювенильных книг писателя, и такое посвящение, безусловно, было приятно и лестно его «другу» и его семье.
Возможно, оценка этого романа кому-то покажется необъективной. Но, справедливости ради, отметим — автор настоящих строк едва ли способен объективно судить об этой книге, потому что именно с нее в далеких 1960-х для него лично и началось знакомство с Майн Ридом и его героями. В то же время, совершенно очевидно, что продолжение этого романа — «Юные охотники» — явно слабее первой части трилогии[50]. Тем не менее, если судить по числу переизданий, — только в XIX веке и только на английском языке он переиздавался более двадцати раз и пользовался у читателей не меньшей популярностью, нежели первый роман трилогии. Роман этот также был написан в Стоукенчёрче и опубликован в 1856 году в издательстве Боуга.
Но, конечно, главной книгой «стоукенчёрчского» периода является знаменитая «Квартеронка». Она вышла в свет в августе 1856 года и имела огромный успех — и не только в Британии, но и за океаном, где была издана уже через два месяца после выхода на родине. «Квартеронка, или Приключения влюбленного в Луизиане» — роман для «взрослых». По воспоминаниям вдовы, эту книгу Майн Рид писал долго и к тому моменту, когда мисс Хайд превратилась в миссис Рид, уже сочинял ее. Следовательно, речь может идти о пяти-шести годах, потраченных для работы над романом. Таким образом, в Стоукенчёрче он его только закончил, а начал в первые годы пребывания в Англии. Конечно, большинство из тех, кто любит Рида, читали роман. Да и автор этих строк уже неоднократно обращался к его сюжету, поэтому едва ли стоит напоминать читателю фабулу. Отметим только, что, наряду с не менее знаменитыми «Всадником без головы» и «Оцеолой, вождем семинолов», «Квартеронка» — наиболее известный и популярный роман Майн Рида в нашей стране. Первый раз на русском языке его опубликовали всего лишь через шесть лет после выхода на языке оригинала и с тех пор с неизменной регулярностью переиздают вот уже 150 лет. Кто еще из западных авторов может похвастаться такой судьбой своих книг в России?
Томас Майн Рид, эсквайр
Жизнь профессионального писателя, интенсивно занимающегося литературным трудом, обычно не слишком богата внешними событиями. И понятно, почему. Большая часть его каждодневного существования происходит не «на улице» — в постоянном взаимодействии с людьми, а в тиши кабинета, за письменным столом, в напряженной работе над очередным произведением. Об интенсивности труда Рида говорит то, что за два года, прожитых в Стоукенчёрче, он опубликовал шесть романов, и большинство из них написано здесь. Но это не значит, что жизнь его была совершенно лишена событий. Он постоянно сталкивался с внешним миром — пусть и не так плотно, как большинство его современников. Он общался с женой, ходил на охоту, вел интенсивную переписку, ездил в Лондон. Возможно, такое существование продолжалось бы и дальше, но чем дольше они жили в доме из красного кирпича на окраине общинной земли среди полей и лесов, тем больше скучала молодая супруга и тем чаще звучали ее жалобы на одиночество. И Рид решил сменить место жительства — перебраться поближе к «цивилизации». Конечно, в этом решении свою роль сыграли не только сетования жены, но и необходимость чаще бывать в столице.
Осенью 1856 года чета Ридов покинула Стоукенчёрч и перебралась в Джеррардз Кросс — местечко в графстве Бакингемшир километрах в тридцати от их прежнего места жительства и в двадцати пяти — от Лондона. Там они сняли коттедж и взяли в долговременную (на 99 лет) аренду участок земли неподалеку — на землю у писателя были свои виды. Риду Джеррардз Кросс понравился. Он заприметил это живописное место во время своих поездок в столицу. В наши дни Джеррардз Кросс непосредственно примыкает к «Большому Лондону» и расположен в так называемом зеленом поясе столицы. Деревня насчитывает около десяти тысяч жителей, и обитают здесь люди весьма небедные, — место считается фешенебельным, и строения там соответствующие. В годы, когда здесь поселились Риды, местность эта была куда менее населена, а большинство домов находилось на приличном расстоянии друг от друга. Коттедж, который снял писатель, стоял уединенно, но железнодорожная станция была неподалеку и нетрудно было добраться до Лондона. В 1856–1857 годах Майн Риду часто приходилось бывать там в связи с литературной деятельностью.
Начиная с романа «Охотники за скальпами» (1851), постоянным издателем произведений Майн Рида был Дэвид Боуг.
Лишь однажды, и то не по своей вине, писатель изменил ему (роман «Охотничий праздник»), И роман «Юные охотники», вышедший на Рождество 1856 года (датирован 1857 годом), Рид издал у него. Но свой самый известный и, смеем утверждать, самый к тому времени удачный (и коммерчески наиболее успешный) роман 1850-х годов — «Квартеронка» — он издал не у Боуга. Хотя последний, будучи весьма искушенным издателем, конечно же сумел бы оценить роман по достоинству. Но Рид выпустил его под издательской маркой «Дж. У. Хайд». Знакомая фамилия, не правда ли? Нет никакой тайны, кто этот «Дж. У. Хайд». Конечно, это тесть писателя — Джордж Хайд, эсквайр, собственной персоной.
Было бы жестокой несправедливостью утверждать, что Майн Рид, беря в жены Элизабет Хайд, имел некие корыстные мотивы. Но факт остается фактом — едва успел закончиться медовый месяц дочери, как «молодой» зять (кстати, он был совсем ненамного моложе тестя) принялся одолевать отца предложениями создать собственную издательскую фирму. Рид полагал, что если они сделают это, то в перспективе их предприятие ждет блестящее коммерческое будущее. В самом деле, в своих силах Майн Рид был уверен, связи, необходимые в мире печатников и иллюстраторов, у него имелись, — не хватало малого: достаточного количества денег. Во все времена издательский бизнес — дело затратное. Викторианская эпоха не была исключением. Рид не имел средств для открытия собственного дела да и едва ли полагал, что писателю стоит этим заниматься. Но сама идея — не делить доходы с посторонними, которые наживаются на твоем таланте (а в том, что на его таланте наживаются, Майн Рид был всегда уверен), — идея вполне здравая. Поэтому ему и нужен был мистер Джордж Хайд, который мог взять на себя всю рутинную часть проекта — договариваться с печатниками, иллюстраторами, граверами, вести бухгалтерию, заниматься перепиской, рекламой, распространением, книгопродавцами и платными библиотеками, а он, по мере сил, времени и возможностей, конечно, помогал бы ему. Но и у Хайда не было денег (хотя семья была аристократической, богатством Хайды не отличались). Необходимо было взять кредит, и тесть-аристократ мог получить его под невысокий процент. У Рида, который не обладал ни собственностью, ни родословной, не являлся к тому же англичанином, занимался сомнительным делом (в глазах банкиров из Сити писательство, разумеется, было делом весьма сомнительным) и не имел определенного социального статуса, шансов получить такой кредит почти не было.
Видимо, мистер Хайд согласился заняться издательским бизнесом не сразу. Что сыграло роль в принятии им положительного решения? Помимо иных причин (а они, безусловно, были), главными, скорее всего, стали уговоры дочери (мистер Хайд, как мы знаем со слов Элизабет, «был человеком мягким и доверял своей дочери») и, конечно, успех предыдущих книг зятя. Судя по всему, окончательно «сломила» тестя представленная ему Ридом рукопись «Квартеронки». Надо сказать, что мистер Хайд не был великим книгочеем, но, как и любой викторианский джентльмен прогрессивных взглядов (а таковым он себя считал и, судя по всему, был таковым), книги читал, к литературе относился с уважением и полагал себя человеком в словесности искушенным. Рукопись «Квартеронки» стала решающим аргументом, — и в 1856 году новая книгоиздательская фирма появилась на свет.
Так сложилось, что издание «Квартеронки» в августе 1856 года стало единственной акцией «совместного» предприятия. Но по прошествии лет, когда судьба была уже не столь милосердна к Риду, как в эти ранние годы, он, вероятно, неоднократно благодарил Провидение, что выпустил роман под маркой тестя и, по сути, в дальнейшем оставался владельцем прав на издание книги. Роман имел грандиозный успех и принес (и продолжал приносить в дальнейшем) серьезный доход. Но писатель не собирался «почивать на лаврах», — стремясь удержать удачу, он принялся срочно готовить инсценировку романа, и уже на следующий год «Квартеронка» с триумфом (и к немалой выгоде автора) шла на сцене Лондонского городского и нескольких провинциальных театров. Энергично Рид принялся за сочинение и следующего романа. Все эти хлопоты — переговоры с антрепренерами, типографами, художниками и граверами, репетиции в театре, деловое и просто общение с тестем, наконец, светская жизнь — все это требовало более частых поездок в Лондон и сделало переезд поближе к столице неизбежным.
Но, к сожалению, не только из удач сложился первый год в Джеррардз Кросс. Мы упомянули, что «совместное предприятие» Дж. Хайда и Рида выпустило всего лишь один роман. Следующий — «Тропа войны, или Охота на мустанга», который писатель энергично сочинял, — должен был выйти весной 1857 года. Роман Рид закончил к намеченному сроку, но выпуск его под маркой «Дж. У. Хайд» не состоялся. Причиной тому стала внезапная смерть тестя. Достоверные детали этого прискорбного события отсутствуют, но если судить по некрологу, то смерть наступила от болезни, которая протекала быстротечно и, увы, имела летальный исход. Скорее всего, речь идет о воспалении легких — недуге, который в те времена почти не поддавался лечению и очень часто заканчивался смертью больного. И еще одна смерть — такая же внезапная — случилась под Рождество 1856 года. Умер Дэвид Боуг. Он был старше Джорджа Хайда, но тоже довольно молод — ему еще не сравнялось и пятидесяти. Он умер скоропостижно, но чем болел, неизвестно. В своей книге о муже Элизабет Рид лишь вскользь упоминает о смерти отца и ничего не пишет о смерти издателя. Очевидно, эти трагические события не могли не опечалить Рида. С каждым из ушедших его связывали общие планы и перспективы, а с Боугом — и «славное прошлое». Последний вообще очень много сделал для Рида. Во всяком случае, бесспорно, что судьба писателя могла быть совершенно иной, не повстречайся он с Боугом и не начни с ним сотрудничать. Стал бы он сочинять юношеские романы? Превратился ли со временем в классика детской литературы? Да и вообще, смог бы преуспеть как беллетрист? На эти вопросы едва ли можно дать положительный ответ. С Хайдом Рида связывали не только родственные отношения, но и грядущие издательские проекты, надежды на независимость от аппетитов (и произвола) тех, кто издает книги и владеет авторскими правами (в те времена с передачей рукописи издателю автор обычно утрачивал и права на текст, а соответственно, и права на участие в прибылях). Ведь если бы Рид в дальнейшем издавался у Хайда, то ему, скорее всего, не пришлось в будущем выкупать права на собственные книги у издателей и он, несомненно, был бы гораздо состоятельнее. Тогда в его жизни могли не случиться и те трагические повороты, что случились. А следовательно, он, возможно, и прожил бы дольше, и, вполне может быть, даже писал бы по-другому, обращался к иным темам и сюжетам. Впрочем, эти размышления в сослагательном наклонении могут завести нас довольно далеко. Жизнь любого человека пошла бы иначе, не случись те или иные события, но — они случились, и ничего с этим не поделать.
Едва ли писатель тогда сознавал, что эти прискорбные события круто повернули его судьбу, причем — но об этом можно судить только с дистанции времени — не в лучшую сторону. Да и какие тогда могли быть у него основания опасаться за свое будущее? Он был полон новых творческих планов и уверен, что они осуществятся: книги его опубликуют, а полученное вознаграждение обеспечит достойное существование семьи и его личные прихоти. После безусловного успеха «Квартеронки» и шедшей с аншлагом на столичных подмостках инсценировки романа Рид впервые почувствовал, что богат и может жить на широкую ногу. И жил соответственно. Он любил лошадей и теперь, в Джеррардз Кросс, завел собственную конюшню, где держал лошадей для выезда и для верховой езды. Особенно он любил черную скаковую кобылу английской породы, на которой носился по окрестностям, изумляя местных обитателей. Для прогулок и поездок на более дальние расстояния он для начала обзавелся открытым экипажем и парой крепких норвежских лошадей, а затем прикупил и еще несколько. Вообще, — сообщает миссис Рид, — у мужа одновременно «было несколько экипажей и самые разные лошади». Видимо, доходы позволяли ему не только покупать, но и содержать животных. К давней страсти изысканно одеваться (которой, как мы помним, он «заболел», еще учась в Белфасте) добавилось и коллекционирование. Он не коллекционировал нечто конкретное, однако порой его одолевала настоящая мания к приобретению вещей странных и необычных. Время от времени он наезжал в Лондон с единственной целью — обойти как можно больше антикварных лавок и посетить все проходившие в городе аукционы по продаже антиквариата. В такие дни он отправлялся вместе со слугой в большом экипаже и возвращался, как сообщает вдова, в приподнятом настроении и с огромным количеством всевозможных предметов непонятного ей предназначения.
Майн Рид, судя по всему, вообще отличался склонностью к экстравагантным поступкам и поведению. Объяснить ее возможно, скорее всего, интуитивным стремлением «выделиться из толпы», показать, что он не такой, как все, — особенный. Можно даже предположить, что многие поступки, совершенные им в жизни, были продиктованы именно этим — подспудным, неосознанным, но стойким желанием. Вспомним его подвиг при Чапультепеке, безумное намерение пленить Сан-та-Анну да и само участие в американо-мексиканской войне; начало литературной деятельности в Питсбурге и Филадельфии, авантюру с легионом и решение стать писателем в Англии. Это же стремление, видимо, тянуло его и к таким фигурам, как Э. Мур, Ф. Геккер, Л. Кошут и др. Его любовные похождения — ухаживание за мексиканскими сеньоритами, намерение взять в жены Гуадалупе Рохас и даже женитьба на Элизабет Хайд — шестнадцатилетней девушке, старше которой он был на 20 лет, — тоже, отчасти, видимо, были продиктованы этим (что, впрочем, совсем не исключало искреннего любовного чувства). Многие другие странные его поступки и поведение — например, то, что он частенько разъезжал (кстати, правил сам) в большой карете ядовито-желтого цвета, в которую запрягал (видимо, для контраста) пару вороных, или носился по окрестностям Джеррардз Кросс на вороной лошади с тигровой шкурой, живописно наброшенной на круп; или появлялся на улицах деревни в костюме из алого бархата и в геккеровской шляпе ему в тон; или гулял по Лондону в ярком пончо и сомбреро на голове, — всё имело, видимо, тот же источник. Как свидетельствует вдова, иной раз это принимало такие причудливые формы, что в нем даже видели клоуна. «В Дерби[51], — пишет миссис Рид, — капитана приняли за королевского шута; несколько человек даже поздоровались с ним: «Здравствуйте, мистер Уоллет». Вообще (когда они с женой ехали в своей желтой карете. — А. Т.) их часто принимали за бродячий цирк и у слуги нередко спрашивали, где состоится представление; тот, включаясь в розыгрыш, обычно отвечал: «В следующем городе»». Миссис Рид вспоминала, как однажды утром они таким образом (все в той же желтой карете. — А. Т.) ехали в Лондон и очутились в хвосте бродячего цирка. Когда они поравнялись с заставой для сбора оплаты за проезд у Аксбриджа, сборщик спросил, обратившись к Майн Риду: «Вы заплатите за всех? Вы — мистер Кук, не правда ли (так звали владельца цирка)? Тот, что ехал перед вами, сказал, что за всех заплатит последний». «С большим трудом, — пишет Элизабет, — удалось убедить сборщика оплаты, что писатель никак не связан с цирком». И это понятно — ведь экипаж и сам седок были наиболее причудливыми персонажами всей кавалькады.
Конечно, далеко не все поступки и начинания Майн Рида были «экстравагантны» — многие из них не лишены здравого смысла и даже некоторой практической сметки. Так, видя, что Джеррардз Кросс постепенно становится популярным местом жительства состоятельных лондонцев и активно заселяется (в 1859 году местечко получает статус деревни, соединив в своих границах пять окрестных деревушек), Рид покупает несколько участков земли неподалеку от собственного коттеджа и еще несколько берет в долгосрочную — на 99 лет — аренду. На одном из них он начинает добывать глину и изготовлять из нее кирпич (рядом с карьером было организовано производство с печью для обжига), а затем берется и за скотоводство — разводит овец особой норфолкской породы, шерсть которых тогда весьма высоко ценилась. Другое начинание Рида — учреждение омнибусной линии: он планировал открыть сообщение между железнодорожной станцией и окрестными деревнями. К счастью, это намерение не осуществилось — кроме убытков и хлопот оно ничего иного не сулило. К сожалению (позднее поясним, почему), Рид осуществил другое свое намерение — он решил построить собственный дом по своему проекту. Дом этот не сохранился, но, по воспоминаниям современников, представлял собой необычное строение. Рид в качестве образца для него избрал латиноамериканскую гасиенду. Преданный поклонник писателя, его секретарь и многолетний друг Чарлз Олливант, неоднократно бывавший и живший у Рида, оставил описание этого примечательного «ранчо»:
«Дом располагался примерно в четверти мили от проезжей дороги; на въезде были возведены две небольшие башенки-сторожки, каждую из которых венчал купол с золоченым орлом наверху. Они были сложены из кирпича, как и сам дом, и оштукатурены портландцементом… Столбы для ворот тоже выполнены из кирпича, сами ворота были из дерева, покрашены светло-зеленой краской, что контрастировало со светло-серым цветом сторожек. Широкая подъездная дорога вела прямо к дому; с обеих сторон ее окаймляли зеленый газон и кустарники.
Не доходя примерно пятидесяти ярдов до дома, дорога раздваивалась, расходясь вправо и влево, и, формируя правильный круг с прудом в центре, затем соединялась вновь у входа в дом, создавая таким образом прекрасный подъезд для экипажей. Точно таким же манером дорога затем вновь раздваивалась, огибая кругом дом, и вела к конюшням, образуя восьмерку, внутри петель которой находились дом и пруд.
Такая планировка была разработана самим Майн Ридом, пытливый ум которого всегда находил оригинальные решения. Она давала возможность экипажу подъехать к дому и вернуться обратно без сложных маневров разворота и так же легко подъехать к конюшне позади него.
Сам дом, хорошо видимый на удалении, представлял необычайно живописное зрелище — совершенно не похожее на то, что можно видеть в Англии. Как и башенки-сторожки, он был светло-серого цвета, оштукатурен и представлял собой двухэтажный квадрат. Крыша была плоской и по всем сторонам окружена бетонной балюстрадой — последняя изготовлена по чертежам самого Майн Рида. В центре крыши располагался небольшой купол, в нем была дверца, через которую можно было войти и спуститься внутрь дома по винтовой лестнице. Слева и справа от купола были продолговатые башенки, но и у них поверху шли балюстрады меньшего размера, но точно такие же, как по кругу крыши. По сути, эти строения являли собой дом в миниатюре.
Было заметно отсутствие уродливых наростов — каминных труб. Когда дом еще строился, рассказывал мне Майн Рид, соседи шутили, что он сам, видимо, собирается поглощать дым собственных печей. Загадка разрешилась лишь по завершении строительства: по дыму, поднимающемуся над ними, стало понятно, для чего нужны были эти надстройки — они и служили каминными трубами».
