Узники прошлогоПамять, травма и восстановление
Я находился рядом с Брюсом и ждал его схватки с противником, благодаря судьбу, что он видел во мне друга, а не врага. С камуфляжной раскраской на лице он больше походил на увлеченного игрой четырехлетнего ребенка, чем на 34-летнего ветерана. Тем не менее ужас, читающийся в его глазах, и сила, сосредоточенная в его 90-килограммовом и почти двухметровом теле, делали нашу ситуацию реальной.
Брюс был одним из многочисленных солдат, вернувшихся из Вьетнама изувеченными изнутри. Наши пути пересеклись под кроватью в Брентвудской больнице для ветеранов в Лос-Анджелесе, куда Брюса госпитализировали с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) – болезнью, только за несколько лет до этого получившей название. На тот момент я только пришел в психиатрическое отделение стажером, и Брюс оказался в числе моих первых пациентов. Я совершенно не рассчитывал, что он схватит меня за лодыжки, затащит в свою «пещеру», бросит мне метлу и прокричит: «Стреляй, если они начнут атаковать!»
Не было ни малейших сомнений, что Брюс находился в вымышленном мире. Но я думал, что это была не детская игра, а какая-то часть памяти, вышедшая из-под контроля. Фрагмент прошлого, будучи в его сознании вполне живым и реальным, наводил на него – да и на меня – ужас. Брюс так долго вглядывался в комнату, что, казалось, мог начаться и закончиться уже целый сезон тропических муссонов. Иногда Брюс замечал надвигающегося на нас врага и пытался отогнать его метлой. Он был благодарен мне за помощь и сказал, что мы хорошая команда.
Через час, проведенный в страхе и тревожной бдительности, хватка Брюса постепенно ослабла, сдавленный и грубый голос замолк, его лицо смягчилось, и он тихо застонал. Я помог ему выбраться из-под кровати и укрыл его одеялом, чтобы он почувствовал себя в безопасности, и сидел рядом, пока он не уснул.
Я совершенно не знал, что делать, и меня трясло. В таком состоянии я добрел до поста медсестры и рассказал ей о случившемся. «А, да у Брюса всего лишь вспышки», – прокомментировала она, искренне пытаясь мне помочь.
Позже в тот день у меня была назначена часовая консультация с моим профессором, и я спросил его, что же такое вспышка. «Это травмирующее воспоминание из прошлого, преследующее человека в настоящем, – ответил он. – На самом деле мы не знаем механизм его работы». Меня, однако, такой ответ не удовлетворил.
Я помнил, что человек способен избирательно концентрировать внимание на воображаемом мире и временно отказываться от критического восприятия, чтобы полностью погрузиться в него. Некоторые называют это нормальной диссоциацией – то есть добровольной приостановкой восприятия реальности и погружением в собственные фантазии. Такое поведение типично для детей, увлеченных игрой, и мы все в какой-то степени сужаем область внимания до одного сегмента впечатлений, ограничивая осознанность. Конечно, в повседневной жизни мы способны выйти из этого состояния и, например, пойти ужинать, когда нас позовут. Но на моих глазах разворачивалась совсем иная ситуация.
Для Брюса проведенный под кроватью час вовсе не являлся частью прошлого. Для него это происходило в настоящем, и он внедрял новые объекты – метлу, «пещеру» под кроватью, меня – в свои впечатления. Он не просто погрузился в воспоминания или воображение: давно минувшие чувства, образы, звуки и поступки ожили в его сознании и переплелись с действительностью. Я четко понимал, что это его воспоминания, но для него они утратили соответствующий «ярлык», а то и вовсе никогда не имели его.
До недавнего времени мы только гадали о принципах работы памяти и механизмах, формирующих восприятие реальности. Мне представлялось, что вспышки все туже затягивают удавку вокруг истерзанного сознания Брюса и разрывают его на части.
На следующей неделе мне сообщили, что кто-то нашел под кустом у входа в здание настоящие гранаты. Брюс утверждал, что ничего о них не знает. Однако вскоре в его шкафчике обнаружили чеку от гранаты, и не одну, и Брюса поместили в закрытое отделение, а затем и вовсе перевели в другую больницу. У меня больше не было возможности работать с ним. Я до сих пор иногда думаю, частью какого искаженного воспоминания являлись те гранаты.
Как формируются и возвращаются воспоминания
За прошедшие с моей встречи с Брюсом годы появилось большое количество научных работ, снабдивших нас некой системой для понимания и лечения ПТСР. К концу 1980-х годов несколько исследовательских центров добавили еще пару кусочков в общую мозаику функционирования нашей памяти. Данные открытия помогли сформировать видение психологической травмы и ее терапии с точки зрения межличностной нейробиологии, которое я представлю вам дальше. Скорее всего, мы уже не в силах сделать что-то для Брюса, но десятки тысяч солдат возвращаются с новых войн, и их сознание нуждается в экстренной помощи. Еще больше людей с неинтегрированными психологическими травмами, которые проникают в их повседневные отношения, подрывая эмоциональную устойчивость и ограничивая их жизнь. При этом они часто не осознают происходящее. Элисон, с которой вы познакомитесь чуть позже, – как раз яркий пример. Она была одной из моих первых «долгосрочных» пациенток, и ее лечение приблизило меня к пониманию того, как исправить разрушенное травмой существование.
