Проснулся он оттого, что его трясла чья-то костлявая рука. Открыв глаза, Ларин не сразу понял, где находится – высокий потолок, шкафы, незнакомая обстановка, на стенах флаги, вымпелы, грамоты…
– Просыпайтесь, просыпайтесь, – громким раздраженным голосом твердила старуха со шваброй в руках. – Скоро придут учителя, и им не понравится, что вы тут лежите на их диване.
– Как вы сюда попали?
Старуха замерла, бросив на него быстрый взгляд – пьян? Вроде не пахнет.
– Вы мне сами открыли час назад, сказали, что еще подремлете немного.
Ларин сел на диване, пытаясь открыть глаза. «К третьему уроку, – подумал он, – я должен быть как космонавт перед запуском на орбиту: выбрит, свеж и трезв».
Глава 22
Матч начался точно по расписанию. Отсутствие обычного мартовского снега в этом году позволило играть на школьном стадионе, представляющем собой коробку, окруженную металлическим сетчатым забором в два метра, по бокам которой под ржавыми покосившимися навесами стояли выкрашенные зеленой краской трибуны.
Обычно в часы, когда на стадионе не проводились занятия, здесь собирались компании, весьма далекие от здорового образа жизни, если не сказать больше. Порой с трибун веял характерный запах марихуаны, так что звону бутылок здесь никто не удивлялся, а на обычные сигареты и вовсе не обращали внимания. Связываться с маргинальными личностями учителя не решались, директор же закрывала глаза на безобразия: она знать не хотела, что происходит за стенами школы, считая стадион чем-то инородным, а Валерика – и вовсе самым ненужным учителем школы.
Так что редкие любители спорта выполняли ежедневный моцион, как правило, под дружный гогот, обсуждение физических качеств очередного «олимпийца»; брудершафт, братание, переходящее в очередную потасовку, заканчивалось же тем, что кто-то снова шел в магазин, и все повторялось по кругу.
Народ прибывал. До начала матча между одиннадцатыми «А» и «Б» оставалось пятнадцать минут, болельщики занимали места, обсуждая новую прическу королевы школы Вики Рузовой, спортивный БМВ папы Вадика Успенского, который привез сынка и укатил, взвизгнув шинами, кто пойдет на концерт Linkin Park в июне и почему четвертая часть «Сумерки. Сага. Рассвет», которую все так ждали этой осенью, – полный отстой.
Ларин оглядел трибуны. Пятая чашка кофе за день плюс два «ред булла» кое-как привели его в состояние, когда мозг начал соображать, а тело, в особенности сердце, тревожно гудело. Он как ипохондрик шарил внутренним взглядом по организму, в ожидании, что вот-вот где-то отключится жизненно важный орган. Тем не менее к четырем часам дня ему стало полегче, он даже ощутил прилив энергии, достаточный для того, чтобы подумать о вечерних делах. Предстояло заехать к жене, а после, к десяти вечера – на работу.
– Дмитрий Сергеевич, у вас не занято? – услышал он девичий голос.
Ларин поднял голову. Перед ним стояла Саша Савельева, высокая, худощавая, скромно одетая и при этом взволнованная, словно играть в футбольном матче предстояло ей. Он сразу подумал, что шарма ей не занимать – большие глаза смотрели открытым, но уже далеко не детским взглядом, от которого можно было умереть на месте. Он знал это чувство, таким взглядом когда-то обладала его жена – Света.
– Присаживайся. Пришла поболеть?
Она покраснела. Поспешила отвернуться, сделав вид, что оглядывает стадион в поисках знакомых.
– Вон там ваша трибуна, – сказал Ларин, показывая рукой на шумный островок старшеклассников, разместившийся на противоположной стороне поля. На зеленых скамьях, изрядно выпивши, спорили о предстоящем матче ученики одиннадцатого «А».
Среди них она заметила и Успенского, и Житко, и Плешь с Чуркой, их девиц – Машу Троцкую, всю в черном с головы до пят, Женю Ковалеву, которая называла ее сучкой и обещала выцарапать глаза за Успенского, нескольких других девочек – учениц соседних школ.
– Вот идиотки, – сказала Савельева. – Дуры.
Тут ее заметил Успенский и закричал с той стороны:
– Саша-наша, иди к нам в вигвам! – взрыв смеха.
Она смолчала, ничего не ответив на недвусмысленный призыв.
Покачиваясь, с бутылкой в руке, он вышел к кромке поля. В другой руке была зажата сигарета, дым он периодически выдыхал вверх, нарочито вызывающе, так, чтобы заметили все. И все, кому надо, конечно, замечали.
– Эй, – крикнул он, – Димон! Нравится Саша? Сто тридцать первая, часть третья, не забывай! Но мы можем и закрыть глаза, правда, народ?
Ларин посмотрел на Сашу. Она не знала, куда себя деть.
– Не обращай на них внимания, – посоветовал Ларин. – Вреда они принести не могут, хотя, конечно, приятного мало. – Жизнь отыграется.