Рассказал Олливант и о внутренних помещениях:
«Входя, оказываешься в просторном холле, в центре которого лестница, а по бокам от нее два коридора, что вели во внутренние помещения. С каждой стороны располагалось по четыре комнаты; на плоскую крышу, также огражденную балюстрадой, можно было выйти из спален второго этажа; в хорошую погоду здесь было прекрасное место для отдыха. Одну из этих спален я занимал, когда был в его доме. Соседняя комната служила писателю кабинетом, а когда позволяла погода, он выносил стол и стул наружу, на крышу, и занимался литературной работой на свежем воздухе».
Когда Олливант гостил у Рида, отделка дома еще продолжалась. В связи с этим писатель большую часть времени проводил на открытом воздухе, «присматривая за рабочими, которые вносили заключительные штрихи» в сооружение необычного строения. Кроме собственного дома, которым Майн Рид очень гордился, его рабочие возводили десять «образцовых» коттеджей в деревне неподалеку, на земле, которую он приобрел. Они также были построены по чертежам писателя и представляли собой упрощенную копию его гасиенды — из красного кирпича, с плоской крышей, башенками и балюстрадой поверху. Рид собирался их продать или сдавать в аренду. Возводя эти дома, он был абсолютно уверен, что на них найдутся покупатели и арендаторы. Он ошибался, и это заблуждение обошлось ему очень дорого. Но об этом рассказ еще впереди.
Описание гасиенды Рида (так — на испанский манер — он называл свой дом сам, а на людях предпочитал пользоваться более понятным для соотечественников словом «ранчо») относится ко второй половине 1860-х годов, когда строительство в основном было уже закончено, а на писателя неумолимо надвигалась мрачная тень банкротства. Ну а пока все было хорошо и ничто не предвещало грядущих потрясений. Рид завершал «взрослый» роман «Тропа войны», который первоначально предназначал для издательской фирмы своего тестя, и параллельно сочинял «юношеский» роман несколько иного свойства, нежели прежде, — его параметры еще осенью были обговорены с Д. Боугом. В апреле 1857 года писатель поставил последнюю точку во «взрослом романе» и представил его издателю для публикации. Без особого труда ему удалось на весьма выгодных условиях «пристроить» и роман для подростков, который еще находился в работе, но был близок к завершению. Каждый из издателей заплатил ему солидный аванс (с «легкой руки» Боуга Рид уже давно переместился в категорию писателей, которым принято платить авансы). Покончив, таким образом, с самыми важными для него делами (а что, в самом деле, может быть важнее для писателя, чем судьба его произведений?), он решил предпринять большое путешествие — на родину, в Северную Ирландию.
Элизабет Рид вспоминала: «Весной 1857 года Майн Рид, который все предыдущее время работал очень напряженно, предложил устроить отдых, но сделать это по-новому. В мае мы, в сопровождении служанки, слуги и собаки-далматинца, в открытом экипаже, запряженном парой крепких норвежских лошадей, отправились в Ирландию». Все путешествие Рид планировал проделать в этом экипаже, не прибегая к услугам железной дороги. Не собирался он останавливаться и в гостиницах, а решил ночевать под открытым небом. Поэтому с собой взяли большой багаж, много одежды и кухонные принадлежности. «Еду готовили на открытом воздухе, — вспоминала вдова о приключении, — а две ночи провели прямо у дороги». Судя по воспоминаниям жены, «романтизм» мужа совершенно не вызывал у нее восторга, и ночлегу под звездами она явно предпочитала мягкую перину на кровати гостиницы. Но перечить, видимо, не стала. Шесть дней они добирались до Ливерпуля, а оттуда, пароходом, погрузив все свое немалое хозяйство (включая экипаж и лошадей), отплыли в Ирландию. Обычно писатель приплывал в Уорренпойнт — ближайший к Баллирони морской порт. Но на этот раз он приплыл в Дандалк — порт на территории современной Республики Ирландия. Этот выбор объясняется достаточно просто — в Уорренпойнт не ходили большие суда, во всяком случае, те, что согласились бы взять на борт таких пассажиров. Путешествие от Дандалка в три с лишним раза удлиняло обычный маршрут от Уорренпойнта до Баллирони. Но что за малость! Рид ехал домой победителем, и что в этом триумфальном шествии могли значить лишние три десятка миль! Конечно, формально он поехал в Ирландию, чтобы поддержать матушку, которая недавно лишилась мужа — отца писателя, и представить ей свою молодую жену. Но в глубине души он, конечно, ликовал: он был богат, независим, женат на аристократке (в викторианской Британии этим можно было гордиться!) и даже мог себе позволить совершить такое длительное путешествие в собственном экипаже, со слугами, и даже прихватить собаку! А мать его так хотела, чтобы он стал священником и жил на 100 фунтов в год. Да он сегодня за один роман получает в два с лишним раза больше, — и это не считая переизданий, инсценировок, доходов от собственной земли! Вот теперь она убедится, что зря опасалась за судьбу сына — он достиг того, о чем она даже и мечтать не могла! Похоже, молодая жена писателя была не в восторге от путешествия (она пишет о нем очень коротко — одним абзацем), но для Рида, понятно, это был действительно триумф.
В Баллирони чета Ридов пробыла до августа. Они не сидели на месте, но много путешествовали по окрестностям. Муж стремился показать жене красоту своего родного края. Они посетили могилу легендарного святого Патрика, навещали родственников, изучали Мурнские горы, побывали в Белфасте и, возможно, в Королевском институте, в стенах которого писатель некогда получал высшее образование. Едва ли со многими, кого он знал в молодые годы, удалось увидеться, — большинство из тех, с кем он учился, так же, как и он, уехали в США, да там и остались. Но одна встреча не могла не порадовать каждого из ее участников: среди прочих поездок, Рид побывал и в недальнем от Баллирони городке Кэйтсбридж, где учился в школе. Здесь он встретился с преподобным Дэвидом Макки — своим любимым учителем. Тот находился в здравии, был полон энергии и искренне рад за своего питомца. Об отношении писателя к учителю (мы уже упоминали об этом) говорит тот факт, что книгу, которую Майн Рид тогда писал («Охотники за растениями»), он посвятил своему старому педагогу и позднее выслал ему в подарок.
Путешествие, конечно, внесло разнообразие в жизнь писателя. Был он рад и встрече с матушкой, — судя по переписке и воспоминаниям жены, временами он относился к ней с теплой иронией, но глубоко и искренне любил. Она постарела, но держалась молодцом, выглядела очень деятельной и энергичной. К сожалению, это была последняя их встреча — позже они регулярно обменивались письмами, но больше уже никогда не увиделись.
В августе Риды вернулись в Джеррардз Кросс. Здесь писателя ждало много дел: он собирался (тогда, в 1857 году, еще только «собирался») начать строительство дома в мексиканском стиле по собственным чертежам, должен был закончить «юношеский» роман («Охотники за растениями») и начать новый. Морское путешествие дало мощный толчок творческому воображению Рида и стимулировало его обращение к морской теме. В ближайшие два года писатель выпустит два — и весьма удачных — романа о море: «На море» (1858) и «Морской волчонок» (1859). Но в том году он напечатал еще один роман, мимо которого невозможно пройти.
К Рождеству 1857 года из печати вышел хорошо известный нашим соотечественникам роман «Охотники за растениями» (в свое время он, как, вероятно, помнит читатель, издавался в составе «оранжевого» шеститомника Майн Рида, а затем многократно переиздавался). В оригинале роман назывался «The Plant Hunters: or, Adventures Among the Himalaya Mountains», to есть «Охотники за растениями, или Приключения в горах Гималаев». Казалось бы, очередной «юношеский» роман писателя — что в нем может быть особенного, нового? Но на самом деле роман этот был по-настоящему новаторским, и, сочиняя его, а затем вынося на суд публики, Рид отправлял своих юных читателей в неизведанный, но казавшийся юным британцам близким (или, во всяком случае, доступным) мир — в Индию. Но Индия, которая представлялась знакомой, — волшебная страна слонов, магараджей и их дворцов, дервишей, факиров, сикхов и т. п., страна, о которой можно было прочитать в мемуарах и записках офицеров и чиновников Ост-Индийской компании, — не она интересовала писателя, и не туда он вел своего молодого читателя. Он отправлял его в совершенно дикие, неизведанные места, куда почти не ступала нога белого человека — в предгорья Гималаев, в таинственные Бутан и Сикким.
И на этот раз Рид не изменил своим излюбленным героям — в путешествие опять отправляются изгнанники, точнее, один — главный среди «охотников за растениями» — изгнанник. Его зовут Карл Линден. Он из тех, кто «делал» революцию в Бадене и Баварии в 1848 году (следовательно, по Риду, человек безусловно благородный). Линден — ученый-ботаник, вместе с братом он, по заданию одного из британских питомников, отправляется на поиски редких растений в предгорья Гималаев. «Обычная» компания на этот раз разнообразится аборигеном — охотником-индусом по имени Оссару, великим мастером по части поимки и убийства зверей. Начав свой путь в тропической части Ассама[52], герои продвигаются (опять традиционный для писателя «роман дороги») на север в горные районы, попутно наблюдая за жизнью диковинных животных и охотясь на них. Впрочем, Рид, как всегда, не забывает показать, что путешествие его героев — опасное предприятие, потому что не только ты, но и на тебя охотятся. Забавным (и познавательным) может показаться эпизод, когда путешественники становятся добычей сухопутных пиявок, но отнюдь не кажется таковой история с тигром, ворующим трофеи, и охотой на него. Наиболее впечатляют, конечно, эпизоды охоты на тигров и особенно схватка с тигром-людоедом, которую устраивает индус-охотник. Охотятся путешественники и на других животных, и охота на обитателей тропиков, по мере того как они забираются выше в горы, сменяется охотой на медведей разных видов, оленей — замбаров, «хрюкающих быков» — яков, горных баранов — таров и т. д. Очевидно, в отличие от ранних американских романов, Риду интересна охота не сама по себе — во всяком случае, не только как эпизод, развивающий приключенческую составляющую сюжета, но и как способ донести «полезное знание» до своих юных читателей.
Несмотря на то, что герои отправляются на поиски редких растений, собственно о растениях автор говорит совсем мало. Во всяком случае, не больше, чем в других романах, где действие разворачивается в Амазонии, на американском Западе или канадском Севере. Другое дело, что материал экзотичнее — вставные «новеллы» о баньяне, бамбуке и пальме-пальмире, о свойствах индийской конопли (!), о приготовлении бетеля и использовании его местными жителями, конечно, способны поразить воображение английского подростка сильнее, чем, например, рассказ о канадской березе. Очевидно, для писателя «охота за растениями» — всего лишь повод отправиться в очередное опасное экзотическое путешествие и увлечь с собой юного читателя.
Впрочем, куда интереснее задаться вопросом: почему это вдруг Рид обратился к теме экзотических растений? Что его подвигло к этому? Ведь, скажем, «охотники на тигров» — звучит явно куда «романтичнее», нежели «охотники за растениями». А для Рида тема, заглавие, место действия романа очень важны. От них в изрядной степени зависел успех произведения, следовательно, — не будем забывать о «грешном металле» — и его собственный доход. И вообще, что заставляет писателя обращаться к той или иной теме? Что им движет? Вопрос, как говорится, интересный. Ведь действительно иной писатель вынашивает замысел годами — сомневается, мучается. Но бывает и наоборот — тему определяет случай, простое стечение обстоятельств. Смеем утверждать, у Майн Рида, который, как известно, написал около шестидесяти книг (из них большинство — романы), чаще всего преобладал именно случай. После успеха первых своих романов писатель перебрался жить за город, обзавелся собственной землей, взялся обихаживать усадьбу; как и многие его соотечественники, увлекся выращиванием всевозможных ботанических редкостей на своем участке — цветов, кустарников, трав и деревьев. Понятно, что в поиске саженцев и семян для своего сада он не мог миновать питомников, специализирующихся на потакании этой национальной британской страсти[53]. А отсюда «рукой подать» и до сюжета. А сколько в таком сюжете возможностей для внедрения в сознание юных британцев пресловутого «полезного знания»? И вот вам — история об «охотниках за растениями». Как тут не согласиться с Анной Андреевной Ахматовой и с ее знаменитым: «О, если б знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…»? Из «такого сора», оказывается, «растут» не только стихи, но и проза. И как тут не связать между собой весенне-летнее путешествие Рида через Ирландское море из Ливерпуля в Дандалк и обратно с «внезапным» появлением в творчестве морской темы, в частности, с тем обстоятельством, что практически немедленно по возвращении из Ирландии он засел за роман «На море»?
Впрочем, вернемся ненадолго к «Охотникам за растениями». Очевидно, что, в отличие от предыдущих произведений, этот роман изначально задумывался и воплощался как «сериальный» — то есть предполагающий продолжение. И в этом тоже его особенность и новаторство: на сей раз писатель лишил повествование обязательной счастливой развязки — спас героев, но оставил их в безвыходной ситуации — свою горную тюрьму они покинуть не могут. Хотя сюжет этого романа (как и любого майн-ридовского повествования) полон разнообразными «роялями в кустах» — внезапными и почти чудесными избавлениями героев от опасности (чаше всего — опасности смертельной), — на этот раз самого большого «рояля» — главного, финального чуда, знаменующего счастливое завершение истории, — нет. Очевидно, Рид предполагал (и приберегал) счастливый финал для своих героев в следующем романе. И здесь тоже есть своя интрига. «Охотники за растениями» писатель сочинял для публикации у Боуга. Вероятно, и вторую часть собирался написать для него. Но Боуг умер. Роман вышел в издательской фирме «средней руки» «Уорд и Локк». А те, видимо, не были заинтересованы в продолжении истории. Так и случилось, что писатель опубликовал продолжение — «Ползуны по скалам» — только в 1864 году. В этом романе чудесное спасение приходит и «охотники за растениями», наконец, возвращаются в лоно цивилизации. Но читателям Рида пришлось ждать этого возвращения долгих шесть лет.
«Не ходите, дети, в Африку гулять!»
Вернемся, однако, в Джеррардз Кросс августа 1857 года. После поездки в Ирландию Рид немедленно приступил к сочинению нового романа — и это был роман о морских приключениях. До той поры писатель никогда не обращался к морской теме. Причина вполне понятна: Рид был «сухопутным» человеком, опыт морской жизни был у него совсем невелик и, похоже, он вообще не слишком любил море и не очень понимал тех своих соотечественников, кто предпочитал морские просторы земной тверди, а соленый морской бриз — ароматам лесов и полей. Чего стоит, например, такая фраза из романа: «Путешествие по морю вообще однообразно, крайне однообразна и жизнь моряка»? Но вот вдруг он решил сочинить морскую историю. Что его подвигло так круто изменить привычный «литературный курс»? Непосредственным толчком стало упомянутое морское путешествие. Но «озарение» это, конечно, опиралось на интуицию писателя: Рид ощущал, что книга о приключениях на море будет с интересом воспринята юным читателем. Можно сказать, он выполнял и определенный «социальный заказ»: ведь британцы — нация мореплавателей, и все, что связано с морской стихией, близко и понятно многим его соотечественникам. Еще совсем недавно — в 1830–1840-е годы — они зачитывались историями капитана Марриета[54], но с тех пор прошли годы, а после смерти писателя-моряка никто морских романов не писал, хотя лучшие из них (кстати, как и морские романы американца Дж. Ф. Купера) продолжали переиздаваться и их охотно читали.
Роман «Сбежавший в море» был написан в рекордные сроки и к Рождеству уже опубликован. Его полное название: «Сбежавший в море: Автобиография для мальчиков» (Ran Away to Sea: An Autobiography for Boys). Конечно, ничего автобиографического в этой книге нет. Все события в романе вымышлены, но на второй части заглавия настояли издатели, полагавшие (видимо, ориентируясь на опыт Марриета и Купера), что она придаст книге большее правдоподобие. Как всегда, сочиняя роман, Рид немало времени провел в библиотеке за чтением книг, он изучал морскую фауну — морских животных, рыб и птиц, карты течений, записки мореплавателей. Без сомнения, консультировался он и по оснастке судов — едва ли писатель представлял, где расположена та самая бом-брам-стеньга, на которую с риском для жизни взбирался и с которой упал в море его герой. Впрочем, обширных сведений в этих областях не понадобилось, сумел он обойтись и без особенных знаний в морской терминологии (изрядная «оснащенность» ею отличает, например, повествования моряков Марриета, Купера, Конрада и неморяка Стивенсона), но тем не менее написал увлекательный приключенческий роман. Что весьма хорошо получалось у Майн Рида и до «морского» романа — на вполне сухопутном материале.
Но можно ли назвать этот роман «морским»? Поскольку главный герой — подросток, отправившийся юнгой в дальнее морское плавание на корабле, — безусловно. Но собственно «морской истории» принадлежит лишь часть — около одной пятой — всего повествования. Более того, происходящее с юнгой на корабле трудно назвать приключениями — скорее, это злоключения, потому что ничего «увлекательного» — того, что хотелось бы пережить молодому человеку, с ним не происходит. Впрочем, судите сами. Шестнадцатилетний юноша по имени Вильям, который с детства (как, видимо, многие английские мальчишки) «бредил морем», убегает из дома и поступает на корабль под названием «Пандора». Судно выходит в море, и на подростка обрушивается приступ жесточайшей морской болезни. Но если к качке Вильям быстро адаптируется (ведь он — английский мальчик!), то открытие, что он находится на борту корабля работорговцев, повергает его в ужас. Не только потому, что занятие это бесчеловечно и незаконно, но и потому, что экипаж судна — отъявленные негодяи. Особенно бесчеловечны капитан, боцман и матрос-американец по имени Бигмэн[55], жестоко издевающиеся над подростком.
Но есть у него и защитник — матрос Бен Брас[56], который становится единственным другом Вильяма. Издевательства над юнгой и его страдания во время перехода «Пандоры» из Англии к берегам Гвинеи и составляют коллизию начальной части повествования. Корабль прибывает в Африку, входит в устье реки и становится на якорь возле деревушки, которая является «штаб-квартирой» местного царька Динго-Бинго. Начинается «сухопутная часть» повествования — наиболее насыщенная приключениями. Пока капитан и его приспешники занимаются покупкой рабов, юнга и Бен Брас сходят на берег и отправляются на охоту. Описывая приключения друзей, писатель окунается в привычную атмосферу «охотничьего праздника» с типичными для него эпизодами охоты на разнообразную дичь, центральным из которых является схватка с царем зверей львом. Попутно автор рассказывает и о повадках других африканских животных, о свойствах растений, особое внимание уделяя экзотическому баобабу. Не нужно обладать особой прозорливостью, чтобы понять, что и на этот раз, сочиняя свою историю, Рид хорошенько поработал с доступными ему книжными источниками, сведения из которых, в силу их вторичности, не отличались правдивостью — отсюда и неизбежные (и традиционные для Рида) «ляпы»: например, явно апокрифическая информация о местных погребальных обрядах или описание поведения мстительных бабуинов-мандрилов, сознательно осаждающих (!) охотников. Будем, однако, снисходительны к автору и согласимся, что без этих, пусть и не очень достоверных, сведений едва ли ему удалось бы выстроить захватывающую коллизию.
С возвращением на корабль приключения Вильяма, однако, не заканчиваются — негодяй-капитан за шесть взрослых негров-рабов продает юнгу Динго-Бинго. Интересно заметить, что Рид, при всем сочувствии американским рабам, не испытывает никакой любви к африканским неграм. Как и многие в викторианской Англии, он полагал, что в работорговле (кстати, запрещенной в Британской империи специальным актом парламента в 1833 году) во многом виноваты сами африканцы, торгующие собственными соплеменниками. Поэтому среди отрицательных персонажей романа не только капитан «Пандоры» и его подручные, но и отвратительный Динго-Бинго, его приближенные, негр-кок Снежок да и сами коренные обитатели Африки, совершающие странные ритуалы и продающие друг друга за спиртное, оружие и бижутерию.