Чтобы понять травматичные воспоминания, стоит проанализировать функционирование памяти. Воспоминание – это механизм, заставляющий впечатления, полученные в настоящем, влиять на нас в будущем.
Для мозга новый опыт означает спонтанную активность нейронов (см. главу 2, раздел «Мозг: инструкция пользователя»). Когда с нами что-то происходит, кластеры нейронов включаются в действие, передавая дальше электрические импульсы. Работа гена и выработка протеина создают новые синапсы, укрепляют существующие, изменяют наборы выделяемых рецепторами нейромедиаторов и стимулируют рост новых нейронов. Они также приводят к уплотнению изолирующей миелиновой оболочки вокруг соединительных волокон и повышают скорость передачи электрического импульса{20}.
Как известно, передающие импульсы нейроны связываются вместе{21}. Относительно памяти кодирование опыта происходит, когда нейроны срабатывают группами[39]. Чем чаще активируются кластеры нейронов, тем вероятнее, что и в будущем они будут «включаться» вместе. Импульс, провоцирующий извлечение воспоминания – внутреннего (мысли или чувства) или внешнего события, вызывает каким-то образом у мозга ассоциацию со случаем из прошлого. Мозг работает как своего рода прогнозирующее устройство: он постоянно готовится к будущему на основании прошлого. Воспоминания обусловливают наше восприятие настоящего за счет «фильтра», через который мы смотрим и автоматически предполагаем, что произойдет дальше. Так, паттерны, кодируемые нами внутри воспоминаний, действительно предопределяют наше восприятие и взаимодействие с окружающим миром.
У механизма извлечения воспоминаний имеется важное свойство. Его удалось тщательно изучить только в последние двадцать пять лет: когда мы достаем из внутреннего хранилища закодированное воспоминание, оно не обязательно распознается как нечто из прошлого.
Возьмем, к примеру, катание на велосипеде. Вы садитесь на велосипед и просто едете, а в мозге срабатывают кластеры нейронов, позволяющие крутить педали, держать равновесие и тормозить.
Это один тип воспоминания: событие в прошлом (попытки научиться кататься на велосипеде) повлияли на ваше поведение в настоящем (вы на нем катаетесь), но вы не ощущаете сегодняшнюю велопрогулку как воспоминание о том дне, когда у вас впервые получилось это сделать.
Если же я попрошу вас припомнить самое первое катание на велосипеде, вы задумаетесь, просканируете хранилище памяти, и, допустим, у вас возникнет образ папы или старшей сестры, которые бежали за вами, вы вспомните страх и боль от первого падения или восторг от того, что вам удалось-таки добраться до ближайшего поворота. Когда такие профили заполняют поле осознанности, вы точно знаете, что вспоминаете что-то из прошлого.
Два типа обработки воспоминаний тесно связаны в нашей повседневной жизни. Те, что помогают нам крутить педали, называются имплицитными воспоминаниями, а способность вспомнить день, когда мы научились кататься, – эксплицитными воспоминаниями.
Я подчеркиваю это потому, что обычно под словом «воспоминание» понимается эксплицитный вариант. Однако недавние исследования мозга позволяют нам понять данные различия. Они также помогают разобраться, как имплицитная память влияет на наше настоящее таким образом, что мы даже не осознаём воздействия прошлого. Именно эти открытия наконец позволили понять причину, по которой Брюса преследовали воспоминания.
Давайте начнем с самого начала: с имплицитных воспоминаний, возникающих еще до нашего появления на свет.
Имплицитная память: основные фрагменты головоломки ментального опыта
Оба раза, когда моя жена была беременна, я часто пел детям старую русскую песню, которую слышал от бабушки. В ней ребенок описывает любовь к жизни и к маме: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я». Я пел ее по-русски и по-английски на последнем триместре беременности супруги, потому что в это время слуховая система плода уже достаточно развита для восприятия звуков сквозь амниотическую жидкость. Потом, когда детям исполнилась неделя, я провел с каждым из них эксперимент, для чего пригласил коллегу. (Я знаю, что это не было контролируемое исследование, но зато мы повеселились.) Не говоря ему, какую именно песню я пел беременной жене, я спел по очереди три разных. Не было никаких сомнений: когда дети слышали знакомые мелодию и слова, они открывали глаза шире, становились активнее, и мой коллега легко определил изменения в их уровне внимания. Так, в мозге детей записалось перцептивное воспоминание. (Сейчас они не разрешают мне петь. Наверное, сквозь плаценту мой голос казался лучше.)
Мы кодируем имплицитные воспоминания на протяжении всей жизни, и многие исследователи считают, что в первые восемнадцать месяцев мы фиксируем только их. Ребенок кодирует запахи и звуки, связанные с домом и родителями, ощущение голода в животе, упоительный вкус теплого молока, страх громких и злобных голосов и то, как напрягается тело мамы во время визита одного родственника. Имплицитная память зашифровывает впечатления, эмоции и телесные ощущения, включая появляющиеся по мере нашего роста умения ползать, ходить, разговаривать или кататься на велосипеде.
Имплицитная память также использует способность мозга обобщать на основании опыта, и именно таким образом мы создаем ментальные модели на базе повторяющихся событий. Это уже сложнее связывания нейронов, активирующихся одновременно. Наш мозг подытоживает и объединяет похожие события в одну прототипную репрезентацию, называемую схемой. Если мама обнимает маленького сына каждый вечер, приходя с работы домой, у него в голове появится ментальная модель, в которой возвращение мамы наполнено лаской и чувством единения.