Вильям с помощью Бена Браса убегает от своего хозяина и вновь оказывается на «Пандоре», когда та, груженная живым товаром, снимается с якоря. На этом сухопутная часть романа заканчивается, и герои вновь устремляются в море. Но далеко им уплыть не удалось: Снежок, добывая спиртное, случайно поджигает корабль, и тот взрывается. Капитан и несколько наиболее приближенных к нему членов команды, бросая своих товарищей, бегут на шлюпке, экипаж сооружает большой плот и плывет на нем, Бен Брас и Вильям строят свой — маленький (они задержались, освобождая из трюма негров-рабов) и догоняют большой. Однако негодяи работорговцы, испытывая голод, решают съесть юнгу. Бен Брас и Вильям бегут от людоедов на своем плотике. Бегство — счастливое избавление от ужасного соседства — венчает повествование. Вот финальные фразы романа: «Я мог бы рассказать вам еще много об опасностях, пережитых нами до того благословенного часа, когда мы увидели белые паруса прекрасного судна, которое взяло нас к себе на борт и доставило в Англию. Но, — пишет Рид, — я не хочу утомлять вас этими подробностями. Достаточно сказать, что мы спаслись; не случись этого, разве мог бы я рассказать вам всю эту историю? Мы живы до сих пор, Бен Брас и я. Мы остались моряками и плаваем по морям, но не под командой такого чудовища, каким был продавец невольников. Мы оба теперь капитаны. Я служу на судне, принадлежащем Ост-Индской компании, а друг мой на коммерческом судне, таком же красивом, каким была «Пандора», — он один из совладельцев этого судна. Бен Брас ведет честную и законную торговлю на берегах Африки. Груз его состоит не из негров, а из слоновой кости, золотого песка, пальмового масла, страусовых перьев. Как я понял, дела его идут хорошо, и всякий раз, когда он возвращается, то вносит на свой депозит значительную сумму в Банке Англии. Я радуюсь его процветанию, да и ты, читатель, без всякого сомнения, испытываешь те же чувства». Вполне викторианский финал — разбогатеть, но без пятен на репутации.
В отличие от многих своих викторианских современников Рид избегал назидательности, что называется, «напрямую», но совсем избежать ее, понятно, не мог. Так и в этом романе: единственное, от чего прямо предостерегает своих читателей-мальчишек автор, — бегство из отчего дома в поисках приключений на море. И звучит это у него почти по Чуковскому: «Не ходите, дети, в Африку гулять!» Нет там ничего хорошего, а в море нет никакой романтики. Можно предположить, что и «Убежавший в море» был написан как отклик на какое-то (или какие-то) вполне реальное событие, взбудоражившее тогда британское общество (и лично писателя). Но это, замечу, предположение, хотя, возможно, и не беспочвенное.
Хотя роман можно лишь условно назвать «морским», уже сам факт обращения Рида к морской теме означал многое и, прежде всего, то, что его дарование было явно на подъеме. Майн Рид развивался — и развивался довольно энергично. Уже в следующем, 1859 году он опубликует еще один морской роман — знаменитый «Морской волчонок», а потом, в 1864 году, историю о том, что случилось с Беном Брасом и Вильямом после их бегства от людоедов, — «Затерянные в океане». И это будет уже настоящий «морской» роман. Много лет спустя, уже на излете своей писательской карьеры, Рид вновь, после долгого перерыва, вернется к морской теме и создаст еще два романа — историю о путешествии в южных морях — «Сигнал бедствия» и роман о китобоях «Охота на левиафана». Но все это случится позднее, а тогда, в конце 1858 года, после публикации «Убежавшего в море», Рид уверенно шел к апогею своей литературной славы. Трудно определить начало ее расцвета. Но очевидно, что уже следующий, 1859 год стал очень важной вехой в этом восхождении.
На подъеме: романы 1859 года
«Linda Florida! Прекрасная страна цветов! Так приветствовал тебя смелый испанец, искатель приключений, впервые увидевший твои берега с носа своей каравеллы». Этими словами начинается роман Майн Рида «Оцеола», вышедший в трех томах in octavo в январе 1859 года под маркой одного из ведущих издательств викторианской Англии «Хёрст и Блакетт».
Надо сказать, что выход книги в солидном трехтомном исполнении не был первым знакомством британского читателя с романом. Начиная с первого январского номера, еженедельно (в течение двадцати шести недель) «Оцеолу» сериями — по несколько глав — печатал «Журнал Чемберса» — один из ведущих литературных журналов викторианской Англии[57]. Предыстория этой публикации такова. Майн Рид начал писать роман осенью 1857 года и тогда же предложил еще незавершенное произведение «Журналу Чемберса». Несмотря на то, что роман являлся еще незаконченным (можно предположить, что об этом обстоятельстве в редакции было неизвестно), журнал принял его к печати, а Рид, отложив в сторону воплощение иных задумок и проектов, принялся в великой спешке дописывать «Оцеолу». Под знаком этой спешки и прошли первые месяцы 1858 года — журнал требовал продолжения, а Рид, отговариваясь необходимостью внесения правки и дополнений, лихорадочно сочинял главу за главой. Как бы там ни было, в последнем июньском выпуске еженедельника были опубликованы последние главы романа. Тогда же к писателю обратились из «Хёрст и Блакетт» с предложением издать «Оцеолу» отдельной книгой. Условия договора на издание трехтомника были выгодны писателю — Рид, если и не числился в неписаном реестре «перворазрядных» авторов, считался литератором высокооплачиваемым. Правда, подготовка романа к отдельному изданию потребовала от Рида определенной работы — он дописал несколько глав, поправил текст. В январе 1859 года роман вышел из печати.
Уже с первых откликов стало понятно, что это успех, и успех очень значительный — во всяком случае, такого признания не удостаивался ни один из прежних романов, включая «Квартеронку». А ведь Рид, создавая эту книгу, двинулся по пути, прежде ему незнакомому, — на этот раз он сочинил исторический роман. Его действие начинается примерно в 1830 году на крайнем юге США, в «цветущей» Флориде. Майн Рид не отступил от викторианской традиции предварять повествование вступлением — своеобразным введением в действие, призванным погрузить читателя в атмосферу тех мест, где будут развиваться события. Но на этот раз он сделал его кратким. Стремительной была и завязка. Интрига «закручивается», едва читатель успевает познакомиться с главным героем книги — Джорджем Рэндольфом, юношей из плантаторской семьи. Тот становится свидетелем готовящегося преступления: один из рабов по прозвищу «Желтый Джек» собирается убить сестру героя Виргинию и ее служанку, заманив в пруд, где те обычно купаются, аллигатора. Рэндольф бросается на помощь сестре, но спасает ее не он, а сын владелицы соседней плантации Пауэлл. Молодые люди стали друзьями, а Рэндольф влюбился в сестру Пауэлла — черноволосую красавицу Маюми. Подружилась с братом и сестрой и Виргиния. Но против их дружбы — старшие Рэндольфы. Дело в том, что хотя соседи и были плантаторами, но в их жилах текла наполовину индейская кровь — их мать была индианкой. Юного Рэндольфа отправляют учиться в военную академию Уэст-Пойнт, Виргинию — в женский колледж. Минуло пять лет. Виргиния и ее брат, ставший лейтенантом Армии США, возвращаются на родину. Но Пауэллы уже не владеют своей плантацией — ее обманом захватил сосед, негодяй Аренс Ринггольд, а Пауэллы отбыли в неизвестном направлении. Между тем разгорается война с индейцами-семинолами, которых американцы хотят переселить на Запад. Армию индейцев возглавляет молодой энергичный вождь Оцеола. Рэндольф, владеющий языком семинолов, участвует в переговорах; он встречается с Оцеолой и узнает в нем своего друга Эдварда Пауэлла. После того как у его матери обманом отобрали поместье, он решительно встал на сторону семинолов. Так друзья оказываются противниками. Но это не препятствует их дружбе, она проходит через испытания ревностью, недоверием, предубеждением и предательствами — и они (прежде всего Оцеола — Рэндольфа) не раз спасают друг друга. Хотя индейцы под руководством Оцеолы весьма успешно противостоят Армии США, они, конечно, не могут выиграть войну в целом. Оцеола погибает. Но справедливость (не историческая, но личная — героя романа) торжествует: злодеи, чьими интригами и поступками был лишен имущества Пауэлл, развязана война, убиты мать и дядя Рэндольфа, — уничтожены. А главный герой обретает счастье, женившись на сестре Оцеолы — Маюми.
Характеризуя эту книгу Майн Рида, ее обычно называют приключенческой, что не совсем справедливо. Конечно, «Оцеола» — роман приключенческий, но и исторический одновременно. Однако в смысле традиции он, пожалуй, ближе к «историческому» роману А. Дюма-отца и Э. Сю, нежели к Вальтеру Скотту. Помещая в центр вполне реальных событий прошлого (война с семинолами 1835 года) вымышленного героя (Рэндольфа), а на периферии — лиц вполне исторических (Оцеолу, генералов Скотта, Клинча, президента США Э. Джексона), Рид, казалось бы, следует «вальтер-скоттовской» формуле. Но, трансформируя своего Оцеолу из чистокровного индейца в образованного сына плантатора Эдварда Пауэлла (что, конечно, совершенно не соответствовало действительности) и не стремясь к достоверному воссозданию «духа» и «буквы» событий войны (единственным исторически достоверным фактом в книге является разгром семинолами отряда майора Дейда), он, наоборот, отступает от этой формулы, приближаясь к тому типу авантюрно-исторического романа, который развивали Дюма и Сю. Очевидно, что Рид даже ближе к последнему, романы которого (как и романы Дюма) он, безусловно, читал. С Эженом Сю его сближает прежде всего мощный социально-критический пафос: роман Рида насыщен идеями демократизма и антиксенофобии, протестом против торгашеской сущности американской цивилизации. При этом Рид, конечно, далек от какой бы то ни было системной критики. Не забудем, для писателя американская республика — идеал государственного устройства! Поэтому, хотя он приводит подлинные факты обмана американцами индейцев, в его восприятии аморальна не система, а отдельные ее представители — такие как Аренс Ринггольд, генералы Скотт, Клинч, негодяи Спенс и Уильямс. Симптоматично, кстати, что главным злодеем — абсолютно безнравственным и лишенным морали — в романе выступает «Желтый Джек», беглый раб, воюющий на стороне индейцев только для того, чтобы мстить — жестоко и беспощадно. Социально-политическая заостренность книги указывает и на еще один — более близкий источник. Как известно, в викторианской литературе «моду» на социальную проблематику ввел Ч. Диккенс. В Англии после него уже никто не писал романов (даже авантюрных!), лишенных элементов социального критицизма. Поэтому дело было не только в личных общественно-политических убеждениях Рида (хотя и они играли свою роль), но и в определенной литературной традиции, на которую писатель как викторианский беллетрист просто не мог не ориентироваться.
Э. Хемингуэй как-то заметил, что все книги так или иначе повествуют или о войне, или о любви. Майн Рид написал книгу и о любви, и о войне. А еще «Оцеола» — роман, где герои не только любят и воюют, но и переживают всяческие — обычно головокружительные — приключения, где преданность, отвага и чистота помыслов постоянно сталкиваются с низостью, вероломством, предательством и корыстью. Как всегда, Рид постоянно помещает своего главного героя в почти безвыходные ситуации. И, как обычно, избежать неминуемой гибели ему помогает очередной deus ex machina[58]. Но надо отдать должное писателю, появление этого deus ex machina (чаще всего в лице Оцеолы) обычно мотивировано ситуацией и порой даже выглядит достоверно. Другое дело, что сам «Бог из машины», так легко и радикально поменявший свою этничность, не слишком достоверен. Впрочем, он и не должен быть достоверным, ведь «Оцеола» — роман романтический. И герой, имя которого вынесено в заглавие, воплощает черты героя романтического, даже «байронического» типа. Отсюда его гордое одиночество, обреченность, неземное благородство и недоступность суду человеческому. Исторический Оцеола был совсем иным, и мотивы его были совершенно «земными». Но не забудем, Рид не собирался писать, да и не писал документальную книгу о войне с семинолами. Он сочинял приключенческую историю, действие которой развивается на фоне событий этой войны. И герои этой истории — герои романтические, то есть исключительные персонажи, существующие в исключительных условиях. А викторианский читатель к таким героям давно привык. Чтобы убедиться в этом, нет нужды вспоминать романы В. Скотта, но достаточно перелистать книги современников Рида — У. Эйнсворта, Ш. Бронте или У. Коллинза. Да и среди персонажей Ч. Диккенса можно найти таких героев.
Еще одна особенность «Оцеолы» — мистический колорит. Прежние романы писателя были совершенно свободны от «чертовщины» и даже принципиально рационалистичны. В истории Рэндольфа мистической составляющей, напротив, принадлежит важное место. Линия сверхъестественного в романе связана с образом Хадж-Евы, которую автор называет индейской королевой (почему и чья она королева — он не поясняет). Впервые эта женщина таинственным образом появляется в ночном лесу, где лейтенант Рэндольф в одиночестве ожидает посланцев вождей — предателей дела семинолов, — чтобы предупредить его о подосланных убийцах. Затем она несколько раз спасает жизнь лейтенанта при сходных обстоятельствах, а еще заставляет его совершать поступки, смысл и назначение которых ему непонятны. Женщина эта, как утверждает герой, безумна. Речи ее туманны, с прозы она переходит на стихи и поет песни. Неразлучны с ней две ядовитые змеи: одна — гремучая — обвивает стан, другая — изумрудно-зеленая — шею. Но внешность ее не только не отталкивает, а даже совсем наоборот. Впрочем, судите сами. Вот как описывает ее рассказчик: «Я увидел высокую женщину средних лет, которая когда-то была красавицей, а потом подверглась бесчестью и поруганию. Так статуя греческой богини, разбитая руками вандалов, даже в осколках сохраняет свою величайшую ценность. Она еще не совсем утратила свое обаяние. Время пощадило благородные очертания ее груди, ее полных, округлых рук. Я мог судить об этом, ибо весь ее стан, обнаженный до пояса, был залит ярким лунным светом. Только черные волосы, в диком беспорядке рассыпавшиеся по плечам, немного прикрывали ее тело. Время пощадило и их: в роскошных косах, черных, как вороново крыло, не виднелось ни одной серебряной нити. Время не тронуло и ее лица. Все сохранилось — и округлость подбородка, и овал губ, и орлиный нос с тонким, изящным изгибом ноздрей, и высокий гладкий лоб…» Следует извиниться за объемную цитату, но — она того стоит! А безумна Хадж-Ева потому, что некий бледнолицый когда-то обманул девушку, и рассудок ее помутился. Хадж-Ева мстит всем, кто причиняет боль женщине, мстит за всех женщин. И экзотический внешний облик ее, и сравнение с греческой богиней вызывают вполне внятную ассоциацию с богинями мести — эриниями. Для современников Рида такая ассоциация была, видимо, более зрима — они куда лучше нас знали античную мифологию и ее героев. Но есть у Хадж-Евы и вторая функция — она охраняет любовь. Прежде всего, любовь своей соплеменницы Маюми. Потому и выступает ангелом-хранителем Рэндольфа. Но не его бережет она, а его любовь к индианке, и потому нет-нет да и спросит: а продолжает ли он любить, — ведь если любви нет, то и беречь Рэндольфа незачем.
Мистический элемент в романе — еще одно доказательство, что Рид как писатель развивался не в безвоздушном пространстве, но в насыщенной атмосфере викторианской литературной Англии и был открыт ее воздействию. Как раз в это время литературный мистицизм начинал входить в моду — вновь британским читателем оказались востребованы готические романы, на страницах журналов стали появляться и с интересом читались «страшные» истории и «рассказы о привидениях» Ш. Ле Фаню и А. Эдвардс, романы Ш. Ридделл[59] и У. Коллинза. Даже такой реалист и «прагматик», как Диккенс, и тот принялся сочинять мистические истории[60]. Рид, будучи чутким художником, не мог оставаться в стороне от этих процессов — не только в этом, но и во многих последующих романах он не упускал случая напустить «мистического тумана».
Итог романа предсказуем: погибли те, кто должен был погибнуть; счастье дано тем, кто его заслужил. Джентльмен Рэндольф не «уронил» своего достоинства и обрел награду в лице жены (красавицы Маюми) и богатства (земли, рабов и плантации). Верный соратник Рэндольфа раб «Черный Джек» получил свою возлюбленную Виолу, Виргинии (выдать ее замуж за Оцеолу автор, увы, не мог) был дан капитан Галлахер, приятель брата. Совершенно викторианский финал. У современного читателя подобное завершение может вызвать снисходительную улыбку, но, хочу напомнить, такова была традиция: зло обязательно должно быть посрамлено и вознаграждена добродетель. Иного финала викторианский читатель не понял бы и не принял.
Очевидно, что «Оцеола» — наиболее «литературный» из написанных к тому времени Майн Ридом романов. Дефиниция «литературный» не содержит какой-либо негативной оценки. Напротив, в данном случае «литературность» подразумевает стилистическое единство и несомненные сюжетные достоинства — прежде всего динамично развивающуюся коллизию и мотивированность поведения героев их характерами и ситуациями, в которые они попадают. Все это говорит прежде всего о том, что Рид как беллетрист энергично развивался. Он осваивал новые «художественные пространства», учился у своих современников, активно перенимая и творчески развивая их приемы и методы. Об этом же красноречиво свидетельствует следующий роман писателя — «Морской волчонок», увидевший свет через несколько месяцев после выхода «Оцеолы».
Этот роман хорошо знаком русскому читателю, поэтому нет надобности в пересказе. Но, поскольку книга, во-первых, до сих пор очень популярна в России, а во-вторых, безусловно является новаторской, несколько слов сказать о ней все же необходимо. Прежде всего стоит остановиться на заглавии. Наш читатель знает роман под названием «Морской волчонок». Непонятно, чем руководствовались переводчики, но так озаглавили русский перевод романа еще в XIX веке (у Сытина книгу «обозвали» еще «забористее» — «Морской волк»), и с тех пор он благополучно существует под этим названием. В оригинале он назывался по-другому: «The Boy Tar: or, A Voyage in the Dark». To есть «Запертый (как вариант: мальчик взаперти) мальчик, или Путешествие в темноте». Авторское название, как мы видим, изрядно отличается от переводческой интерпретации. Но поскольку оно «прижилось», мы тоже будем им пользоваться.
Прежде всего, «Морской волчонок» — юношеский роман, книга для мальчиков. Главным и по сути единственным ее героем является английский мальчик-подросток. Рид «эксплуатирует» ту же тему, что и в предыдущем «морском» детском романе — бегство юноши из дома в море в поисках приключений. Но на этот раз автор «строит» его по-другому: роман представляет собой своеобразный «рассказ в рассказе», роман-воспоминание. В роли повествователя выступает старый «морской волк», бывший шкипер торгового флота Филипп Форстер. Он давно в отставке и живет в тихой деревушке на берегу моря. У него нет семьи, но он не одинок — вокруг него постоянно вьются дети, слушая рассказы о его приключениях. Однажды мальчишки обращаются к нему с письмом, в котором просят рассказать какой-нибудь особенно яркий эпизод из его жизни. Капитан не может отказать детям и собирает их, чтобы поведать им «целую главу из своей жизни» — о том, как стал моряком. Повествование он начинает с детства, вспоминает о своей рано проявившейся тяге к морю, о моряке по имени Гарри Блю, который стал наставником в первых морских «подвигах». Один из таких подвигов описывается подробно: герой на ялике Гарри Блю отправляется на прибрежный островок, где его застигает прилив, а лодку уносит течением. Читатель, вероятно, помнит этот драматичный эпизод, когда прибывающая вода сначала заливает островок, а затем и накрывает с головой подростка, который пытается выжить, карабкается на шест, укрепленный в центре ушедшего под воду клочка суши. Но и это опасное приключение не отвратило мальчишку от моря. Он пытается устроиться юнгой на корабль, отплывающий в Перу, но в ответ слышит насмешки над малым ростом, советы повременить лет пять-шесть да подрасти еще немного. Тем не менее он пробирается в трюм и прячется там среди тюков и ящиков. Судно вместе с безбилетным пассажиром, укрывшимся на самом дне корабля, выходит в море. Так начинается основная часть повествования, посвященная приключениям подростка в темных глубинах огромного трюма.