Наконец, имплицитная память формирует механизм актуализации установки, с помощью которого мозг готовится к определенной реакции. Когда мама приходит домой, сын ожидает, что она его обнимет. Его внутренний мир подготовлен к восприятию жеста, и он начнет тянуть руки вверх, как только услышит звук подъехавшей машины. Когда мы становимся старше, актуализация установки продолжает работать, но уже для более сложного поведения. Если вы научились плавать, то, надевая купальник или плавки, вы автоматически активируете поведенческий репертуар плавания и, прыгнув в бассейн, будете полностью готовы плыть.
Перечисленные шесть сфер имплицитной памяти: восприятие, эмоции, телесные ощущения, поведение, ментальные модели и актуализация – это основные детали мозаики сознания. Они определяют, как прошлое продолжает влиять на нас в настоящем. После получения опыта остаются синаптические связи, формирующие и фильтрующие ощущения в текущий момент. Используя имплицитные элементы из прошлого, мозг – ассоциативный орган и прогнозирующее устройство – постоянно готовит нас к будущему.
Вот три уникальные черты имплицитной памяти:
1. Нам не требуется осознанное внимание, чтобы создать или закодировать имплицитное воспоминание.
2. Когда имплицитное воспоминание извлекается из хранилища, мы не осознаём, что оно из прошлого.
3. Имплицитное воспоминание не требует участия гиппокампа.
Подробнее разобравшись с каждой из особенностей, мы разгадаем загадку мучивших Брюса вспышек.
Неосознанное кодирование
Если вы когда-нибудь участвовали в качестве добровольца в классическом эксперименте на распределение внимания, то помните, что он, скорее всего, проходил следующим образом: исследователь дал вам наушники, через которые слышались разные звуковые дорожки, и попросил следить только за левым ухом. Через минуту вас спросили, что вы услышали. Вы говорили, например, что кто-то зачитывал список животных в зоопарке. Голос был мужской или женский? Мужской. Хорошо. А что вы слышали правым ухом? Какое-то невнятное мычание, говорите вы. А способны ли вы предположить, был это мужской или женский голос? Нет, даже этого не скажу.
Затем исследователь проводит так называемый непрямой тест на проверку памяти, и оказывается, что информация из правого наушника действительно попала в ваше сознание и повлияла на имплицитную память. Вы не в силах вспомнить, что правым ухом вы услышали женский голос, перечислявший названия цветов. Но если вам дать задание на заполнение пробелов в словах, например «р_ _а», то вы с большей вероятностью вставите буквы «о» и «з», чем какие-либо другие, даже не понимая причины. А если бы вы услышали список овощей, вам бы почти наверняка пришло в голову написать буквы «е» и «п», чтобы получилось слово «репа». Так в языковых центрах мозга проявляется актуализация.
Когда правое ухо невольно воспринимало данные, мозг зафиксировал их в виде перцептивных имплицитных воспоминаний. В таких случаях информация не проходит через гиппокамп – кластер нейронов в форме морского конька, расположенный в лимбической доле, связывающий удаленные участки мозга и подключающий направленное внимание.
Имплицитные воспоминания остаются в сознании, но не «помечаются» как продукт прошлого, что довольно сильно отличает их от идеи подсознательной памяти, подразумевающей нечто глубокое, недоступное, подавляемое и скрытое. Вновь активированное имплицитное воспоминание является полностью осознанным, просто оно не сопровождается ощущением припоминания.
Вся эта информация нелегко дается даже студентам-медикам. Поэтому позвольте мне поделиться классической историей врача-невролога по имени Клафар и его неудачливой пациентки. Дело происходило в XIX веке. Пациентка мадам Икс могла без проблем поддерживать с доктором беседу о текущих событиях, но, если он выходил из комнаты и возвращался через несколько минут, она не узнавала его и не помнила об их разговоре. Ему снова приходилось представляться и начинать заново. Однажды доктор Клафар спрятал в ладони булавку, и, когда он поприветствовал мадам Икс, пожав ей руку, она укололась и вскрикнула. В следующий раз доктор Клафар снова протянул ей руку, но мадам Икс отпрянула. На вопрос, почему она так повела себя, она ответила: «Иногда доктора делают больно».
Это хороший пример ментальной модели, построенной на имплицитном воспоминании. Утверждение «иногда доктора делают больно» возникло как вполне осознанное убеждение, однако мадам Икс не знала, что оно основано на прошлом опыте.
Имплицитные ментальные модели, имеющиеся в сознании каждого, фильтруют все наши впечатления и существенно влияют на наше отношение к самим себе и к другим. Они проявляются в виде ощущений в теле, эмоциональных реакций, перцептивных склонностей или поведенческих реакций.
Если, например, вас взяли в школьную софтбольную[40] команду, а ваши родители никак не отреагировали на вашу радость по этому поводу, ощущение неодобрения может распространиться на другие виды спорта и потом вернуться, когда уже ваши дети проявят интерес к физической активности. Или, например, ваши родители всегда осознанно избегали явных негативных комментариев по поводу людей других рас или религий, но тем не менее вы улавливали невербальные сигналы раздражения, напряжения или отвращения, приводя домой друга иной культуры.
И хотя имплицитные ментальные модели присутствуют у всех, благодаря майндсайту мы в силах освободиться от их скрытого, но мощного влияния. Глубокое и четкое видение внутреннего мира позволяет нам сконцентрировать осознанность таким образом, чтобы укрепить интеграцию памяти. В результате эти отдельные элементы имплицитной мозаики прошлого соединяются в более сложную, гибкую и адаптивную форму эксплицитной памяти.
Эксплицитная память: собирая мозаику сознания
Эксплицитная память проявляется на втором году жизни. Хотя в дошкольном возрасте дети имеют довольно яркие воспоминания о своем более раннем возрасте, становясь взрослыми, они помнят довольно мало из того, что происходило раньше пяти или шести лет. (Это явление называют детской амнезией.) Эксплицитное кодирование зависит от способности концентрировать внимание и интегрировать элементы пережитых событий в фактические или автобиографические репрезентации. Оно позволяет нам создать каркас знаний о мире, других людях и о себе, которые мы с легкостью вспоминаем, категоризируем и о чем без труда рассуждаем. Родители инстинктивно укрепляют данную способность у маленьких детей, прося их рассказать о вчерашнем походе в зоопарк или о том, что они видели на детской площадке утром.
Когда мы извлекаем эксплицитное воспоминание, у нас действительно появляется ощущение, что мы переносим в свое пространство осознанности что-то из прошлого. Если я попрошу вспомнить ваш последний день рождения, вы, вероятно, скажете, где вы его отмечали, какой был день недели и кто присутствовал на празднике. Ваши внутренние образы связаны одновременно с фактами и самоощущением внутри конкретного эпизода из прошлого. Это примеры двух типов эксплицитных воспоминаний: фактических и эпизодических. История Стюарта демонстрирует, что некоторым проще вызывать один тип воспоминаний, чем другой.
В течение жизни мы аккумулируем эпизодические воспоминания в более крупные кластеры, укладывая их вдоль временной шкалы. Они называются автобиографической памятью. Благодаря ей вы способны сравнить свой десятый и двадцатый дни рождения и составить связный рассказ о собственной жизни – нарратив.
По мере развития гиппокампа мы можем формировать фактические и эпизодические воспоминания. Гиппокамп развивается на протяжении всей жизни, поскольку он продолжает собирать эксплицитные воспоминания, позволяющие нам узнавать себя и окружающий мир.
Гиппокамп: мастер собирать мозаики
Вспомните нашу «подручную» модель мозга. Гиппокамп расположен в области большого пальца – лимбической доли – в обоих полушариях. Левая сторона работает преимущественно с фактами, тогда как правая специализируется на эпизодических воспоминаниях с нашим участием. Гиппокамп тесно сотрудничает с другими лимбическими долями (например, с миндалевидным телом, порождающим страх), чтобы соединить подробности определенного опыта с эмоциональным тоном и значением события. У него также имеются обширные связи, позволяющие объединить ранее разделенные паттерны нейронных импульсов в лимбической доле и на всех участках коры, отвечающих за восприятие и планирование. В левом полушарии гиппокамп формирует фактические и лингвистические знания; в правом – упорядочивает «кирпичики» жизненной истории по времени и темам. Вся эта работа делает эффективнее «поисковую систему» памяти. Гиппокамп можно сравнить с тем, кто собирает мозаики: он соединяет отдельные фрагменты образов и ощущений имплицитных воспоминаний в полноценные «картинки» фактической и автобиографической памяти.
Однако чтобы активировать гиппокамп и в буквальном смысле собрать имплицитную память, разбросанную по отдельным нейронам, нужно сосредоточить внимание. Когда образы и ощущения какого-либо опыта остаются только в имплицитной форме, то есть они не интегрированы гиппокампом, они пребывают в нейронном беспорядке. Они не маркируются как репрезентации из прошлого и не становятся частью нашей жизненной истории. Однако они продолжают формировать субъективные впечатления о текущей реальности, не регистрируясь осознанностью. Чтобы оценить их воздействие на нашу жизнь, необходимо перенести их из имплицитной памяти в эксплицитную.
Когда гиппокамп отключается
Пациентка доктора Клафара не могла кодировать впечатления в эксплицитные воспоминания из-за повреждения структур мозга, расположенных недалеко от гиппокампа. Однажды на ужине у друзей я встретил человека с похожей проблемой. Он вежливо сообщил мне, что у него было несколько двусторонних гиппокамповых инсультов, и просил не обижаться, если я на секунду отойду налить себе воды, а он потом меня не вспомнит. И действительно, я вернулся со стаканом в руках, и мы снова представились друг другу.
Однако для нарушения механизма эксплицитной памяти не требуется каких-то серьезных долгосрочных повреждений. Один пациент рассказал мне следующую историю. Ему предстоял длинный ночной перелет через всю страну, и он попросил своего терапевта дать ему какое-нибудь снотворное, чтобы поспать в самолете. Врач выписал ему новый, только появившийся на рынке препарат, и мой пациент принял двойную дозу, рассчитывая как следует отдохнуть. Вернувшись домой из трехдневного путешествия, он не сумел эксплицитно вспомнить ничего, что следовало за первым перелетом. При этом люди, с которыми он встречался в месте назначения, утверждали, что он казался совершенно адекватным. (Впоследствии фармацевтическая компания, выпустившая препарат, вдвое уменьшила рекомендованную дозу.)