«Путешествие на дне трюма» — таков русский вариант второй части заглавия книги, в оригинале — «The Voyage in the Dark» (то есть «Путешествие в темноте»). И то и другое, по сути, верно — юный Филипп, затаившийся в глубине корабельного чрева, оказался не только «на дне трюма», но и в полной темноте, и, сам того не ведая, угодил в ловушку. Он-то думал, что через один или два дня после выхода судна в открытое море покинет свое убежище и предстанет перед капитаном. Тот, конечно, не станет возвращаться в порт, а будет вынужден принять его юнгой. Так и сбудется мечта. Но «предстать перед капитаном» оказывается почти невозможно — мальчик находится на самом дне грузового отсека корабля; от палубы его отделяют многие метры плотно уложенных командой разнообразных ящиков, тюков с товарами, бочек и бочонков с жидкостями. Он взаперти, у него нет ни воды, ни еды, и к тому же он ничего не видит: его окружает полная, непроницаемая темнота. Таким образом, у Филиппа почти нет шансов, но он начинает борьбу за жизнь, пробиваясь сквозь толщу грузов к верхней палубе, к выходу из трюма.
Напряженные эпизоды освобождения ребенком самого себя из западни, которую он сам же себе устроил, читатели наверняка помнят, отметим, что в этой истории (как, впрочем, в любом сюжете Рида) есть не только «место подвигу», но и чудесам — разнообразным «роялям в кустах» (вроде бочонка с пресной водой или ящиков с галетами и сухарями — это на дне-то трюма?!) и неизбежному для юношеского романа «полезному знанию» (пресловутому «useful knowledge»!), — например, информации о том, как справиться с морской болезнью, как с помощью рычага двигать тяжелые грузы, или подробный рассказ о том, что собой представляет «норвежская» или корабельная крыса. К палубе Филипп пробивался почти полгода — столько, сколько длилось плавание корабля к Перу. То, что все закончится благополучно (в викторианском романе и не могло быть по-другому!), — ясно с самого начала, поскольку герой доживает до спокойной старости и рассказывает о своих приключениях. Но в романе важен не финал, а сама история о борьбе за жизнь. По сути, все романы Рида — в том числе юношеские — повествуют о том же, но никогда прежде схватка со смертью не представала перед читателем так обнаженно и не была такой захватывающей и напряженной, как в этом романе. Источником напряженности являются возраст и одиночество главного персонажа романа. Никогда прежде юные герои Рида не боролись в одиночку. Всегда рядом с ними были или взрослые, или верные друзья. В «Морском волчонке» герой оказывается один на один со смертельной опасностью. Еще одной, почти революционной для викторианского романа новацией является ограниченное художественное пространство произведения. Рид, хотя и был лично знаком с Эдгаром По, едва ли читал его знаменитую работу «Философия творчества». В этой статье американский романтик высказал идею о важности «замкнутого художественного пространства» для достижения «тотального эмоционального эффекта». Читатель, должно быть, помнит — Рид достигает в романе высокого эмоционального напряжения. Но вряд ли благодаря тому, что следует «инструкциям» По. Если Рид и читал его работу, едва ли осознанно мог воспользоваться идеями американца: По писал о рассказе, а Рид сочинял роман. Скорее всего, к этой идее он пришел интуитивно, но эта интуиция показывает, что Рид уже не просто вполне «освоил ремесло», но постоянно находился в поисках новых художественных решений. А это свидетельство, что писатель не только обладал незаурядным литературным даром, но талант его — от романа к роману — несомненно развивался.
Трудно сказать, заметили ли современники подлинно новаторский характер книги или восприняли ее как очередное сочинение известного романиста для английских подростков. Но оценить успех Рида как сочинителя сумели. В 1859 году в ежегодном альманахе «Выдающиеся современники» был опубликован очерк о писателе[61]. Этот очерк по запросу издательской фирмы, выпускавшей альманах, был написан им самим, но факт обращения к нему издателей был симптоматичен: теперь Майн Рида, наряду с учеными, политиками, аристократами и некоторыми писателями, причислили к плеяде «выдающихся», а это кое-что значило.
Роковое решение
Новый, 1860 год чета Ридов встретила в своем деревенском доме в Джеррардз Кросс. Никогда прежде писатель не был так благополучен: владел недвижимостью, имел солидный счет в банке, у него были масса творческих замыслов и уверенность в их осуществлении, и он был по-настоящему «завален» работой. Главным этой зимой стал роман «Отважная охотница», который Рид начал сочинять осенью минувшего года. Это был вновь большой «взрослый» роман. Его, как и «Оцеолу», Рид планировал издать в традиционных викторианских трех томах. Однако, еще не завершив, он предложил новое произведение все тому же «Журналу Чемберса», и тот принял его к печати. «Отважная охотница» выходила еженедельными выпусками по нескольку глав с 7 июля по 29 декабря 1860 года. Как и в прошлый раз, Рид писал роман (особенно заключительные главы) в большой спешке, едва успевая сочинить положенную часть текста к очередному выпуску. Поэтому, как и в случае с «Оцеолой», ему пришлось еще поработать с книгой при подготовке отдельного издания. Казалось бы, что за нужда была спешить с журнальной публикацией? Не разумнее ли было сначала завершить роман? Возможно. Но Рид привык работать в таком темпе и сочинять одновременно несколько вещей. К тому же этот своеобразный «препринт» был выгоден Риду — и по финансовым соображениям, и в качестве рекламной акции. Публикуя роман в журнале, писатель получал гонорар (а «Журнал Чемберса», будучи самым тиражным литературным еженедельником той поры, имел возможность хорошо платить своим авторам), но не утрачивал прав на произведение и в дальнейшем был волен распоряжаться им по своему усмотрению. Кроме того, публикация в журнале, предшествующая появлению романа в книжном формате, считалась престижной, почетной. Для викторианцев это был своеобразный «знак качества» писателя. Так печатались Ч. Диккенс, У. Теккерей, А. Троллоп, У. Коллинз, Дж. Элиот, Э. Гаскелл, Дж. Мередит и многие другие. Конечно, далеко не все из тех, кого печатали журналы, превратились в «классиков». Напротив, многие остались лишь в анналах истории английской литературы XIX века. Но все они, вне зависимости от современного статуса, были в то время популярны и востребованы британским читателем. К числу таких писателей, как мы видим, принадлежал и Майн Рид.
Позднее мы вернемся к «Отважной охотнице». Теперь же стоит обратить внимание вот на что: на рубеже 1850–1860-х годов Рид пользовался широкой известностью не только как писатель для юношества, но и как «специалист по экзотике». Свидетельством тому — заказанная издательской фирмой Дж. Роутледжа книга об экзотических народах, населяющих Землю. Она получила название «Необычные люди: Уникальные народы в доступном описании» (Odd People: Being a Popular Description of Singular Races of Man). Условия, на которых писатель взялся за создание этого труда, были весьма выгодны: фирма Роутледжа считалась одной из крупнейших в викторианской Англии. Известно также, что издатель не оговорил содержание книги и предоставил полную свободу автору. Единственным требованием было разнообразие: книга должна рассказывать о жизни племен разных континентов. Рид выполнил заказ: сборник, изданный летом 1860 года, включал 18 этнографических очерков. В них писатель знакомил молодых читателей с обычаями, нравами, внешним обликом, бытом и образом жизни «диких» народов — тех, кого он счел достойным внимания. Нетрудно понять, чем руководствовался автор, сочиняя книгу, — прежде всего он, конечно, стремился поразить воображение читателя. Этим и объясняется выбор «героев». Открывает книгу очерк о бушменах — обитателях Южной Африки, его сменяет рассказ об индейцах Амазонии, затем следуют истории о живущих на воде индейцах озера Маракайбо, эскимосах, «кентаврах Гранд-Чако» (индейцах Аргентины), каннибалах — островитянах Фиджи, туркменах, команчах, андаманцах, патагонцах, огнеземельцах и т. д. Без какой-либо системы — географической, антропологической или иной закономерности — автор перемещает своего читателя по континентам и климатическим зонам планеты, одно экзотичное племя сменяется другим, еще более экзотичным и «странным». Понятно, что информацию для своего сочинения Рид в основном черпал из вторых рук, и книга представляла собой компиляцию из многочисленных, главным образом не слишком достоверных, источников. Но других у Рида не могло быть — ведь этнография как наука тогда еще только зарождалась (о социальной антропологии еще и не слышали, хотя собственно антропология уже успешно развивалась), ни о какой научной методологии описания народов говорить не приходилось. Стоит ли поэтому удивляться откровенной апокрифичности большинства его очерков (в наши дни невозможно без улыбки читать о гигантах, населяющих Патагонию, о людоедах, обитающих на острове Фиджи, о «грязеедах» с берегов Ориноко или рассуждения о происхождении туркмен, нравах жителей Андаманских островов и т. п.). Впрочем, к научности Рид и не стремился — он был писателем, а не ученым. Тем не менее некоторые из его очерков — например, о команчах или индейцах Льяно-Эстакадо — и сейчас сохраняют свою познавательную ценность. Причина в том, что об этих племенах Рид писал, опираясь не только и не столько на книги, сколько на собственный опыт и личные впечатления.
Сочинение книги «о необычных людях» потребовало от Рида немалых усилий — ему пришлось много времени провести за чтением разнообразных текстов: научных трактатов и сочинений путешественников и натуралистов. Но время не было потрачено зря — книга имела успех. Издание было богато иллюстрировано — на 400 с небольшим страниц текста приходилось 12 искусных гравюр, изображающих экзотических туркмен, эскимосов, индейцев и т. д. в экзотических нарядах и интерьерах.
Очевидно, что книги для юношества пользовались постоянно возрастающим спросом у британцев. Чем, как не этим, объяснить интерес к сочинениям подобного рода со стороны такого издательского гиганта, как компания Роутледжа, которая вполне процветала и без детских книг? А между тем по выходу «Необычных людей» Роутледж заказал Риду еще одну детскую книгу, но на этот раз роман — причем роман «тематический» — об охоте на медведей. Забегая вперед отметим, что роман был написан Ридом очень быстро, и уже в следующем году Роутледж издал его под названием «Мишка, или Большая охота на медведя» (Bruin: or, The Grand Bear Hunt)[62]. Вполне возможно, что уже тогда Майн Рид получил заказ на еще одну, близкую по характеру к «Необычным людям», книгу — об экзотических животных. Фирма Роутледжа издала ее в 1866 году. Она получила название «Четвероногие, какие они и где обитают: книга по зоологии для ребят» (Quadrupeds, What They Are, and Where Found: A Book of Zoology for Boys). Эту книгу Рид писал долго — много дольше, чем книгу о «необычных людях». Видимо, она потребовала больших усилий и большего объема информации. Впрочем свою роль сыграло и то, что писатель был завален работой — слишком много обязательств он на себя взял, слишком много контрактов на создание новых произведений он заключил. Но об этом позже. Теперь же вернемся к «Отважной охотнице».
Отдельной книгой (в трех томах) роман вышел из печати в феврале 1861 года. По сравнению с журнальной публикацией он увеличился в объеме, и это говорит о том, что Рид специально его дорабатывал. Впрочем, если сопоставить журнальный и книжный варианты, становится понятно, что доработка не коснулась сюжета. Появился ряд новых эпизодов и сцен, но герои остались те же, не изменилась и композиция романа.
Если рассматривать произведение в контексте творческого развития писателя, становится ясно, что «Отважная охотница» знаменует важный этап в этом процессе. Можно утверждать, что книга развивает ту же линию, что и предыдущая — «Оцеола». «Отважная охотница» — роман прежде всего «американский» (события развиваются в США), любовно-авантюрный, приключенческий, роман об индейцах и социально-политический. Можно назвать его и историческим. Действие развивается в 1848 году — пусть недавняя, но уже история. Однако если в «Оцеоле» фоном служит весьма серьезное общественно-политическое событие — война с семинолами, то в «Отважной охотнице» таковое событие как будто отсутствует. На самом деле историческое событие есть, но оно глобального масштаба, а не «одномоментное». Фоном интриги романа является, с одной стороны, разрушение традиционного «пограничного» уклада, в частности, такого его института, как скваттерство[63], а с другой — начало массового переселения американцев на Дальний Запад. Важно и вот что: после долгого перерыва писатель вновь обращается к собственному опыту, «идет» туда, где он когда-то жил и наблюдал упомянутые процессы, что называется «воочию». Поэтому в определенном смысле «Отважная охотница» — еще и роман автобиографический.
Рид начинает свою историю вполне традиционно — с топографии места событий: с рассказа о Теннесси, о густых лесах, реках и озерах штата, о звуках и запахах природы, погружая читателя в атмосферу лесного края. Представив «общий план», автор перемещает читателя на расчищенный от леса участок подле хижины скваттера и знакомит с будущими героями: сначала с двумя сестрами-красавицами — старшей, смуглой и черноволосой Мэриен, и младшей, ослепительной блондинкой Лилиен, затем с их отцом — суровым скваттером Хикменом Холтом, а потом и с его визитером — отвратительного вида персонажем по имени Джош Стеббинс. Мы присутствуем при разговоре двух последних и узнаем о странной власти, которой обладает невзрачный Стеббинс над гигантом Холтом (первому известна некая тайна, способная «подвести под виселицу» последнего). Еще узнаем о том, что Стеббинс — мормон, он требует от отца отдать в жены Мэриен, которую он собирается увезти на Дальний Запад. Холт под угрозой некого разоблачения соглашается. Затем автор знакомит читателя с другими персонажами: Фрэнком Уингроувом, местным фермером, влюбленным в Мэриен, и полубезумной индианкой Су-вани, влюбленной уже в него. Таким образом, завязывается коллизия: есть влюбленные (Фрэнк и Мэриен), есть соперница-индианка, и есть злодей-разлучник (зловещий мормон). Имеется и роковая тайна, подчиняющая всех злой воле негодяя. Для многих «викторианцев» (для того же Уилки Коллинза, например) вполне достаточно для интриги. Но Риду этого мало — еще не появился главный герой романа. Этим героем является отставной капитан Армии США по фамилии Уорфилд. Капитан — не только самый важный персонаж романа, он выступает в роли повествователя (события излагаются от первого лица), и все происходящее подается сквозь призму его восприятия. Уорфилд уже знаком читателю Рида по роману «Тропа войны» и вот теперь появляется вновь. Его присутствие в Теннесси вполне мотивированно: он получает участок государственной земли, на котором находится вырубка Холта, в награду за участие в американо-мексиканской войне. Так переплетаются судьбы уже знакомых героев с судьбой Эдварда Уорфилда, а интрига усложняется: ведь Уорфилду предстоит выселить Холта с захваченного им участка. Дружба с Фрэнком Уингроувом, спасение златовласой Лилиен из лап пумы (а затем и взаимная любовь) еще теснее связывают героя с лесными жителями. Стеббинс увозит Мэриен на Дальний Запад. Вся округа взбудоражена слухами о золотых россыпях в Калифорнии. Уорфилд, будучи джентльменом, предлагает Холту деньги, чтобы тот уступил ему свою вырубку. Тот продает ее, а затем вместе с младшей дочерью и вновь появившимся Стеббинсом отправляется на Запад. Безумная Су-ва-ни в иносказательной манере (читатель Рида хорошо знаком с ней по монологам Хадж-Евы из «Оцеолы») рассказывает о судьбе, уготованной Лилиен (она должна стать одной из многочисленных жен главы секты мормонов), и указывает направление, куда ее увозят — Большое Соленое озеро[64]. Уорфилд и Уингроув бросаются в погоню. Начинается традиционный ридовский «роман дороги», в котором одно приключение сменяет другое, одна опасность — следующую, а преодоление разнообразных преград превращается в привычную череду испытаний отваги, ловкости и удачливости героев. На этом пути друзей ждут противоборство с силами природы и схватка с кровожадными индейцами арапахо и шайенн, союз с мирными индейцами юта. Среди последних нашла «тихую гавань» и «отважная охотница» — черноволосая индианка-полукровка Мэриен, сбежавшая от Стеббинса. Как это ей удалось сделать — неясно, но этим обстоятельством объясняется непонятное вначале возвращение мормона за другой дочерью Холта — Лилиен. Встреча друзей с «отважной охотницей», ее поединок с Су-ва-ни и гибель последней знаменуют счастливую развязку любовной линии «Мэриен Холт — Фрэнк Уингроув». Но остаются еще две незавершенные коллизии: Лилиен находится в плену у мормонов, не решена загадка отношений между Холтом и Стеббинсом. Благородным преследователям удается настичь караван мормонов. С помощью Мэриен Уорфилд спасает Лилиен, но мормоны бросаются в погоню. По следам идет опытный Хикмен Холт. Он находит своих детей и их защитников и, увидев, что Мэриен жива, переходит на их сторону. Теперь уже мормоны попадают в ловушку благородных героев. Стеббинс под дулами направленных на него ружей признается, что подтасовал улики, обвиняя Холта в убийстве жены. Скваттер, освобожденный от груза вины, решает отпустить Стеббинса, но когда узнает, что брак с его дочерьми был фиктивным и они обе предназначались в дар «пророку» мормонов, в гневе убивает негодяя. Все «узлы развязаны», все тайны раскрыты. Финал венчает традиционный «хеппи-энд»: герои возвращаются в Теннесси, женятся на своих возлюбленных и процветают на своих плантациях, окруженные любовью жен и детей.
Казалось бы, ничего нового — все вполне обычно для «ридовского» приключенческого повествования. Роман имеет привычную композицию, автор эксплуатирует традиционные сюжетные ходы, ситуации, персонажей; можно говорить даже о штампах: есть два героя (друзья-джентльмены), две возлюбленные (две сестры — «беленькая и черненькая»), неизменные индейцы («плохие» и «хорошие»), приключения, обязательный злодей и бракосочетание в финале (хотя на этот раз Рид «изменил» себе и «дал» своему герою не «черненькую» — как обычно, а «беленькую»). Имеется даже полубезумная индианка Су-ва-ни (Рид явно ориентируется на «Оцеолу»), хотя и выступает в качестве отрицательного персонажа, по сути, выполняет ту же функцию, что и Хадж-Ева, — она направляет героев, предупреждает о действиях противника.