Как и некоторые виды снотворного, алкоголь печально известен тем, что временно отключает наш гиппокамп. Однако состояние отключки, вызванное алкоголем, не то же самое, что временная потеря сознания: человек находится в сознании (хотя и недееспособен), но не кодирует происходящее в эксплицитной форме. Люди, испытывающие такие провалы в памяти, могут не помнить, как они попали домой или как встретили человека, с которым поутру проснулись в одной постели.
Гиппокамп также отключается в состоянии гнева, и люди, страдающие приступами неконтролируемой ярости, не обязательно лгут, когда утверждают, что не помнят сказанного или сделанного ими в этом измененном состоянии сознания{22}.
Согласно недавним исследованиям, другие высокоэмоциональные состояния – сверх тех, что мы обычно способны терпеть, – тоже отключают гиппокамп из-за спровоцированного ими высокого уровня стресса. Выделение избыточного количества гормона стресса, например в состоянии ужаса, нарушает происходящую в гиппокампе интеграцию.
Когда я впервые прочел данные этого исследования, я понял, что наконец-то отвечу на вопрос, мучающий меня с самого момента встречи с Брюсом: что представляет из себя вспышка прошлого? Она может стать результатом активации воспоминания о травматичном переживании, представленном только в имплицитной форме. Впечатления, эмоции, телесные ощущения и поступки из прошлого полностью находились у Брюса в пространстве осознанности, но по ним не было ясно, что они пришли из прошлого. Поскольку гиппокамп был заблокирован, фрагменты его опыта оставались беспорядочными элементами имплицитной мозаики. Нейронные пути, кодирующие опыт в ощущения, впечатления и переживания, оставались активными, но Брюс не знал, что внутренние образы не относятся к текущему моменту. Поэтому вспышки наполняли его сознание повторно активированными воспоминаниями, доступными только в имплицитной форме.
Травма, память и мозг
До того как Брюс затащил меня в свое укрытие под кроватью, мы немного обсуждали его службу во Вьетнаме. На одной сессии он сказал, что не хочет говорить о ней, но знает, что нужно. Он был одним из немногих выживших в своей части. Когда он начал, у него напряглось лицо, глаза закатились вверх и затряслись руки. Его рассказ был обрывочным и сбивчивым: это были отдельные слова, вопли и образы, которые Брюс видел и пытался описать, то жестикулируя, то прикрывая глаза, то шепотом, то криками – я слышу их по сей день.
Его лучший друг Джейк жил с ним в одном городе, а потом воевал в том же отряде. Они совершали патрульный обход недалеко от демилитаризованной зоны, когда на них напали из засады. Джейка ранили в голову, а Брюсу прострелили ногу, и он не мог двигаться, но держал ослабевшее тело друга. Спасательные вертолеты уже приближались, но Джейк умер на руках у Брюса. Вокруг него раздавались взрывы, и он потерял сознание, а очнулся только в госпитале в Сайгоне. Из больничных записей выяснилось, что врачи подозревали черепно-мозговую травму, потому что несколько недель Брюс не говорил. Вернувшись в США, он пытался влиться в гражданскую жизнь. Его нога зажила, но нельзя было сказать того же о сознании. Через десять лет после завершения военной службы Брюс попал в больницу для ветеранов, как раз незадолго до того, как я пришел туда на практику.
Что же произошло у Брюса в мозге? Лучшее научное объяснение, пока не подтвержденное исследованиями, состоит в следующем. От сильнейшей травмы Брюс испытал ужас и от перенесенного шока потерял сознание. В исключительно стрессовых условиях активизируется механизм «бей – беги – замри», и в организм выбрасывается большое количество гормона кортизола, блокирующего работу гиппокампа. Как я упоминал выше, любые механизмы, временно прекращающие функционирование гиппокампа, также останавливают формирование эксплицитных воспоминаний. Такой эффект схож с действием алкоголя или снотворного. Он также создал напоминающее обморок состояние – химически обусловленную форму диссоциации, «отделения» себя от неприятных воспоминаний. Парадоксальным образом та же приводящая к отключке реакция одновременно усиливает кодирование имплицитных воспоминаний за счет выработки миндалевидным телом адреналина, также отвечающего за «бей – беги – замри». Высокий уровень адреналина выжигает в имплицитных воспоминаниях изначальный травматичный опыт: ощущение ужаса, перцептивную информацию, поведенческие реакции и болевые ощущения, испытанные нами.
В этом заключается объяснение на первый взгляд противоречивого феномена ПТСР. В данном синдроме практически отсутствуют эксплицитные воспоминания произошедшего с нами события, однако имплицитные воспоминания, всплывающие на поверхность в виде вспышек из прошлого, обычно проявляются очень ярко.
Итак, мы убедились, что два типа памяти зависят от различных областей мозга. Теперь мы наконец можем понять противопоставление усиленного имплицитного воспоминания и блокированного эксплицитного воспоминания, формирующегося в момент травмы.
Психологическая травма способна временно отключить гиппокамп также посредством механизма диссоциации. В безвыходной ситуации стресса или угрозы жизни помимо выработки большого количества блокирующих память гормонов стресса наш мозг находит еще один выход, заключающийся в концентрации на чем-то другом, а не на опасности. Пока мы точно не знаем, как работает этот механизм. Однако всё наше осознанное внимание поглощается каким-нибудь нетравматичным аспектом окружающей среды или внутреннего ландшафта.
Я не знаю, была ли диссоциация частью реакции Брюса на атаку, в которой погиб его друг, но многие испытавшие психологическую травму люди отчетливо помнят диссоциацию во время события. Через несколько лет после встречи с Брюсом я лечил одну девушку. Когда ей было четырнадцать лет, трое мужчин напали на нее, закрыли в старом сарае и изнасиловали. Она рассказала, что, оказавшись там, заметила маленькие цветочки в треснувших досках в углу. Она сфокусировалась на них, и ее сознание превратило их в воображаемый луг. Оставаясь на лугу, она перенаправила туда свое внимание прочь от сильнейших ощущений боли и беспомощности.
Недостаток такой стратегии выживания состоит в том, что, хотя осознанность в момент травмы блокируется, временное отключение гиппокампа не препятствует имплицитному кодированию опыта. Пятнадцать лет спустя, когда эта девушка принимала душ со своим парнем, звук стекающей на пол воды вызвал у нее сильную вспышку. В день, когда на нее напали, шел сильный дождь, и имплицитные воспоминания заполнили ее пространство осознанности, как будто она снова подверглась нападению – теперь уже со стороны парня. К счастью, когда она обратилась ко мне, я уже использовал в своей работе результаты самых последних исследований, касающихся внимания, гиппокампа и памяти, поэтому смог разобраться в произошедшем с ней и знал, как ей помочь.
Пока в лабораториях изучалась роль гиппокампа в формировании воспоминаний, мне как практикующему психотерапевту стало очевидно, что заблокированная интеграция объясняет многие из распространенных симптомов ПТСР. Воспоминания, имеющие только имплицитную форму, и другие отключения в сознании являются причиной гипервозбуждения и взрывных эмоций; оцепенения и рассоединения с телесными ощущениями, ощущения нереальности своего тела; различных форм переживания психологической травмы заново, включая вспышки из прошлого и повторяющиеся фрагментарные воспоминания о событии в состоянии бодрствования.
Кроме того, для ПТСР характерны и феномены, проявляющиеся во время сна, например кошмары. Они также помогают понять, как имплицитно закодированные фрагменты травматичных воспоминаний врываются в нашу жизнь с ужасающей силой через многие годы после произошедших событий. Прежде чем воспоминания полностью интегрируются в кору в качестве части перманентной эксплицитной памяти, они должны пройти процесс «консолидации», зависящий, согласно некоторым данным, от фазы быстрого сна. У многих людей, страдающих ПТСР, фаза быстрого сна прерывается, что объясняет, почему травматичные воспоминания остаются имплицитными и существуют в виде ночных кошмаров или заново переживаемых наяву вспышек.
На протяжении нескольких веков симптомы психологической травмы – навязчивые, дезинтегрирующие и вызывающие эмоциональное онемение – выявлялись у солдат и назывались по-разному, например военным неврозом. Диагноз «ПТСР» позволяет проследить сходство между пережитым на поле боя и психологическими травмами, ограничивающими жизнь многих людей. Я хочу рассказать о двух таких пациентах.
Использование функций гиппокампа для лечения психологических травм
Элисон впервые пришла ко мне на прием из-за постоянных трудностей в отношениях, включая серьезные проблемы в сексуальной жизни. Тогда ей был тридцать один год. Когда я спросил про ее детство, она сказала, что оно прошло хорошо, кроме того что ее родители развелись, когда ей исполнилось три года. Спустя несколько лет ее мама снова вышла замуж и родила двоих детей. С того момента семейная жизнь протекала «нормально». Я не был уверен, что на самом деле значит «нормально», но решил, что это станет понятно дальше: в теперешней жизни Элисон находилось достаточно материала для анализа.
Через несколько месяцев после начала психотерапии Элисон упомянула касающийся здоровья вопрос, не дававший ей покоя уже долгое время. У нее периодически болела спина, и не так давно боль существенно усилилась. Элисон преподавала изобразительное искусство в школе неподалеку, и ей становилось всё сложнее работать. Она проконсультировалась с ортопедом, и он порекомендовал ей операцию, но Элисон считала себя слишком молодой для такого радикального шага. Кроме того, она где-то прочитала о связи боли в спине со стрессом, и ей хотелось узнать мое мнение.
Я предложил ей попробовать «сканирование» тела, двигаясь от ступней вверх, и попросил ее просто следить за возникающими ощущениями. Когда мы добрались до спины, Элисон охватил сильный страх. Она припомнила, что однажды ночевала у соседей, а потом с вечеринки вернулся друг их сына и попытался заняться с ней сексом на столе для пинг-понга. Он придавил ее и вжал ее спину в край стола. В течение нескольких сессий мы исследовали эти воспоминания, и постепенно стало понятно, что напал на нее не соседский приятель, а собственный приемный отец. Когда Элисон осознала это, ее боль в спине ушла и больше не возвращалась. Элисон перестала даже думать об операции.
Я знаю: вам, вероятно, это кажется невозможным. Не наблюдай бы я подобные ситуации много раз, я бы разделил ваш скептицизм. Но это осознание не стало для Элисон волшебной пилюлей, оно лишь ознаменовало начало тяжелой и кропотливой работы по восстановлению ее жизни.
Память не копировальная машина. Когда мы извлекаем из нее какое-то событие, наше воспоминание не обязательно окажется точным. В процессе у нас активируется профиль нейронных сетей, похожий на тот, что сформировался в результате кодирования, но не идентичный ему. Встречаются и искаженные воспоминания. Мы можем правильно вспомнить суть – как Элисон вспомнила, что на нее напали, – но детали не обязательно будут соответствовать действительности. Элисон проясняла для себя подробности своей жизни, оказавшиеся более кошмарными и болезненными, чем выглядели сначала.