Эту склонность к самоповтору не преминул отметить анонимный рецензент лондонского «Атенеума», поместившего в целом благоприятную рецензию на роман в номере от 9 марта 1861 года. К сожалению, он не обратил внимания, что в «Отважной охотнице» есть не только приметы самоповтора, но и очевидные новации. Связаны они прежде всего с особенностями построения сюжета. На этот раз Рид отошел от традиционного — линейного развития, когда интрига, все ее коллизии и события замыкаются на фигуре главного героя. В «Отважной охотнице» герой (Уорфилд) появляется в романе не сразу — лишь тогда, когда главный конфликт уже завязался, а все основные герои читателю представлены и действуют. Писатель еще не способен на полноправное развитие нескольких сюжетных линий в романе, но он явно движется в сторону усложнения художественной структуры. Линии повествования, дополняющие основную (например, Мэриен и Уорфилда, Мэриен и индейцев юта, Холта и Стеббинса), вполне «рудиментарны» и фрагментарны, но иллюстрируют развитие дарования писателя. О том же свидетельствует и юмористическая составляющая романа, связанная с двумя комическими персонажами, сослуживцами Уорфилда по Мексиканской войне — коротышкой О’Тиггом и его долговязым приятелем Верным Глазом. В викторианской литературе комические персонажи подобного рода, конечно, не редкость. Вспомним хотя бы героев романа Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (а также других романов писателя). Да и вообще, юмористическая стихия — типична для английской литературной традиции, но для Рида появление персонажей подобного рода было новым.
Конечно, для викторианской литературной традиции в целом ничего революционного «Отважная охотница» не содержала. Даже «мормонская тема», занимающая важное место в романе и, казалось бы, сенсационная, не была новой для викторианской литературы — примерно в том же, вполне негативном ключе о мормонах писали и до, и одновременно, и по-еле Рида. Тем не менее роман стал очередным свидетельством того, что Майн Рид как беллетрист постоянно растет. Расширялась не только тематика произведений, но усложнялась художественная структура его сочинений, совершенствовались сюжет и композиция. Важно отметить и вот что. «Отважная охотница» (наряду с «Оцеолой» и «Морским волчонком») открывает 1860-е годы — наиболее плодотворный период в творчестве писателя. Никогда прежде Рид не работал так успешно и так интенсивно, как в это десятилетие. Именно в 1860-е он не только сочинил лучшие свои романы, но вообще написал их больше, чем когда бы то ни было.
Казалось бы, что плохого, что Рид много трудился? Но дело в том, что ряд обязательств из осуществленных в этот период, он взял на себя вынужденно — того потребовали обстоятельства. О последних разговор пойдет позже. Теперь же отметим, что тогда, в самом начале 1860-х годов, будущее рисовалось Риду в радужных тонах: у него была масса замыслов, книги заказывали лучшие издательства. Ему хорошо платили. Он заключил контракт с издательством «Хёрст и Блакетт» на серию приключенческих романов. Переиздавали прежние сочинения: в 1860 году Роутледж выпустил в дешевом издании «Оцеолу» и «Тропу войны», а в 1861-м респектабельные «Чапмен и Холл» переиздали «Оцеолу» трехтомником под названием «Полукровка» (The Half Blood), активно перепечатывали его романы и американцы. Хотя переиздания не приносили денег писателю (права на большинство книг принадлежали издателям), но тешили самолюбие и умножали известность. В совокупности с творческой энергией Рида, с массой замыслов и уверенностью в своих силах — всё это создавало иллюзию бесконечности успеха и прочности положения, прежде всего финансового. Вот тогда, в конце 1860-го — начале 1861 года, Майн Рид и принимает решение, ставшее роковым, — заняться строительством и возвести на своем участке дом по собственному проекту.
В воспоминаниях о муже Элизабет Рид называет коттедж в Джеррардз Кросс «своим домом». Эмоционально она имела на это право — в нем прошли первые, самые счастливые годы их совместной жизни. Но юридически он не был «своим» — они его арендовали. А Джеррардз Кросс очень нравился и писателю, и его юной супруге. Им было удобно тут жить. Деревня была не слишком населена, располагалась неподалеку от Лондона, а ее окрестности весьма живописны. Поэтому Рид и решил обосноваться здесь по-настоящему. Казалось бы, что в этом решении рокового? Материальное положение Рида позволяло построить дом. К тому же он уже владел участками в деревне и несколько имел в долгосрочной аренде. Но решение это потянуло за собой последствия, серьезно осложнившие в дальнейшем его жизнь — и творческую, и материальную. Конечно, все дело было в характере писателя. Как мы видели, Рид всегда стремился к исключительности, старался выделиться. Это стремление формировало его судьбу. Очевидно, это реализовывалось и в литературе. Чем иным объяснить редкую настойчивость наделять протагонистов собственными чертами, писать от первого лица и заставлять своих героев совершать удивительные подвиги на охоте и на войне, путешествовать по равнинам, горам и по морю? Во всяком случае, все это нельзя объяснить только требованиями издателей и особенностями литературного рынка Викторианской эпохи.
Если бы Рид, строя свой дом, пошел по традиционному пути — заказал проект профессиональному архитектору или воспользовался «типовым» (а еще лучше — купил готовый коттедж) — все, вероятно, могло сложиться по-другому. Но он не только стремился быть уникальным, но и был самоуверен. Поэтому решил все осуществить сам: сочинить проект, сделать чертежи, нанять рабочих, руководить строительством. Даже возводить свой дом он решил из собственного кирпича: на одном из принадлежащих ему участков открыл (как уже упоминалось) глиняный карьер, принялся добывать глину, построил печь для обжига кирпичей, которые затем доставлялись к месту стройки. Эти начинания писателя можно было бы назвать милыми чудачествами — чего-чего, а чудаков в Британии всегда хватало! Но, во-первых, Рид решил строить большой дом; во-вторых, строение должно было быть совершенно необычного для Англии типа — в качестве образца писатель избрал мексиканскую гасиенду (хотя никаких чертежей у него, конечно, не было и представлял он ее чисто умозрительно). В-третьих, он не умел ни чертить, ни рисовать (Элизабет Рид с юмором вспоминала, как муж украшал поля листов рукописей каракулями, кои называл рисунками, но, что изображено на них, никто, кроме него, понять не мог). И, наконец, в-четвертых, Рид решил и заработать: кроме собственного дома он вознамерился построить еще десять (!) строений. Ему принадлежал земельный надел, который он запланировал разбить на участки, возвести на каждом по коттеджу, а затем продать или сдать их в аренду. Джеррардз Кросс, в силу своей близости к столице, активно развивался, и спрос на недвижимость существовал. То есть идея, в принципе, была вполне здравой. Но можно представить, какие расходы повлекла ее реализация! К тому же коттеджи были уменьшенной репликой большого дома писателя — гасиенды. Почему-то Рид был уверен, что такие дома — совершенно необычного для Британии вида, с плоской крышей — будут пользоваться спросом. Или, затевая такое грандиозное мероприятие, он не задумывался над последствиями? Сейчас уже не ответить на этот вопрос. Да и есть ли в том необходимость? Как бы там ни было, старт авантюре был дан летом 1861 года.
Едва ли имеет смысл погружать читателя в этапы воплощения этого грандиозного замысла — как расчищали площадки под строительство, рыли котлованы, забивали сваи, возводили фундаменты, подвозили кирпич и т. п. Памятуя о неугомонном характере писателя, ясно, что во всем этом он принял самое живое и деятельное участие. Куда интереснее вот какой факт: в конце 1860 года чета Ридов оставила Джеррардз Кросс и более чем на полгода перебралась в Лондон — писатель снял дом в районе под названием Вуберн Плейс. В воспоминаниях о муже вдова не комментирует причину этого переезда, отмечая лишь, что в лондонском доме был написан (а также начат и завершен) целый ряд романов, упоминая такие произведения, как «Охотники на медведей» (Bruin: or, The Grand Bear Hunt), «Лесные рейнджеры» (The Wood Rangers), «Охотник на тигров» (The Tiger-Hunter)[65], книгу «Четвероногие, кто они такие и где водятся». От себя добавим, что последняя из упомянутых, скорее всего, была только начата здесь — закончил ее Рид в 1866 году (отдельным изданием «Четвероногие» вышли в следующем — 1867 году). В доме на Вуберн Плейс Рид работал и над подготовкой «Отважной охотницы» к отдельному изданию.
Чем был вызван переезд в Лондон? Ведь известно, что писатель не любил жить там (как, впрочем, и в любом другом большом городе), справедливо полагая, что столичная суета мешает ему работать, а зимние лондонские смоги (прочитайте впечатляющее описание одного из них в романе «Жена-дитя»!) пагубно сказываются на здоровье. Ответ очевиден: кроме необходимости посвятить какое-то время работе в библиотеке Британского музея (ему были необходимы материалы для работы над «Четвероногими») Риду пришлось очень много общаться с архитекторами, составляя эскизы, планы и чертежи будущих строений. Он довольно быстро понял, что самостоятельно эту работу не осилить. Поскольку объем работ был по-истине чудовищно велик, он не мог постоянно ездить из Джеррардз Кросс в Лондон и обратно. Но, конечно, причина переезда заключалась не только в этом. Ему необходимо было больше времени уделять литературным занятиям. В деревне слишком много соблазнов заняться чем-то иным, помимо сочинительства. Кроме романа «Отважная охотница», который он тогда готовил к изданию, Рид взялся написать небольшой роман (по объему, скорее, повесть) под названием «Жак Депар» (в оригинале «Despard the Sportsman»). Его предполагалось выпустить в дешевом издании для распространения на железнодорожных станциях (как видим, прогресс постепенно проникал и в такую консервативную сферу, как британское книгоиздательство). Он также сочинял роман для издательства Дж. Роутледжа («Брюин»), С художественной точки зрения текст непримечательный, но благодаря героям (русским дворянам-охотникам) — любопытный для наших соотечественников. Помимо упомянутых книг Рид принялся за «вольный перевод» двух романов Луи де Бельмара, писавшего под псевдонимом Габриэль Ферри. Первый из них — «Лесные бродяги, или Трапперы Соноры» — вышел осенью 1860-го, второй — «Охотник на тигров» — в 1861 году. Понятно, что романы эти — никакие не «переводы». Писатель знал французский, но органически — по характеру своему и темпераменту — не был способен к скрупулезному воспроизведению чужого текста. Да и само понятие «художественный перевод» имело тогда несколько иной смысл, нежели теперь, об авторских правах никто особо не задумывался — «пиратство» процветало. Единственная страна, у которой с Великобританией существовал договор об авторском праве, была Пруссия. Даже с США такой договор появился только в 1890-х годах. Что уж тут говорить о «вольном переводе», по сути, пересказе. Характерно, что романы де Бельмара были изданы (а затем многократно переиздавались) без упоминания первоисточника и под совершенно иными названиями[66]. Всего лишь год или два назад Рид, скорее всего, отверг бы предложение взяться за «перевод» какого-либо текста, даже и де Бельмара. У него немало имелось и собственных замыслов! Но теперь ситуация изменилась — ему нужны были деньги. Конечно, положение не было отчаянным, но со строительством расходы резко возросли и следовало ожидать, что они возрастут еще. А Хёрст и Блакетт предложили Риду столько же, сколько за оригинальные произведения, и он согласился. Работу сделал быстро, и один за другим романы вышли солидными трехтомниками.
Конечно, ни о каком особенном «творчестве» здесь не было и речи — в основании упомянутого «предприятия» лежал прежде всего коммерческий расчет. Теми же соображениями можно объяснить и еще одну инициативу Рида начала 1860-х — сочинение наставления для игры в крокет. Книга называлась просто: «Крокет. Учебник». В наши дни крокет — игра малоизвестная, но тогда она входила в моду (пик популярности пришелся на конец XIX века — в 1900 году крокет даже включили в программу Олимпийских игр!) — прежде всего в аристократической среде. Крокет сродни гольфу, но требует меньших физических усилий (да и поле требуется совсем небольшое), поэтому в него можно играть даже после плотного обеда, что немаловажно для завсегдатаев аристократических клубов. Исторически крокет (croquet) — игра французская, но в Англию она попала не из Франции, а из Ирландии, куда в свое время ее завезли религиозные эмигранты-французы (скорее всего, в XVII веке) и где она была хорошо известна. В отличие от Британии второй половины XIX века в Ирландии в нее играли в основном простолюдины и мальчишки. Мальчишкой выучился играть в крокет и Майн Рид. И вот теперь, видя, что забава входит в моду среди аристократов, решил на ней подзаработать. Интересный факт: учебник он издал у «старого знакомца» Ч. Скита за свой счет, и, таким образом, авторские права остались у писателя. Расчет оказался верным — эта небольшая книжица (объемом менее ста страниц) пользовалась устойчивым спросом, и в 1860-е годы ее переиздавали почти ежегодно, что приносило автору небольшой, но довольно стабильный доход. Кстати, о доходах. Элизабет Рид вспоминает в своей книге о судебном процессе, который в середине 1860-х затеял, а затем выиграл ее супруг. Так вот, он был связан именно с правами на «Крокет». Мадам Рид писала: «Однажды, гостя в доме у своего приятеля, он обнаружил книжку под названием «Правила крокета», написанную неким «Любителем». Изучив ее, писатель понял, что это его собственная книга под иным названием. При продаже книгу вкладывали в коробки с оборудованием для крокета, а издал ее лорд Эссекс. Майн Рид потребовал объяснений и изъятия книги с рынка. Получив отказ, он обратился к адвокату, и в результате суд предъявил иск лорду Эссексу. Дело завершилось тем, что писателю выплатили 125 фунтов, а проигравшая сторона оплатила судебные издержки и уничтожила оставшиеся экземпляры».
Тогда же, в начале 1860-х годов, Майн Рид, который на протяжении всего «британского периода» сочинял исключительно крупную прозу, начинает публиковать и рассказы. С чем был связан этот возврат, казалось бы, к давно оставшемуся в американском прошлом жанру? Ответ на этот вопрос, скорее всего, также следует искать в материальном интересе, тем более что первыми рассказами, которые Рид опубликовал, были истории, впервые появившиеся еще на страницах филадельфийских «Гоудис ледис бук» и «Журнала Грэма». Впрочем, вскоре увидели свет и рассказы, написанные специально для публикации в британских журналах. Ясно, что Рид в общем-то никогда серьезно не относился к малому жанру. Симптоматично, что, хотя он и написал более двух десятков рассказов, при жизни никогда не пытался собрать и выпустить их отдельным изданием[67]. Главные книги его рассказов — «Пронзенное сердце и другие рассказы» и «Дерево-ловушка и другие истории» — были собраны и вышли уже посмертно, в середине 1880-х.
Обращение писателя к короткой прозе являлось и объективным свидетельством изменений, которые происходили на викторианском литературно-издательском рынке. Они были связаны с постепенным удешевлением производства печатной продукции, с одной стороны, и с численным ростом среднего класса (и просто образованных людей) — с другой. В годы, когда Рид занимался литературной деятельностью, в жизни британцев все большее место начинали занимать литературные журналы — ежемесячные, двухнедельные, еженедельные. Они становились все более доступными по цене и постепенно вытесняли традиционные (и весьма дорогие!) ежеквартальники (quarterlies) и ежегодники (annuals). Новые технические возможности делали периодические издания полиграфически более совершенными и дешевыми. С каждым годом их становилось все больше, и публика постепенно привыкала их читать. Хотя журналы публиковали и романы (в том числе и романы Рида), короткая проза вытесняла на их страницах крупные формы, все больше пространства освобождая для рассказа. Писатель не дожил до золотого века новеллы (1890–1910-е), но был свидетелем и участником (не слишком, правда, активным) его начальной фазы; его обращение к жанру в 1860-е и последующие годы — тому подтверждение. Однако будем справедливы: Майн Рид, сформировавшись как литератор в 1840–1850-е годы, все-таки под настоящей «литературой» прежде всего подразумевал роман, а к рассказу относился довольно пренебрежительно.
Весной 1861 года эскизы и чертежи будущих строений были готовы и Рид поспешил обратно в деревню — пора было приступать к основной фазе строительства. Конечно, он не собирался собственноручно возводить стены и класть кирпичи — Рид был способен на экстравагантные поступки, но не настолько, чтобы избрать себе такое увлечение (хотя, например, сэр Уинстон Черчилль слыл искусным каменщиком и не чурался самозабвенно заниматься кладкой). Его главной заботой теперь было обеспечить финансирование предприятия. Какими средствами обладал Майн Рид? По прошествии стольких лет ответить на этот вопрос, конечно, невозможно, но то, что он был состоятелен, бесспорно. Его доходы складывались из авансов от издателей и гонораров от журнальных публикаций, из отчислений за театральные постановки (тогда на столичной и провинциальной сценах с успехом шли его инсценировки романов «Квартеронка» и «Оцеола»), а также от сдаваемых в аренду принадлежавших ему земель. Элизабет Рид сообщает, что за «взрослый» роман ее мужу обычно платили около тысячи фунтов, за «ювенильный» — 600–700[68]. Конечно, год на год не приходился, но в среднем, по ее подсчетам, выходило, что доходы составляли около двух тысяч фунтов стерлингов ежегодно. Миссис Рид не указала конкретный отрезок времени, к которому относится такая сумма, тем не менее ясно, что в 1860-е годы — период наибольшей творческой продуктивности — он, скорее всего, получал эти деньги. Насколько можно судить по характеру Рида, накоплений он не делал, но и взаймы не брал. Во всяком случае — до начала строительства. Но теперь, имея в перспективе большие расходы, вынужден был пойти на заимствование. Обеспечением сделки стали принадлежавшие ему земли в Джеррардз Кросс. Он пошел на этот шаг без колебаний: Рид был уверен в перспективах — как удачливый беллетрист и как будущий владелец изрядной недвижимости. Да и те несколько тысяч фунтов стерлингов, которые он занял, едва ли теперь могли сильно поразить его воображение — с теми доходами, которые он имел от своих книг, он мог позволить себе подобные займы. А ведь были еще и другие поступления, да и замыслов (воплощение которых в перспективе принесет деньги) в его голове роилось немало. Но начавшаяся в США Гражданская война между рабовладельческим Югом и свободным Севером заставила его отложить привычные сюжеты в сторону.
Читатель может подумать, что Майн Рид снова решил круто поменять течение своей жизни и устремился на войну. Во всяком случае, от человека с таким характером можно было ожидать чего-то подобного, тем более что писатель всегда был яростным противником рабовладения. Если бы Гражданская война в Америке разразилась на десять или даже лет на пять раньше — он, скорее всего, так бы и поступил. Но теперь это был уже другой человек. Не то чтобы взгляды его изменились или поменялись убеждения. Отнюдь. Он продолжал оставаться все тем же либералом, республиканцем и сторонником освобождения рабов. Но за годы, прожитые в Англии, он «вписался» в викторианскую действительность, «отвоевал» себе «место под солнцем» (и, надо сказать, неплохое) и пустил корни — женился, обзавелся недвижимостью, обрел достаток. Возможно, он и хотел бы вновь надеть мундир офицера-добровольца Армии США, но ему уже было прилично за сорок, он погрузнел, да и обязательства необходимо выполнять — Рид вполне сознавал свою ответственность перед «теми, кого приручил»: женой, издателями, банкирами, строительными рабочими и т. д. Вот может быть позднее — он закончит строительство, расплатится с долгами, напишет романы, и вот тогда… Но этого не случилось — на войну он не попал и обязательства не выполнил. А в Америку уехал, но уехал не победителем, а раздавленным обстоятельствами, растерянным, разорившимся, выбитым из ставшего уже привычным уклада жизни. Но произошло это несколько лет спустя, а пока (не забудем, Рид прежде всего — писатель!) он решил написать новый роман. И то, что этот текст был «спровоцирован» Гражданской войной в США, — несомненно. Это антирабовладельческий роман «Мароны» (The Maroon), который Майн Рид взялся сочинять сразу же по возвращении в Джеррардз Кросс.