У Элисон процесс извлечения воспоминаний находился в заблокированном состоянии шестнадцать лет. Затем воспоминания появились в искаженном виде, чтобы сохранить положительный образ важного для Элисон человека – приемного отца. У многих людей, испытавших психологическую травму, возникают проблемы с правильностью воспоминаний. Наша память многослойна, и мы легко поддаемся внушению. К счастью, свидетельства других людей иногда помогают прояснить ситуацию. Через несколько месяцев после того, как Элисон избавилась от боли в спине, она впервые за два года встретилась с семьей и спросила младших сводных брата и сестру, знают ли они что-нибудь о той вечеринке. Они набрались смелости и рассказали ей, что наблюдали эту сцену, что тоже сделало их жертвами насилия.
Вы, вероятно, заметили, что первоначальное искажение фактов в воспоминании Элисон защищало еще одного важного для нее человека – ее мать. Почему Элисон не пошла к маме после нападения отчима? Даже если она слишком стыдилась заговорить первой, неужели мама не заметила: что-то было не так?
Когда в семье у детей нет возможности выразить свои чувства и вспомнить, что случилось после какого-то масштабного события, их воспоминания существуют в имплицитном и разрозненном виде. Тогда ребенок не способен разобраться в произошедшем. Как мы обнаружили во время совместной работы, семья Элисон превратилась в «зону тишины» задолго до роковой ночи. Ее отчим вел себя неадекватно почти с самой свадьбы. Мама закрывала на это глаза, а иногда даже способствовала насилию, по сути, принося Элисон в жертву мужу и новой семье. Теперь известно, что такое раннее и регулярное насилие, особенно в отсутствие защиты, приводит к развитию диссоциативных расстройств. Элисон не знала эксплицитно то, что очень хорошо понимала имплицитно.
Элисон посещала сеансы психотерапии много лет, и здесь я лишь обозначу этапы пройденного ей пути. Перед нами стояла задача не только интегрировать ее разрушительные воспоминания, но и помочь ей справляться с нынешними отношениями и не терять присутствия духа в стрессовых ситуациях. Элисон нуждалась в выработке навыков эмоциональной устойчивости и личностной силы. После предательства самых близких людей как она могла научиться защищать себя и в то же время доверять другим?
Я представил примерную последовательность действий: предательства и психологические травмы препятствуют интеграции. С точки зрения памяти это приводит к тому, что имплицитные фрагменты так и остаются разрозненными. Элементы прошлого, существующие только в имплицитной форме, вторгаются в настоящее, вызывая повторные переживания события (вспышки и боль в спине у Элисон), избегание (не понимая почему, Элисон никогда не играла в настольный теннис и бильярд) и потерю чувствительности некоторых частей тела (что оказалось причиной проблем в ее сексуальной жизни). Фрагментарный опыт необходимо было сначала интегрировать в эксплицитную память, а затем внедрить в более масштабную картину личности Элисон.
Мы исследовали непроясненные репрезентации памяти, концентрируя внимание на двух аспектах. С одной стороны, мы фокусировались на «здесь и сейчас», а с другой – на «там и тогда». Вместе с Элисон мы разработали некоторый набор ресурсов и держали его наготове в настоящем, даже переходя к самим имплицитным воспоминаниям.
Моя задача состояла в сохранении у Элисон чувства, что я рядом, что она не растворялась в прошлом, даже когда концентрировалась на имплицитных воспоминаниях. Умей она относительно безболезненно входить в свое прошлое и выходить из него, Элисон ощутила бы себя в большей безопасности. В качестве контекста для совместной работы для интеграции памяти я рассказал Элисон о мозге и сознании. Я также обучил ее основным техникам: осознанному дыханию и созданию образа внутреннего убежища.
Больше всего Элисон нравился один из вариантов колеса осознанности. Я попросил ее представить книжный шкаф в закрытой комнате где-то в воображаемом доме. В шкафу лежало конкретное воспоминание, которое мы анализировали, особенно если оно являлось очень интенсивным и подавлялось долгое время. Только у Элисон имелся ключ от комнаты и ключ от шкафа. Она могла в любой момент покинуть комнату, закрыть дверь, пересечь коридор и попасть в другую комнату, чтобы посмотреть видеозапись события (DVD еще не появились). Разрешалось сколько угодно раз включать ролик, ставить на паузу, перематывать назад или вперед. Будучи способной в любой момент «всплыть», чтобы не раствориться в имплицитном мире, Элисон с готовностью погрузилась в море своих воспоминаний.
Короткие погружения в текущие ощущения, вызываемые имплицитными воспоминаниями, также являлись особенно важными. Элисон необходимо было уметь соединяться с ними и отслеживать их. Но смысл заключался не просто в новом переживании старой травмы. Суть состояла в одновременном осознавании Элисон, что она со мной, в безопасности и в любой момент может вернуться в настоящее, к себе взрослой, со всеми своими сильными чертами характера и психологическими ресурсами. Мой давний наставник в вопросах памяти, один из самых великих моих учителей, говорил: «Извлекая воспоминание, мы изменяем его». В присутствии другого человека, настроенного на ее волну, при помощи воображаемого шкафа и внутреннего убежища Элисон достала имплицитные воспоминания, чтобы превратить их в эксплицитные. В отличие от вспышек из прошлого, которые каждый раз только глубже укореняют дезинтегрированное состояние сознания, извлечение с рефлексией, то есть двойное внимание – на память и на переживание воспоминания, – по-новому задействует гиппокамп.
Со времени наших сессий прошло уже больше десяти лет, и как-то раз я встретил Элисон, которая сказала, что вспышки больше не беспокоят ее.
Способность понять и принять правду не только избавила Элисон от симптомов. По мере того как она исследовала многочисленные слои адаптаций к детской боли, она вплетала заново формируемые эксплицитные воспоминания в более масштабную и связную структуру, определяющую ее личность. Она испытала новое ощущение энергии и удовольствия. Элисон переосмыслила себя не просто как человека, который выжил, а как человека, который мог процветать. Такой способ интеграции воспоминаний дал возможность Элисон – и многим другим людям – снова стать авторами собственной истории.
Упасть в грязь лицом
Даже если с нами не происходило ничего угрожающего, воспоминания, существующие только в имплицитной форме, вполне могут стать для нас настоящей тюрьмой. Один из самых удивительных примеров – моя пациентка Элейн.
Элейн было двадцать шесть лет, она оканчивала университет и пришла ко мне из-за тревоги по поводу завершения учебы. Она сразу призналась, что боится «упасть в грязь лицом», приняв предложение работы, полученное еще в прошлом семестре. В течение следующих недель я испробовал несколько подходов к ее страху новых вызовов. Она вежливо реагировала на мои идеи, но никак не двигалась с места.
То, как она описала свой страх – упасть в грязь лицом, – отложилось у меня в голове, но я не знал, как это истолковать. Однажды я предложил ей на секунду сконцентрироваться на теле, а не на опасениях по поводу конкурентного рынка труда. Она остановилась, и тут ее начало трясти. Потом она схватила свою руку и сказала: «Ой, что происходит?» Я попросил ее удерживать внимание на этом ощущении и посмотреть, куда оно приведет ее. Боль пошла вверх по руке и достигла челюсти. Она закрыла рот рукой и заплакала. Через какое-то время Элейн описала, что происходило у нее в голове. В возрасте трех лет она упала со своего нового трехколесного велосипеда. Она вспомнила, эксплицитно, что сломала руку и два передних зуба. Нас обоих поразила интенсивность ее телесных ощущений, поначалу казавшихся ей «просто болью», а не воспоминанием.
Рука Элейн зажила, и тот случай никак не повлиял на ее здоровье, зато сказался на взрослом сознании. У нее сложилась имплицитная ментальная модель, где новизна объединилась с сильным страхом и болью. Страх проявлялся в учебе, работе и даже в личной жизни. Он говорил ей: «Новый опыт может оказаться катастрофой». Элейн в буквальном смысле боялась упасть лицом в грязь.
Я научил Элейн, как и Элисон, конкретным способам оставаться в настоящем и чувствовать себя в безопасности перед лицом страхов. И постепенно она начала радоваться учебе и друзьям. Сумев принять и исследовать свое чувство, она смогла поместить его в определенное мгновение, увидеть в нем детский страх и вплести в свою новую историю. Теперь, когда она больше не была заложницей недопонятого прошлого, Элейн заполучила контроль над жизнью с новым ощущением энергии и свободы.
Работа с такими пациентками, как Элейн и Элисон, убедила меня, что двойная концентрация внимания – один из важнейших элементов в психотерапии эмоциональных травм. Одновременность сознательного внимания, когда мы сосредоточиваемся и на прошлом, и на настоящем, – это активный вовлеченный процесс, заставляющий гиппокамп собирать вместе разрозненные элементы имплицитных воспоминаний. Наблюдающая сторона личности Элейн следила, как она чувствует образы и телесные ощущения из прошлого, но это происходило в присутствии надежного человека, способного выдержать ее болезненные воспоминания. В обстановке эмоциональной безопасности извлеченные воспоминания стали менее заряженными. Вместе мы идентифицировали ощущения Элейн как воспоминания, а не как часть нового события, и впоследствии она интегрировала фрагменты воспоминания в более масштабное и связное самоощущение. Как только ее гиппокамп начал выполнять интегрирующие функции, ее воспоминания заняли свое место в активной и открытой истории ее жизни, истории о том, кем Элейн могла стать.
Неисследованные имплицитные воспоминания формируют убеждения и ожидания. Иногда соблазнительно видеть во внедренных реакциях проявление интуиции или способности чувствовать нутром, помогающих нам глубже понять происходящее. Однако, как и Элейн, мы способны объяснять их рационально. Также такие автоматические реакции, не стоящие нашего доверия при выборе решений или действий, могут на самом деле быть остаточным мусором от пережитых болезненных моментов неисследованного прошлого. Они в силах вызвать у нас приступ ярости из-за каких-то блинчиков. И они привязывают нас к болезненным событиям прошлого, которые в здравом уме мы бы никогда не захотели пережить заново.
Однако когда мы интегрируем этот встроенный опыт в нашу текущую осознанность и узнаём в нем имплицитные воспоминания, а не интуицию и не взвешенные решения, мы даем себе необходимые инструменты, чтобы очнуться и вновь начать творить собственную жизненную историю. И, как мы увидим в следующей главе, способ осмысления собственной жизни – еще одна важная форма интеграции.