Казалось бы, вполне логично, что такой знаток США, как Рид, должен был взяться за роман на американском материале: «Квартеронка» да и другие романы красноречиво демонстрируют, что писателю удавалось вполне успешно сочетать мелодраматический сюжет с антирабовладельческим пафосом. Но едва ли ему удалось бы повторить ошеломительный успех «Хижины дяди Тома» Г. Бичер-Стоу. Впрочем, Рид и не собирался писать «политический» роман — он сочинял приключенческое повествование. А «Мароны» — при всем анти-рабовладельческом подтексте — книга прежде всего приключенческая, авантюрная. Действие романа развивается в 1820-е годы на острове Ямайка — британской колонии и одном из центров мировой работорговли. Лофтус Воган — судья и владелец богатой плантации «Горный приют» получает два письма. Первое его радует — в нем сообщается о скором приезде мистера Монтегю Смизи, лондонского бонвивана и владельца соседней плантации (крупнейшей на острове). Воган планирует выдать за него свою дочь Кэт и, таким образом, стать самым богатым человеком на острове. Второе — огорчает: на одном корабле с мистером Смизи прибывает племянник Вогана Герберт. Сын его покойного брата беден, и плантатор совсем не жаждет его видеть. Их и встречают по отдельности — Смизи везут в дом плантатора, а Герберта — в уединенный дом управляющего. Племянник оскорблен и едет в дом дяди. Визит заканчивается ссорой и разрывом отношений. Герберт уходит из негостеприимного дома. Но прежде, чем это случается, юноша влюбляется в Кэт Воган, а та — в него. Рассорившись с дядей, Герберт ночует в лесу, знакомится с вождем маронов (свободных негров) Кубиной и вместе с ним спасает беглого раба плантатора Джесюрона — соперника и врага Лофтуса Вогана. Сбежавшего раба зовут Сингуэс. Он принц, сын султана и прибыл на Ямайку, чтобы разыскать и выкупить из рабства свою сестру. Джесюрон злодейски лишает его свободы, клеймит и превращает в невольника. Кубина укрывает беглеца. Джесюрон берет Герберта на работу: узнав о родстве последнего со злейшим врагом, он решает выдать за него свою дочь Юдифь. Та должна влюбить его в себя (вместо этого Юдифь влюбляется сама, а Герберт продолжает любить Кэт). Право наследовать «Горный приют» у племянника появится в том случае, если, во-первых, Лофтус умрет, и, во-вторых, последний не успеет завещать имущество дочери. Кэт Воган — дочь рабыни и по ямайским законам не может наследовать имущество родителя «естественным образом». Погубить Лофтуса помогает чернокожий колдун Чакра, которого в свое время Воган осудил на смерть, а Джесюрон тайно освободил и помог спрятаться. Кэт любит Герберта, но под нажимом отца (будучи уверена, что кузен любит Юдифь) дает согласие на брак со Смизи. При помощи Синтии — рабыни, влюбленной в марона Кубину, колдуну удается отравить Лофтуса. Чакра обещает Синтии приворожить Кубину. Последний любит служанку Кэт рабыню Йолу, та отвечает марону взаимностью. Йола узнает в беглом рабе своего брата. Кубина рассказывает историю Сингуэса Лофтусу Вогану, и тот решает расправиться с Джесюроном. Хотя чувствует себя Лофтус плохо, он отправляется в столицу острова, чтобы возбудить дело против врага. Однако по дороге умирает. Чакра, опасаясь, что тайна смерти судьи будет раскрыта, убивает Синтию, а затем с приятелями бандитами нападает на усадьбу Вогана: у него свои мотивы — он не только хочет отомстить Вогану, но еще и пылает преступной страстью к красавице Кэт. Пока бандиты грабят и поджигают усадьбу, Чакра уносит Кэт. Смизи, вместо того, чтобы защитить невесту, прячется, а потом бежит с острова. Кубина и Герберт бросаются в погоню и спасают Кэт. Джесюрон и Чакра гибнут. В финале Кэт и Герберт женятся (Кубина и Йола — тоже) и обретают счастье во вновь отстроенной усадьбе.
Считается, что роман не принадлежит к числу шедевров писателя, и, наверное, это суждение справедливо. Рида еще при жизни упрекали, что книга слишком «населена», характеры «размыты», поступки героев не всегда мотивированы ситуацией, а их поведение больше подчиняется воле автора, нежели логике событий и обстоятельств. Уличали его и в незнании местных реалий (в частности, религиозных культов), в фактических и географических ошибках, в излишней романтизации маронов и т. п. Здесь не с чем спорить — все это правда. Объяснить эти «особенности» книги можно и тем, что на Ямайке Рид никогда не был, и тем, что писал он ее в большой спешке (уже в январе 1862 года началась публикация объемного произведения в еженедельнике Cassell’s Illustrated Family Paper[69], a в августе книга вышла трехтомником). Но критики книги не обратили внимания на два очевидных ее достоинства. Во-первых, несмотря на «перенаселенность», она увлекательна и захватывает читателя буквально с первых страниц. Во-вторых, — и это обстоятельство объясняет первое, — Рид впервые продемонстрировал (и реализовал) умение выстраивать и развивать несколько повествовательных линий в романе, активизирующих и дополняющих основную. Читатель, вероятно, заметил, что к этому «многоголосию» писатель шел постепенно — год от года, от текста к тексту сюжеты романов усложнялись, становились художественно более убедительными и красочными. С этим «завоеванием» в дальнейшем Рид уже не расстанется: подобная «полифония» превратится в характерную особенность многих его романов, — не только написанных сразу по-еле «Маронов» — «Затерянные в океане», «Белая перчатка», «Всадник без головы», но и лучших его книг последующих лет.
Завершение краткого, но очень интенсивного в творческом плане лондонского периода и возвращение в Джеррардз Кросс не слишком изменило традиционный распорядок дня писателя, «львиная доля» в котором всегда принадлежала сочинительству. Правда, как свидетельствовала супруга, он отказался от ежедневных длительных прогулок и перестал ходить на охоту. То и другое заменили ему ежедневные инспекции строительных площадок. Миссис Рид вспоминала, что в те дни муж неизменно вставал очень рано и появлялся на строительстве почти одновременно с рабочими. Он внимательно смотрел за тем, как производятся работы, и «горе было тому, кто относился к своим обязанностям спустя рукава. Голос писателя разносился далеко: можно было подумать, что он снова штурмует Чапультепек или что отряд диких индейцев, вставших на тропу войны, вторгается в мирную деревню! В такие моменты его трубный глас разносился, без преувеличения, на милю в округе».
Все, что было связано с возведением его гасиенды и коттеджного поселка, безмерно его интересовало, но основную свою энергию Рид, конечно, направлял на создание новых произведений и работал очень интенсивно. Судите сами: не успев даже закончить «Маронов» (роман еще печатался в журнале), он взялся писать продолжение «Охотников за растениями» («Ползуны по скалам»), а затем и продолжение «Убежавшего в море» — «Затерянные в океане». Когда «Мароны» вышли отдельным изданием, он тотчас принялся сочинять инсценировку романа, и уже в 1864 году пьеса с успехом шла в лондонских театрах.
Мы уже писали, что в эти годы все более серьезное место в литературной жизни викторианской Англии начинают занимать литературные журналы. С каждым годом их становилось не только больше, но происходила «специализация» периодических изданий. Возникали юмористические журналы (например, в 1861 году был основан знаменитый Fun), журналы для семейного чтения, дамские, для девочек и девушек, издания, специализировавшиеся на «страшной» прозе, научно-популярные и т. п. Появились и специальные журналы для мальчишек: «Бойс джорнэл», «Бойс оун мэгэзин», «Инглиш бойс джорнэл», «Эври бойс мэгэзин», «Бойс ов Ингланд» и т. д. Они конкурировали, и с их стороны шла настоящая «охота на авторов». Поскольку в Англии Рид считался «юношеским писателем номер один», его приглашали к сотрудничеству и он с удовольствием откликался на предложения сочинить роман или рассказ. И если «препринт» «взрослого» романа был для Майн Рида скорее исключением, нежели правилом, то, начиная с романа «Затерянные в океане», появившегося в первых номерах только что основанного (в 1863 году) журнала «Бойс джорнэл», такие публикации стали совершенно обычными. Начиная с 1863 года в «журнальном исполнении» впервые перед читателями представали практически все «юношеские тексты» Рида — «Ползуны по скалам», «Молодые невольники», «Водой по лесу», книги 1870-х годов. Поскольку Рид был хорошо знаком не только британским, но и американским юным читателям, ему нередко удавалось одновременно продать один и тот же текст и британцам, и американцам. Так случилось, например, с романом «Водой по лесу» (русскоязычному читателю он больше известен под названием «На бревне по Амазонке»), который с разницей в несколько месяцев печатался сначала в лондонском «Бойс джорнэл», а затем в бостонском «Ауэр янг фолке». Можно привести и другие примеры подобного рода.
Кого-то, возможно, покоробит такая предприимчивость писателя, но мы не должны забывать о двух очень важных обстоятельствах. Прежде всего, о «пиратстве». Книги Рида печатались не только в Великобритании, но и в США, и в основном — пиратским способом. За эти издания он не получал ни гроша. А публикация в журнале, хотя и не предохраняла от пиратского воспроизведения текста, но приносила дополнительный доход. Последнее обстоятельство было, безусловно, главным — писатель отчаянно нуждался в деньгах. Строительство не только поглощало те деньги, которые он получал за свои книги (надо сказать, немалые), но понуждало к новым заимствованиям, которые, в свою очередь, постепенно, но верно вели его к финансовой катастрофе. С дистанции времени видно, что он мог ее избежать. Для этого необходимо было сделать несколько вещей. Во-первых, прекратить строительство коттеджного поселка. Во-вторых, изменить образ жизни: отказаться от дома в Лондоне, сократить штат слуг, «остановить» перманентное обновление гардероба, перестать совершать бесполезные покупки и не увлекаться лошадьми. Но ничего этого Майн Рид не сделал — образ жизни оставался прежним, отказываться от дорогостоящих причуд и привычек он не собирался. Неужели он не видел, что долговая петля постепенно затягивается? Судя по всему, тогда — в первой половине 1860-х — он не считал свое положение катастрофическим, был уверен в том, что так или иначе все наладится, коттеджи вскоре будут куплены или хотя бы арендованы. Но ни на начальной стадии, ни по завершении строительства эти необычные постройки так и не нашли владельцев. Забегая вперед скажем, что, когда положение дел станет действительно отчаянным, Рид пойдет на решительные шаги, но уже исправить что-либо будет поздно. А пока жизнь его была наполнена хлопотами по строительству и литературным трудом. Писатель энергично сочинял и, видно, полагал возможным поправить дела разнообразными литературными проектами (мы уже отмечали, что никогда прежде он не работал так интенсивно): брался за любую работу, сулившую доход, — сочинял рассказы и романы, «переводил» де Бельмара, написал учебник по крокету, даже пошел на соавторство, чего прежде никогда не делал. Последний эпизод да и сама фигура соавтора Рида достойны того, чтобы остановиться на них особо.
«Каннибал Чарли»
В воспоминаниях миссис Рид есть интересная история. Зимой уходящего 1862 года в лондонском доме писателя появился весьма странный субъект. Одет он был довольно необычно — в грубое неопределенного цвета одеяло с отверстием для головы на манер латиноамериканского пончо. Простоволосый, с обветренным лицом и клочковатой бородой. В руках он держал коричневый бумажный пакет. Рид выслушал этого человека — оказалось, он недавно вернулся из Австралии. Поскольку время было обеденное, то незнакомца пригласили к столу. За едой тот признался, что почти забыл, как пользоваться ножом и вилкой, потому что очень долго находился вдали от цивилизации, а за время своих скитаний шесть раз обогнул земной шар и даже жил среди каннибалов. Звали его Чарлз Бич. После трапезы писатель и необычный визитер уединились в кабинете. В пакете находилась рукопись гостя. По словам Э. Рид, Бич пытался встретиться с лондонскими издателями, но те не согласились его выслушать, поскольку внешность его не внушала доверия. Так он попал в их дом. С помощью Майн Рида рукопись была переработана и превратилась в трехтомный роман, опубликованный в 1864 году под названием «Пропавшая Ленор[70], или Приключения Перекати-Поля» (Lost Lenore, or The Adventures of a Rolling Stone).
Оставим эту версию на совести миссис Рид. На самом деле все было не так — точнее, не совсем так. Чарлз Бич действительно появился в лондонском доме Рида в середине декабря 1862 года. В руках у него был пакет с бумагами, но в нем находилась другая рукопись — «История искателя приключений в Новой Гвинее». Неправда и то, что Бич не смог встретиться с лондонскими издателями. К Риду этот человек попал прямиком от издателя «Отважной охотницы» Р. Бентли. Кроме пакета с рукописью у Бича имелось рекомендательное письмо Бентли писателю. Письмо не сохранилось, но, судя по всему, издатель предлагал своему автору переработать рукопись и «довести» ее до «нужной кондиции» — с тем, чтобы он смог издать ее. Сохранилась переписка Р. Бентли с редакторами. Из нее следует, что в издательстве отнеслись к Бичу с большим вниманием — прочитали его рукопись, обменялись мнениями, но пришли к выводу, что в настоящем виде издать ее невозможно: рукопись «нелитературна», в данном случае необходима не редакторская, а литературная правка — текст должен быть «переработан» (то есть переписан заново) профессиональным писателем. Так и возникла фигура Рида, которого Бентли знал как человека, во-первых, способного работать быстро, а во-вторых, падкого до всяких «диковинок». Знал ли он о том, что Риду нужны деньги? Может быть. В любом случае, ни о какой благотворительности не могло быть и речи — Рид должен был получить столько же, а возможно и больше, чем «автор». То есть речь могла идти о сумме никак не меньше 100 фунтов стерлингов. Такими деньгами Рид не мог разбрасываться и после знакомства с рукописью взялся ее переработать — то есть переписать заново. Хотя, как мы знаем, писатель тогда же сочинял несколько собственных книг, за три с небольшим месяца он переписал историю «каннибала Чарли» (так прозвала Ч. Бича миссис Рид), и уже в мае 1863 года книга вышла под названием «Эндрю Деверел: История искателя приключений в Новой Гвинее» (Andrew Deverel: The History of an Adventurer in New Guinea). Интересно, что Рид выполнил для Бентли «программу максимум». В одной из записок редактору издатель писал, что хотел бы выпустить записки Бича в двух томах. После заключения редактора о низком качестве текста издатель обращается с просьбой «набрать материал» хотя бы на один том. После того как Рид переписал рукопись, «Эндрю Деверел» вышел в двух полновесных томах.
На этой — первой для «каннибала Чарли» книге — сотрудничество начинающего литератора с Бентли и закончилось: то ли книга не принесла ожидаемого дохода, то ли издатель посчитал хлопоты, с ней связанные, слишком обременительными. А может быть, дело было вовсе и не в Бентли, а в «творческом тандеме» Рида и Бича. Вполне возможно, что авторов (читай — Рида) не удовлетворили финансовые результаты предприятия, и они решили, что без Бентли смогут заработать больше. В пользу последней версии говорит то обстоятельство, что следующая книга Бича вышла под издательской маркой Ч. Скита, у которого Рид неоднократно печатался в прошлом и еще напечатается в будущем. К середине 1860-х годов Скит уже давно перестал быть начинающим издателем — он «заматерел» и выработал собственную «схему» работы с авторами, согласно которой страховал риски, заставляя писателей участвовать в производственном процессе, перекладывая на них изрядную часть расходов, но явно предпочитая журавлю в небе синицу в руках, довольствуясь небольшим процентом прибыли. В случае успеха авторы могли получить хороший доход, но случалось это, видимо, нечасто. Книга получила название «Пропавшая сестра, или Приключения Перекати-Поля» и вышла уже в следующем — 1864 году. Интересная подробность: двухтомный «Эндрю Деверел» был опубликован без какого-либо упоминания об участии Майн Рида[71]. На этом, видимо, настоял издатель, полагая, что новый автор вызовет больший интерес у читателя. Неуспех книги мог убедить «тандем» в обратном. Во всяком случае, на титульном листе «Пропавшей Ленор», напротив, указание имелось — имя Рида не только было напечатано под именем Чарлза Бича шрифтом того же размера, но тексту предшествовало предисловие, в котором Рид говорил прямо, что принял участие в подготовке книги. ««Катящийся камень»[72] попался мне на пути, — пишет Рид, — в нем сверкали драгоценные искры; они говорили, что это не булыжник. Я поднял его и внимательно осмотрел — камень оказался бриллиантом! Бриллиантом чистой воды, лишь с небольшими вкраплениями кварца. Необходим был только резец краткости, чтобы явить его красоту восхищенному миру. Чарлз Бич — владелец этой драгоценности, я же лишь ремесленник, которому поручили огранку». Майн Рид явно преуменьшил свое участие в судьбе этой «драгоценности» — он не «огранил», а переписал эту (как и предыдущую) книгу заново. Было ли это стечением обстоятельств, или трехтомник действительно читался интереснее двухтомника, но «Пропавшая сестра» имела успех у современников и раскупалась лучше, — соответственно, и тираж был выше. Следовательно, и доход, который получили участники «тандема», должен был быть приличным.
В 1865 году вышла третья книга «каннибала Чарли» — в трех томах, под названием «Возвращение к цивилизации» (Left to the World). Трехтомник издал Джон Максвелл, предпочитавший традиционные формы работы с авторами. Значит, были и аванс, и покупка авторских прав, и роялти (регулярные отчисления от продаж книги)[73]. Издателя, видимо, впечатлил успех предыдущего творения Бича, и он решил напечатать очередную книгу. К сожалению, успеха она не имела и стала последней в творческой биографии «каннибала». «Возвращение к цивилизации» не содержит прямых указаний на «соавторство». Но, конечно, и эта книга не могла состояться без Рида — едва ли Бич смог найти себе «соавтора-призрака», способного так быстро и так успешно приводить его сочинения в удобоваримый вид. Поэтому для исследователей викторианской литературы соединение двух имен — Майн Рида и Чарлза Бича — вполне оправданно и логично. Единственный вопрос, на который, к сожалению, сейчас уже невозможно ответить: кого в сочинениях «каннибала Чарли» было все-таки больше — Рида или Бича?
Неуспех третьей книги разрушил «тандем». Никогда и ничего больше Бич совместно с Ридом не написал и не опубликовал[74]. Дальнейшая судьба его не была благополучной. Заработав при помощи Рида некоторую сумму денег, «каннибал Чарли» приоделся, даже приобрел некоторый лоск, стал появляться в лондонских гостиных, куда с подачи Рида и издателей его стали приглашать. После успеха «Пропавшей Ленор» Бич женился, снял коттедж в деревне и принялся за сочинение «Возвращения к цивилизации». Плачевный финал этой книги разрушил не только финансовое благополучие, но и семейное счастье «каннибала». В 1866 году тот решил вернуться на родину — в Соединенные Штаты. Хотя тогда финансовое положение Рида было уже весьма сложным, он помог Бичу деньгами и, возможно, даже оплатил билет на пароход. Бич уехал. Но расстались они не окончательно. Элизабет Рид вспоминала, как в 1870 году, уже в Америке, они еще раз увиделись с ним. «Каннибал» разыскал их в Нью-Йорке. Вид у него был потрепанный, от него пахло алкоголем. Он бодрился, посмеивался, утверждал, что вообще-то не пьет, лишь иногда выбирается в Нью-Йорк «покутить». Но было ему явно невесело — тяжело, видимо, давалась асоциальному Бичу «цивилизованная» жизнь. Он попросил в долг немного денег и распрощался. Вскоре стало известно о смерти «каннибала Чарли».
Взлет и падение
Однако мы забежали вперед: до незапланированного отъезда в Америку оставалось еще почти три года. Судя по всему, 1864 год оказался для писателя последним из тех, что он прожил в спокойствии, достатке и радости. Летом строители закончили возведение гасиенды и начали отделку внутренних помещений. Продолжалось и строительство коттеджного поселка. Из «Ранчо» (так называл свое арендованное жилище в Джеррардз Кросс писатель) в новый дом (которому писатель также дал название «Ранчо», но среди близких предпочитал называть его на латиноамериканский манер — «гасиенда») чета Ридов перебралась весной следующего, 1865 года. На протяжении всего 1864 года Рид напряженно работал: кроме упомянутых продолжений, опубликованных прежде юношеских романов и текстов, создаваемых в тандеме с Бичем, на столе у него в разной стадии завершенности «лежало» еще несколько книг, главной из которых был, конечно, роман «Белая перчатка».
Роман этот хорошо знаком нашему читателю, поэтому не будем перегружать жизнеописание Майн Рида подробным пересказом. Но, памятуя о том, какую роль в жизни профессионального писателя играют его книги, несколько слов о романе сказать все же придется, — хотя бы потому, что он (так же как «Мароны», «Оцеола» и «Морской волчонок») принадлежит к числу этапных в творческом развитии беллетриста. Прежде всего, «Белая перчатка» — первый роман, который можно безоговорочно назвать историческим. Прежние «экскурсы» Рида в историю в жанре романа («Оцеола» или «Мароны») нельзя считать полноценными историческими повествованиями — в них он совершенно не стремился к реконструкции прошлого, воссозданию атмосферы минувшего. В этих книгах прошлое выступает лишь фоном (причем не слишком достоверным) для приключений героев и развития мелодраматической интриги с традиционным «хеппи-эндом». Мелодраматизм и обилие приключений присущи и «Белой перчатке», но Рид ставит перед собой задачу не только развлечь, но и рассказать об одной из наиболее драматичных страниц национальной истории — начальной фазе гражданской войны в Англии XVII столетия. Действие романа развивается в 1640 году — переломном в противостоянии короля и «народа», когда после разгона «короткого» парламента на сторонников ограничения королевской власти (прежде всего из числа «джентри») обрушились репрессии. Исторически совершенно реальная поляризация британского общества на сторонников короля и его противников определила основной конфликт романа, мотивировала противостояние персонажей и сформировала «политическую» интригу сюжета. Политические симпатии и антипатии разделили всех персонажей романа на положительных и отрицательных. Первые (Черный всадник, семья Уэдов, разбойник Гарт, лесник Дэнси) — не забудем о яростной приверженности автора демократии! — стоят за парламент и «свободу», вторые — за короля (капитан Скэрти, корнет Стаббс) или «сами за себя» (Бэт Дэнси, ее отвергнутый жених). Рид весьма живо и правдоподобно живописует бытовые реалии, внешний облик персонажей, костюмы, ритуалы и т. д. — в общем, все то, что принято называть «атмосферой».
Достоверному воссозданию «духа» ушедшей эпохи способствовала локализация художественного пространства романа. Его действие ограничено местностью, хорошо знакомой писателю, — это современный ему и милый его сердцу Джеррардз Кросс и его окрестности. Местные городки Аксбридж и Биконсфилд, Чилтернские холмы, река Колн — все это хорошо знакомо и находится рядом с «Ранчо». Герои едут по тем же дорогам, по которым ездил Майн Рид, пересекают те же мосты, взбираются на те же холмы, дышат тем же воздухом, ощущают аромат тех же цветов и дубрав, что и он. Хотя с той поры прошло более двухсот лет, но сохранилась даже таверна, в которой пировали кирасиры капитана Скэрти, — Рид сам не раз сиживал в ней, попивая местный эль и наслаждаясь обедом. Вполне возможно, что и героям романа он подобрал прототипы среди своих знакомцев-современников. Во всяком случае, очевидно, что именно так обстоит дело с двумя главными персонажами — Черным всадником (Генри Голтспером) и его возлюбленной — Мармион Уэд. Протагониста он рисовал явно с себя, а мисс Уэд — с Элизабет Рид. Об этом говорят разница в происхождении и в возрасте героев (Голтспер в два раза старше своей избранницы), неизменная элегантность всадника, его рыцарство, республиканские убеждения и т. п. Нельзя не обратить внимания и на «американское» — совершенно, кстати, необязательное для развития сюжета — прошлое героя. Даже шкура леопарда, наброшенная на круп лошади, — все это так «по-майн-ридовски»! И еще одна подробность — Каменная Балка, имение героя, находится в четырех милях от Аксбриджа. Ровно четыре мили отделяло от него и «Ранчо» Майн Рида в Джеррардз Кросс — едва ли это совпадение случайно!
Конечно, Рид модифицирует политическое наполнение конфликта, «приближая» его к своим современникам. Он не стремится к воссозданию истинного смысла и содержания противостояния между королем и парламентом. В романе не найти религиозных дискуссий, не услышать речей, осуждающих нравы двора, распущенность горожан или порицающих весьма популярные тогда театральные действа. Рид не делит противников короля на пуритан, пресвитериан, левеллеров, диггеров и т. п., не показывает различий между ними. Да и сами диссиденты в изображении писателя отнюдь не аскеты, чей образ жизни так решительно отличался от повседневного существования «кавалеров». В уста героев Рид вкладывает суждения, несвойственные XVII веку, — рассуждая о республике и о тирании, они мыслят и говорят как люди середины XIX столетия. Впрочем, писатель явно не стремился воссоздать «дух и букву» ушедшей эпохи. Хотя политика занимает большое место в сюжете и формирует судьбу большинства персонажей, «Белая перчатка» не является романом политическим. «Спровоцированный» Гражданской войной в США и республиканскими убеждениями автора, он прежде всего — роман приключенческий, в котором любовь Генри Голтспера к Мармион Уэд, его соперничество с капитаном Скэрти и связанные с ними перипетии сюжета играют не меньшую роль, чем политическая и заговорщицкая деятельность героя. Но «Белая перчатка», повторим, роман этапный. Не только потому, что книгой этой Рид вторгался (и, отметим, весьма успешно!) в новую для себя «историческую» область. Но и потому, что в «Белой перчатке» уже по-настоящему чувствуется рука мастера: никогда прежде его повествование не обладало такой легкостью, никогда прежде он не вел так естественно и непринужденно сразу несколько сюжетных линий, а герои и их поведение никогда прежде не были столь органичны характерам и обстоятельствам.
Майн Рид, видимо, и сам хорошо понимал, что роман удался. Потому он и напечатал его у Ч. Скита. Мы уже говорили, что публикация у «старого знакомца» требовала серьезных затрат от автора на этапе доиздательской подготовки, но сулила куда больший доход, нежели при традиционной продаже рукописи издателю. Роман вышел в традиционных трех томах, был богато иллюстрирован и хорошо раскупался. Незадолго до «Белой перчатки» отдельным однотомным изданием был выпущен очередной «юношеский» роман «Затерянные в океане», и почти одновременно с «Белой перчаткой» увидел свет еще один — долгожданное продолжение «Охотников за растениями» — «Ползуны по скалам» (The Cliff Climbers: or, The Lone Home in the Himalayas).
Без всяких скидок, как беллетрист Майн Рид в это время находился в зените успеха и славы. Книги писателя — и детские, и взрослые — хорошо раскупались, принося ему изрядный доход. У него появились почитатели, и их число росло с каждым годом. Конечно, львиную долю составляла молодежь — юноши и подростки. Изо всех уголков Великобритании, из Канады и США приходили к нему письма с просьбами дать автограф или просто со словами признательности и восхищения. Эти послания тешили самолюбие Майн Рида, и он с удовольствием демонстрировал их своей супруге. Как вспоминала последняя, ее муж относился к ним без всякой иронии и старался отвечать на каждое. Чего здесь было больше — стремления сохранить и умножить читательскую аудиторию или простого человеческого чувства? Ответить на этот вопрос однозначно невозможно — видимо, было и то и другое. Но вот что интересно: писатель специально сфотографировался, а затем заказал изрядный тираж своего (весьма, впрочем, подретушированного) фотографического портрета[75] (а это было недешево!) — только для того, чтобы подписывать его и отсылать своим почитателям. Не всегда поклонники довольствовались эпистолярным общением с мэтром. Бывало и так, что некоторые из них считали возможным нанести личный визит почитаемому автору. К счастью, случалось это нечасто — жил Рид, как мы помним, довольно далеко от Лондона, и добираться к нему было непросто. Появление таких визитеров — а возникали они против викторианских правил чаще всего без предупреждения — не вызывало обычно у Рида раздражения. Хотя почти всегда писатель был занят, он радушно и с удовольствием (по крайней мере внешним) разговаривал с ними, некоторым показывал дом, сад, хозяйство и, если время было обеденное, даже приглашал к столу. Абсолютное большинство этих визитов не имело никаких последствий — за исключением одного — того, который состоялся в июле 1866 года и который нанес Риду молодой уроженец Манчестера Чарлз Олливант. Встреча эта переросла в многолетнюю и — со стороны последнего — в совершенно бескорыстную дружбу, которая помогла Риду пережить грядущие невзгоды. Олливант стал верным помощником во всех начинаниях писателя, его секретарем и, наконец, просто верным товарищем на жизненном и творческом пути.
Олливант был одним из многих юных почитателей Майн Рида. По его собственному признанию, он прочитал все книги своего кумира, многие не раз перечитывал и не пропустил ни одной новинки. Его родина — грязный, суетливый, промышленный Манчестер; семья — мать-домохозяйка и отец — средней руки промышленник, владелец небольшой ткацкой фабрики; сестры — любительницы наряжаться, довольные своим существованием и мечтавшие о женихах, — все это было обыденно, скучно, предсказуемо. А мальчик, хотя и не отличался физической силой и не был по духу своему авантюристом, мечтал о дальних странах, путешествиях, схватках с индейцами, океанских просторах, грезил о подвигах и славе. Он хотел испытать то же, что испытал Майн Рид, побывать там, где скитался в поисках приключений его кумир, а потом — так же, как и он, — описать все это уже в своих книгах. Первое письмо автору любимых книг он отправил ранней весной 1865 года. Где он взял адрес? Да все очень просто — в одном из изданий прочитал обращение к читателям. А под подписью «Капитан Майн Рид» было напечатано: «Ранчо», Джеррардз Кросс, Бакингемшир. Этот адрес он и написал на конверте. Купил марку за один пенни, и… — английская почта уже тогда работала безукоризненно — письмо нашло адресата. О чем он писал в своем первом письме, неизвестно — к сожалению, оно не сохранилось. Едва ли что-то такое, что могло выделить его из десятков посланий почитателей, которые писатель получал ежемесячно. Рид ответил, ограничившись несколькими теплыми стандартными словами на обороте собственного фотографического портрета. Фотография ушла в Манчестер. Переполненный благодарностью и восторгом, Олливант написал новое письмо. Обычно Рид не отвечал на письма с благодарностями, но, видимо, что-то в послании юноши затронуло некую струну в душе писателя. Олливант не просил ни советов, ни денег (а такое случалось!), не домогался протекции, а только восхищался — причем не только книгами, но и демократическими убеждениями автора, которые очень импонировали юноше. Завязалась переписка, и ее можно назвать интенсивной: только за один год адресаты обменялись не менее чем двумя десятками писем. Постепенно тон посланий становился более доверительным. В августе 1865-го Олливант признался, что его тяготит жизнь в провинции, перспектива продолжать семейный бизнес вызывает у него отвращение и он мечтает стать писателем. Может быть, спрашивал он в письме, мэтру нужна помощь? Он с удовольствием взял бы на себя обязанности секретаря — чтобы освободить его от рутинной переписки. У него хороший почерк, и он также мог переписывать рукописи набело, чтобы писатель не отрывался от главного дела — сочинения новых романов. Рид отвечал тепло и сердечно, обращаясь к юноше на старомодный манер, уважительно — «мастер Олливант». Он писал, что тронут и был бы очень рад, чтобы у него появился помощник — он действительно ему нужен. Но финансовые трудности (он писал о них лаконично, но не скрывал) не позволяют ему нанять секретаря. Судя по всему, упоминание о финансовых неурядицах было уже не первым в их переписке, но едва ли можно предположить, что Рид стал посвящать своего юного корреспондента в сложные взаимоотношения с заимодавцами. Скорее всего, писатель посетовал, что ему нужны деньги, а продажи только что вышедшего двухтомником «Всадника без головы» не радуют. И Олливант предложил свою помощь в распространении книги. Элизабет Рид вспоминала: «Мистер Олливант много времени и сил потратил в своем родном Манчестере и в других местах, чтобы увеличить продажу книги». В воспоминаниях она приводит и слова из письма юноши: «Рад сообщить, что мои усилия не пропали даром; как написал мне Майн Рид, выручка от уже проданных экземпляров изрядно помогла поправить положение». Между тем на исходе 1865 года «положение» уже невозможно было «поправить» — как не поправил его предшествующий тираж (первоначально «Всадник без головы» издавался отдельными выпусками, и позднее мы вернемся к довольно интересной ситуации с изданием этого самого известного романа писателя). Но детали Олливанту, конечно, не были известны, и он очень гордился, что смог помочь своему кумиру.
За эпистолярным знакомством последовала, наконец, и личная встреча: в июле следующего, 1866 года, будучи в гостях в Лондоне, молодой человек решил навестить Майн Рида. Не утруждая себя формальностями, без предупреждения, он сел на поезд, добрался до Аксбриджа и оттуда пешком (четыре мили — почти семь километров!) проделал путь до гасиенды писателя. Предоставим, однако, слово самому Олливанту:
«Добравшись до места и спросив «капитана Майн Рида», я получил ответ, что его нет дома, — он на прогулке где-то возле деревни Джеррардз Кросс. Предпочтя сидению за закрытыми дверьми прогулку на свежем воздухе, я направился вдоль дороги и вышел на луг. Какое-то время я бродил по лугу, но, не преуспев в поисках того, кто был мне нужен, в конце концов, сдался.
День был по-настоящему жаркий — солнце так и палило, и я изрядно устал, поднимаясь от Аксбриджа, потому улегся на пурпурный вереск, которым густо порос луг, прикрыл шляпой глаза и погрузился в легкую полудрему.
Так я лежал несколько минут и уже начал было засыпать, когда неожиданно услышал: «Устали, мой юный друг?» Торопливо вздернув шляпу вверх, я увидел стоявшего передо мной человека, одетого в светлый твидовый костюм с поясом на талии — это одеяние известно как «норфолкский жакет». В правой руке джентльмен держал украшенную серебряным набалдашником малаккскую трость. Он был чуть выше среднего роста, с военной выправкой, у него были довольно длинные черного цвета волосы, густые усы и бородка клинышком, глаза темно-карие, нос прямой, среднего размера, маленький рот и выдающийся подбородок. Четко очерченное лицо говорило о том, что человек этот решительный и твердый. В этой поразительной фигуре я сразу узнал свой мальчишеский идеал — частенько прежде я рисовал его образ в воображении — это был капитан Майн Рид, он был точно таким, как на фотографии, которую прежде послал мне. Когда я назвался, он тепло пожал мне руку, взял за нее и повел через луг к своему дому; всю дорогу он говорил и говорил так увлекательно! Те, кто был знаком с ним достаточно близко, знают, как удивительно он умел рассказывать!
Есть ли необходимость говорить о том, как я был рад? К моему юношескому восторгу, исполнялось самое пылкое желание моей предшествующей жизни: лично говорить с моим любимым писателем. И я увидел не сухого книжного червя, но человека практичного и очень доброго, и он разговаривал так же, как говорят герои его книг.
Вскоре мы достигли места назначения, и там состоялось знакомство с его юной женой, только что вернувшейся из Лондона. Как хорошо я помню ее, входящую в комнату, помню и ее походку — легкую и грациозную! То была миниатюрная женщина, с белой кожей, вьющимися светлыми волосами, уложенными в простую, без изысков, прическу. Глаза ее смотрели мягко из-под слегка подведенных идеальной формы бровей. Ее стройную невысокую фигурку выгодно подчеркивало светло-голубое платье из кашемира — оно очень шло этой миловидной блондинке. Когда ее муж назвал мое имя и произнес: «Моя жена», она протянула руку и с милой улыбкой пригласила меня в «Ранчо». Дом был совсем недавно закончен, они въехали в него не больше месяца назад».
Личная встреча закрепила уже возникшую между Майн Ридом и его молодым другом дружбу. Интересно отметить еще и вот что — судя по описанию Олливанта, Рид явно не казался обеспокоенным или подавленным, хотя его финансовые дела находились, безусловно, в самом плачевном состоянии. Чем это можно объяснить? Отчасти характером — Майн Рид верил в свою счастливую звезду и не допускал мысли о банкротстве. Заимодавцем, владевшим всеми его векселями, был серьезный, надежный банк, владельцы которого совершенно не были заинтересованы в банкротстве писателя. Другое дело, что в 1865–1866 годах доходы Рида, судя по всему, шли на погашение огромных долгов, накопившихся за время строительства гасиенды. И Рид явно прилагал максимум усилий к их скорейшей оплате, выкупу векселей и закладных на недвижимость. Что он для этого делал? Мы уже писали, что никогда прежде не была так высока его творческая активность — он действительно сочинял почти непрерывно, отвлекаясь только на сон и короткие прогулки. Наиболее интенсивно он работал как раз в ту пору, когда с ним познакомился, а затем и навестил его Олливант — то есть в 1865–1866 годах. Судите сами, в течение двух этих лет были напечатаны пять книг: четыре романа — «Молодые невольники», «Всадник без головы», «Банделеро», «Водой по лесу» и «книга для ребят по зоологии» «Четвероногие». И это не считая рассказов, которых в то время он написал довольно много (часть из них вошла в сборник «Вождь гверильясов и другие истории», опубликованный уже после отъезда в Америку). А сколько еще книг «лежало на столе» в разной степени готовности!
Естественно, что на всех упомянутых книгах заметен отпечаток торопливости. Рид спешил: ему нужны были деньги (и много денег!), а заработать их он мог только своим пером. Поэтому нет ничего удивительного в том, что при прочтении «Молодых невольников» возникают ассоциации с африканскими эпизодами «Убежавшего в море», читая «Водой по лесу», вспоминаешь «Изгнанников в лесу». Вполне вторичны сюжеты и «мексиканских романов» этого периода — «Банделеро» и «Вождь гверильясов» — в них писатель эксплуатирует те же мотивы и ситуации, что были реализованы в «Вольных стрелках», «Охотниках за скальпами» и «Белом вожде». По тому же принципу, что и «Необычные люди», скомпонована и очерковая книга «Четвероногие, кто они такие и где водятся». Что уж тут говорить о последней британской книге 1860-х годов — романе «Охотники за жирафами» — запоздалом продолжении «бурского» цикла «В дебрях Африки» (1855) и «Юные охотники» (1856)! Естественно, что роман стал слабейшим текстом трилогии. Предвижу возможное возражение: а как же быть со знаменитым «Всадником без головы»? Ведь он был опубликован в 1865 году. Но кто сказал, что этот роман — шедевр? Или что эта книга — самая лучшая из написанных Ридом? Самая издаваемая — при жизни и после смерти писателя — безусловно. Но всегда ли бестселлер — заведомый шедевр? Отнюдь. Элизабет Рид называет «Всадника без головы» лучшим романом мужа. Но для нее критерием служил как раз коммерческий успех книги. Простим ее простодушие — хотя муж и был знаменитым писателем, в литературе Элизабет не слишком разбиралась и судила о книгах по-обывательски — раз быстро раскупается — значит, книга хорошая. Самому Риду больше нравились «Квартеронка», «Мароны» и «Белая скво», а своим лучшим произведением он считал «Уединенное жилище» (1871). Тем не менее Майн Рид едва ли стал бы оспаривать, что «Всадник без головы» является одним из наиболее удачных его романов, и, если бы его попросили назвать десять (или даже пять) своих лучших романов, среди них, конечно, нашлось место и для «Всадника без головы». Таким образом, «один из…» — безусловно, но «самый» — едва ли.
К середине 1860-х годов Рид окончательно сформировался как профессиональный беллетрист. Сочинительство превратилось в ремесло, и он владел им в совершенстве. Конечно, какие-то романы были более удачными, какие-то менее, но способностью создавать качественный текст с увлекательной фабулой он обладал без сомнения. Поэтому и среди упомянутых романов нет, да и не могло быть, откровенно неудачных и слабых. По той же причине роман о приключениях и любви Мориса-мустангера и о его вражде с Кассием Колхауном оказался самым лучшим романом 1865–1866 годов. Успех «Всадника без головы» был предопределен несколькими обстоятельствами. Во-первых, Рид «владел материалом» — реалии техасской жизни ему были хорошо знакомы. Во-вторых, этот «материал» был новым и не использовался им прежде. В этих слагаемых — основа успеха, остальное решили профессиональные навыки и умелая реклама. К сказанному добавим, что оригинальность сюжета вызывает сомнения — очевидно, что здесь явно не обошлось без влияния Вашингтона Ирвинга и его знаменитой новеллы «Легенда Сонной лощины».
Не будем пересказывать произведение. Русскоязычному читателю его содержание известно лучше, нежели сюжет любого другого повествования Рида. Но бросить взгляд на «издательскую кухню» этого романа небезынтересно, во-первых, потому, что история издания книги интригует, да и вообще малоизвестна, а во-вторых, успех книги не в последнюю очередь зависел и от обстоятельств появления ее на свет. Издательская история «Всадника без головы» отличалась от всех предшествующих. Договор на издание книги Рид заключил с «Чапмен и Холл» — одной из крупнейших издательских фирм викторианской Англии. Не первую книгу выпускал писатель у этих респектабельных издателей, но до той поры это были классические трехтомники или двухтомники. Несмотря на устойчивое положение на рынке, «Чапмен и Холл», стремясь к увеличению прибыли, постоянно искали новые формы книжной продукции. Не отказываясь от традиционных викторианских «трехпалубников» за полторы гинеи, одними из первых они начали внедрять в практику дешевые издания (на бумаге низкого качества и в «упрощенном» полиграфическом исполнении), переиздавая романы популярных авторов и продавая их по цене в один-полтора шиллинга за экземпляр. «Чапмен и Холл» даже придумали специальную серию, в которой выходили эти книги, — Parlour Library (то есть Библиотека железнодорожного салона). Они (так же как и книжки главного конкурента фирмы — Дж. Роутледжа в серии Railway Library) издавались в обложках зеленого цвета, предназначались пассажирам поездов и продавались исключительно на железнодорожных станциях. И прежде — в 1850-е, и потом — в 1870-е годы романы Рида неоднократно появлялись в обеих сериях. Но на этот раз «Чапмен и Холл», изучив рукопись новой книги, решили издать ее по-другому: сначала выпусками (всего их было шесть) — продавались они в красочных бумажных обложках на железнодорожных станциях, а затем в виде классического викторианского трехтомника. Последний должен был стоить традиционные полторы гинеи, а каждый из выпусков продавался по цене в один шиллинг, что, кстати, было очень недешево. «Чапмен и Холл» провели эффективную рекламную кампанию: при появлении в продаже первой части романа на все железнодорожные станции были разосланы большие цветные литографии, на которых была изображена красивая черная лошадь, на ее спине сидел всадник в полосатом мексиканском серапе и в сапогах со шпорами; твердой рукой он держал поводья, но голова у него отсутствовала! С подачи издателей в дни выхода очередной части Рид публиковал в газетах объявление, в котором налагал запрет на театральную инсценировку романа: «Прошу не трогать «Всадника без головы». Этому молчаливому джентльмену предстоят еще месяцы блужданий, скитания по прериям и зарослям сассапареля, ему придется преодолеть множество кровавых опасностей, а пока этого не случится, ничья рука не может взять повод его коня».
Избранная издателями тактика принесла ожидаемые плоды, и роман пользовался огромным успехом. Ни одна из прежних книг (хотя среди них было немало успешных) не приносила Риду таких доходов, как проект под названием «Всадник без головы» (The Headless Horseman: A Strange Tale of Texas). Пускай почти все деньги, которые он получил от издателей, и ушли на погашение долгов, но сам факт ошеломительного успеха был очевиден. «Чапмен и Холл» готовили роман к выходу в дорогом трехтомном исполнении. Они были уверены, что книга разойдется и библиотеки постепенно, пусть и не быстро, но раскупят тираж. Однако Рид, который по договору получал отчисления с каждого проданного экземпляра, не мог ждать несколько лет — банк-заимодавец, как оказалось, сам находился на грани банкротства и требовал возврата долгов. Поэтому писатель настоял, чтобы книга была издана не в трех (ее объем соответствовал традиционному трехтомнику), а в двух томах и продавалась по цене в 12 шиллингов, а это было почти вполовину меньше гинеи — обычной цены за двухтомный роман. Рид надеялся, что «демократичная» цена расширит число покупателей и обеспечит больший доход. Поначалу «Чапмен и Холл» пошли на требования писателя и отпечатали первый том книги. Но затем консервативные настроения, видимо, возобладали, они посчитали риск неоправданным и отказались от дальнейшей публикации. Эстафету подхватил другой издатель — не менее известный, но, вероятно, более авантюристичный Р. Бентли. Он выкупил права на издание, печатные формы и уже отпечатанный первый том, а затем напечатал и второй — но уже под собственной маркой. Так и появилось это необычное двухтомное издание, у томов которого разные издатели.
Судя по всему, риск оправдался, и, несмотря на то, что Рид, как мы видели, был не очень доволен продажами книги и даже просил о помощи юного Олливанта, сальдо предприятия оказалось вполне положительным и об этом можно говорить с уверенностью. Чем иным объяснить тот факт, что и следующий роман — «Банделеро, или Свадьба в горах» (The Bandolero: or, A Marriage Among the Mountains) был издан также у Р. Бентли? В архиве издателя сохранилась переписка с Ридом, в которой тот настаивал на максимальном удешевлении продажной цены романа. Он доказывал, что невысокая цена привлечет больше покупателей и, следовательно, доходы издателя и автора возрастут. Неизвестен коммерческий результат издания, однако очевидно, что Бентли внял аргументам писателя — он продавал книгу по той цене, что и «Всадника без головы» (12 шиллингов за два тома), на чем и настаивал его корреспондент.
Вне зависимости от успеха упомянутого конкретного проекта можно утверждать, что 1865–1866 годы были периодом финансового благополучия. Но за взлетом, увы, последовало падение. 13 ноября 1866 года банк, которому принадлежали долговые обязательства Майн Рида, обанкротился. Соответственно, был возбужден иск и о банкротстве писателя. Но банкротство — позор для викторианского джентльмена, и Рид (что полностью соответствует его характеру) принял мужественное решение — выплатить все долги. Но решение это повлекло очень серьезные последствия. Хотя никогда прежде он не зарабатывал так много, как тогда, никаких литературных доходов, конечно, не могло хватить, чтобы расплатиться с долгами, а об отсрочках не могло быть и речи. Пришлось отдавать имущество. В результате он потерял всё: земли — собственные и взятые в долгосрочную аренду; карьер с кирпичным заводом, недостроенный коттеджный поселок, конюшни, экипажи и лошадей. 10 января 1867 года суд прекратил дело о его банкротстве. Рид «сохранил лицо», но утратил всё, что ему принадлежало. Это был тяжелый удар. И горше всего была потеря дома — любимой гасиенды. Но писатель, судя по всему, не отчаялся: в конце концов, главное, что он остался джентльменом, а как одолеть бедность, он знал — писать, писать и писать. Ведь его репутация осталась неприкосновенной.
Новый, 1867 год писатель встречал уже в Лондоне, в съемном жилище, куда вынужден был переехать с женой. Так в январе 1867 года начался новый этап его жизни. Он покинул Джеррардз Кросс, но покинул его с гордо поднятой головой — он не должен был никому ни пенни! Он уехал, чтобы больше никогда сюда не возвращаться — ведь все это, построенное его собственной энергией, было утрачено безвозвратно. Можно представить, каких эмоций стоило это Майн Риду! Тем не менее тогда он, конечно, не думал, что покидает свой любимый край навсегда. В голове у него возник сумасшедший план, как вернуть потерянное. Если не всё, то хотя бы свой любимый дом — гасиенду. Что это был за план? Отчаянный, но вполне в духе Майн Рида. Он решил заняться журналистикой и основать собственную газету. Конечно, это была ошибка. Ведь он мог пойти совсем по другому пути и жить литературой. Постепенно, за несколько лет, он сумел бы восстановить материальное положение, вернуться к привычному образу жизни и со временем вновь обзавестись недвижимостью. Но Рид выбрал другой путь — он вернется с блеском, в лучах успеха, победителем!
Хотя Рид нередко выступал со статьями и письмами в газетах, публиковал романы и рассказы в журналах, опыта профессиональной журналистики у него не было, как не имелось и опыта издательской деятельности. Конечно, это была авантюра. Неясно, пришла ли эта идея к нему самостоятельно или кто-то натолкнул его, но он почему-то считал, что его предприятие ждет успех, газета обретет популярность и в короткое время он сможет вернуть свое имущество. Денег у него теперь не было, недвижимости тоже, но осталось доброе имя. С этим багажом писатель и отправился в «новое плавание», которое, увы, оказалось совсем недолгим.
В зимние месяцы 1867 года, когда идея только начала обретать очертания, его представления о газете были поначалу достаточно смутными. Одно он знал точно — это должна быть недорогая общедоступная газета, пронизанная демократическими идеалами. Стоить она будет не больше одного пенса и выходить ежедневно. Она должна быть интересной и развлекать, но не опускаться до балагана. На ее страницах будут печататься реклама и объявления, но их количество будет сведено к минимуму, и они должны быть внятными и пристойными. Заведомо сомнительную рекламу он печатать отказывался. В общем, газета должна быть респектабельной — как «Таймс». Но в отличие от рупора британских консерваторов это будет либеральная газета. Она посоперничает с «Таймс» на ее поле. И со временем, конечно, станет более популярной. Но это в будущем. А пока на вещи надо смотреть трезво — сначала «встать на ноги», сформировать аудиторию. Поэтому поначалу издание должно быть небольшим по объему. А назовет он эту новую газету — «Маленькая тайме» (Little Times), а как же иначе!
Последний зимний и первые весенние месяцы прошли в подготовке к выпуску нового издания. В эти дни Рид ничего не писал, ему было совершенно не до сочинения романов, благо, что задел был создан прежде, очередные книги выходили и успешно раскупались. В начале года вышла «книга по зоологии для ребят» — «Четвероногие», следом появилась заключительная история о приключениях буров — «Охотники за жирафами», в газете «Квин» (Queen) выпусками по нескольку глав печатали уже вышедший отдельным изданием «Банделеро». Договор на издание того же романа, но под другим названием (The Mountain Marriage), Риду удалось заключить с одним небольшим лондонским издательством. Писатель также продал американской фирме «Тикнор и Филдс» из Бостона права на издание в США романа «Водой по лесу», а затем ему удалось заключить выгодный контракт на публикацию сборника короткой прозы, составленного из уже напечатанного прежде. То есть с финансами постепенно налаживалось, и он мог не отвлекаться на сочинительство. Но рука сама тянулась к перу, хотя теперь, в первые весенние месяцы, он сочинял не романы, а писал статьи и фельетоны, заготавливая материалы для газеты, и параллельно размышлял над макетом издания и рубриками. А еще занимался поиском типографии и переговорами с печатниками, справлялся о ценах на бумагу, договаривался о литографиях и клише для своего еще не родившегося детища. Наконец, в апреле Рид снял помещение для редакции, вызвал в Лондон Чарлза Олливанта и поручил тому технические вопросы. Олливант должен был исполнять обязанности секретаря редакции — принимать заказы на рекламу, беседовать с посетителями, давать разъяснения, договариваться с распространителями.
В субботу 27 апреля 1867 года на улицах Лондона появился первый номер вечерней газеты, стоила она один пенни и называлась «Литтл таймс». И действительно — по оформлению и визуальной стилистике — это была маленькая копия респектабельного издания. Другим был формат (вполовину меньше — примерно 24 на 30 сантиметров), соответственно, и текст располагался не в шесть (как в «большой» Times того времени), а в три колонки. В первом номере была помещена редакторская статья, в которой разъяснялась политика издания. Майн Рид сообщал, что газета будет печататься ежедневно — «сразу по получении утренней почты и телеграмм». Он не говорил о политическом направлении газеты, но заявлял, что «ее дух и склонности скоро обнаружатся». «На страницах газеты не будут публиковаться странные и аморальные объявления», но редакция не отказывается от добросовестной рекламы, «условия публикации — один пенни за слово».
Элизабет Рид называет газету мужа «отличным изданием», которое сочетало в себе качественную полиграфию и глубину содержания. Трудно судить об этом: к сожалению, майн-ридовская Little Times нашлась только в библиотеке Британского музея и только потому, что верный Олливант собрал и сохранил все выпуски газеты, которые затем переплел в единый том, снабдив его составленным от руки оглавлением, в котором привел названия всех публикаций.
Учреждая свою газету, писатель ожидал, что успех последует незамедлительно: ее будут раскупать, читать и обсуждать; заказы на рекламу и объявления посыплются как из рога изобилия, и издание немедленно превратится в прибыльное предприятие. Может быть, так и случилось бы, но для этого необходимо было время: читатель должен был привыкнуть к новой газете, а рекламодатель — увидеть, что у издания есть своя (и достаточно обширная) аудитория. То есть какое-то время — возможно, долгое — газета в принципе не могла приносить доход, но должна была быть убыточной. К такому повороту Рид оказался совершенно не готов — он не обладал достаточными средствами, чтобы покрывать издержки. Да и сил, чтобы в одиночку (!) сочинять весь «контент» газеты («Маленькая тайме» выходила шесть дней в неделю, исключение составляло воскресенье), видимо, день ото дня становилось все меньше. Тем не менее в выпуске от 21 мая Рид сообщал, что с 28 мая в газете начнется публикация романа «Белая скво», который станет продолжением его раннего романа «Охотники за скальпами» (1851). Но обещанная публикация не увидела свет, потому что уже следующий выпуск (от 22 мая) стал последним номером газеты. Типография, в которой писатель печатал свою «Таймс», отказалась работать в долг и потребовала немедленной оплаты. Денег у Рида не было, запустить издание у другого типографа он не мог — все печатные формы находились в распоряжении типографии, которой он был должен. Так и закончилось недолгое, но отчаянное «плавание» Майн Рида «по волнам» британской журналистики. А что касается обещанного романа, то Рид еще и не приступал к его воплощению — замысел книги лишь складывался в воображении беллетриста, и он собирался писать его параллельно с подготовкой очередных номеров своего детища. Но тогда — не случилось. «Белую скво» Рид написал, но два года спустя. И роман этот не был продолжением «Охотников за скальпами», а стал совершенно самостоятельным произведением.
Решение покинуть Англию и уехать в США Майн Рид, видимо, принял спонтанно — без особых размышлений и длительной подготовки, как принимал многие решения, круто менявшие течение его жизни и судьбу. Таков был характер писателя и он сам — импульсивный, способный к решительным переменам. Очевидно, мысль о возвращении в Америку возникла не сразу после крушения предприятия с изданием газеты. Какое-то время — месяц или два — Рид находился в депрессии: сочинять ничего не мог, почти не выходил на улицу, целые дни проводил в кабинете и много спал. Понять его можно: морально и физически он очень устал. Крах газеты означал и крушение его надежд на возвращение утраченного статуса — что так важно для любого викторианца! — респектабельного джентльмена и владельца недвижимости. Но и предаваться отчаянию было, во-первых, не в характере Рида, а во-вторых, надо было думать о «хлебе насущном». Так сочинительство вновь наполнило его жизнь.
В течение без малого двух предшествующих десятилетий писатель непрерывно сочинял. То был своеобразный творческий конвейер, с которого постоянно «сходили» все новые и новые романы. Газетное предприятие прервало его безостановочную работу — у писателя просто не было времени и сил на что-то иное, помимо журналистики. Теперь все пришлось начинать заново. И Рид вновь запускает свой «конвейер». В августе ложатся на бумагу первые строки нового романа, который писатель озаглавил «Перст судьбы», и тогда же он предлагает только что начатый роман С. Битону[76] — издателю и владельцу юношеского журнала «Бойс оун мэгэзин», прежде неоднократно публиковавшему его произведения. С чем была связана такая спешка? Ответ прост: необходимо было на что-то жить и содержать дом, а договор с журналом на публикацию предполагал выплату аванса. Забегая вперед скажем, что Рид опубликовал в журнале только вступительные главы — в полном виде роман так и не был напечатан в нем[77]. Почти одновременно писатель начал вести переговоры с другим юношеским изданием — «Бойс ингланд джорнэл» и договорился опубликовать в нем сразу два произведения, которые должны были печататься как «сериалы» с продолжениями. Первый назывался «Плантатор-пират», второй — «Роковая веревка». За каждую предполагаемую публикацию он получил аванс, но осуществил только вторую. «Плантатор-пират» (The Planter Pirate: A Souvenir of the Mississippi)[78] был закончен лишь год спустя в Америке и напечатан там же издательством «Бидл энд Эдамс». А анонсированным в «Бойс оун мэгэзин» романом «Перст судьбы» заинтересовалось одно из нью-йоркских периодических изданий. Переписка с американскими издателями и решила судьбу писателя, по сути, спровоцировав его отъезд в США.
Элизабет Рид утверждала, что владелец газеты «Файерсайд компэнион» (Fireside Companion) заплатил ее мужу пять тысяч долларов за право публикации упомянутого романа. Едва ли это соответствует действительности, ведь роман так и не был напечатан в «Файерсайд компэнион». Да и мог ли Джордж Манро, владевший этим изданием и тогда еще только начинавший свой бизнес, заплатить за еще ненаписанный роман такую сумму? Сомнительно. Ведь к тому времени, когда Рид покинул Англию, не вышло еще ни одного номера газеты. Да и что собой представляла эта газета? Черно-белое иллюстрированное восьмиполосное издание, по формату близкое современным «Аргументам и фактам». Это был еженедельник, ориентированный на молодежную и женскую аудиторию и публиковавший «сериализованные» романы и рассказы, юмористические истории, стихотворения, заметки о текущих событиях. В 1890-е годы, когда разовый тираж «Файерсайд компэнион» достиг максимума — двухсот тысяч экземпляров, — Манро, вероятно, мог бы заплатить такую сумму, но не тогда, в самом начале своего предприятия. Другое дело, что горизонты, которые он рисовал в своих письмах, могли вскружить голову и увлечь Рида. Ведь на самом деле, рассуждая о перспективах литературной деятельности в США, последний говорил правду о том, что в Америке писатель мог зарабатывать очень много — значительно больше, чем в Англии, — после Гражданской войны спрос на развлекательную литературу в США был огромным. А ведь Рид переписывался не только с Манро, но и с другими американскими издателями, и те тоже. предлагали выгодные условия для сотрудничества. Эта переписка и перспективы, нарисованные его американскими корреспондентами, подвигли Рида сменить место жительства и заставили устремиться за океан.