– Да? – спросила она. – Когда, интересно? Наверняка его папаша был таким же мудаком. И что? У него все отлично, король жизни, что хочет, то и делает… Вы же знаете, наверное, Дмитрий Сергеевич, зимой к нам новая девочка пришла, ей буквально полгода доучиться осталось, Лена Калитина. Я слышала… – Она прервалась, повернув голову направо, в сторону ворот 11 «Б».
На поле вышли команды. В трусах, майках, как положено: Валерик выдал новую футбольную форму, которая хоть и не отличалась особой красотой, зато на майках были написаны крупным шрифтом номера, точно давая понять, где какая команда.
Ларин видел, что она кого-то ищет в поле, а когда проследил за взглядом девочки, увидел Скокова – он как раз разминался возле правых ворот – худощавый, жилистый, выше среднего роста и довольно симпатичный. Что именно притягивало к нему взгляд, сказать было трудно, какая-то внутренняя сила, стержень, что-то сильно отличало его от одноклассников.
Заметив, как Ларин смотрит в ту же сторону, она поспешила отвести взгляд.
– И что, – сказал Ларин. – Что с Калитиной? Он отлично помнил ее, не слишком красивая, но симпатичная, твердая хорошистка, в последнее время была сама не своя. Ларин старался не вмешиваться во внутренние дела старшеклассников.
– Ну, – ответила Саша… Ей явно не хотелось продолжать беседу, но Ларин настаивал. – Ходят слухи, что у них в январе была «вписка», куда ее пригласили. Конечно, называлось это просто вечеринкой, повод познакомиться, сами понимаете… Никто ничего не говорит, попробуй скажи против Успенского. Мне повезло, я с первого класса учусь, и отчим в уголовном розыске работает, вот он меня и не трогает.
– Чмо, – выдавил из себя Ларин.
– Что вы сказали?
– Я сказал, что мне тоже пришлось ему поставить оценки.
– У вас, кажется, жена беременная… я вас понимаю.
– Откуда знаешь про жену?
– Так все знают… школа.
– Это точно, – ответил Ларин. – Большая семья.
На поле выскочил Валерик, он где-то раздобыл форму арбитра – черные трусы и полосатую майку: при его двухметровом росте эти судейские атрибуты казались смешными. «Почему именно футбол? Он же баскетболист», – подумал Ларин.
Скоков напялил на себя желтую повязку капитана, хотя, по идее, это должен был сделать Андрей Хворост, сын футболиста команды «Пламя», которую иногда даже показывали по местному телевидению. «Гелендваген» Хвороста-старшего Ларин увидел на школьной стоянке, а сам он переминался с ноги на ногу возле ворот команды 11 «Б», выкрикивая краткие наставления, при этом эмоционально размахивая руками, как обычно делают тренеры всех футбольных клубов.
«Хорошо, что он за тренера, – решил Ларин. – Значит, шанс есть. Все же, как ни крути, если команды не слишком опытные, рука профи может сделать игру».
Команда 11 «Б», облаченная в синие майки, не вызывала прилива гордости – щуплые, нескладные, они пинали мяч у своих ворот, вполуха слушая Хвороста и поглядывая на соперника. Вот тут, пожалуй, любая букмекерская контора оформила бы победный коэффициент в пользу белых, то есть 11 «А» класса.
– Погоди секунду, – сказал Ларин Саше, вставая с места. Он увидел, что там, где сидит большая часть болельщиков «А» класса, что-то происходило. Подходили и отходили люди, Плешь что-то записывал в тетрадь. Ларин направился к ним.
– О, Димон пожаловал, – сказал Успенский.
Плешь спрятал тетрадку за спину.
Ларин подошел к Успенскому и сказал ему что-то на ухо.
– Еще одно слово, и на стол твоему папочке попадет шикарная свиная отбивная. Я буду пинать тебя до тех пор, пока ты не превратишься в мокрый вонючий кусок мяса. Понял меня?
Он понятия не имел, откуда у него взялась смелость это сказать. Еще пару дней назад он предпочел бы промолчать, как делал всегда.
– Кивни, что понял, мразь.
Мерзкая улыбочка сползла с лица Успенского.
– Ты что?.. – Но тут за рукав его схватил Глеб Житко – огромный, мощный и такой же наглый. – Эй, Вадик, оставь его. Нам еще играть. Потом разберешься.
Ларин смотрел прямо сквозь влажные, усеянные красными прожилками глаза подростка. Вряд ли бы тот кинулся на учителя, но в таком состоянии он плохо себя контролировал.
– Я хочу сделать ставку, – сказал Ларин, обращаясь сразу ко всем. – Не зассыте принять?
Житко ухмыльнулся и посмотрел на Успенского. Тот кивнул.
– Сколько, папаша?
– Десятку, – ответил Ларин.
Все вокруг засмеялись. Даже незнакомые девочки захихикали, словно он был одним из старшеклассников, а не школьным учителем математики. Знакомое, но давно забытое ощущение азарта, смешанного с подозрительным вниманием, окутало его.
– Десятку? Иди пивка лучше купи на десятку! Здесь играют взрослые парни. Вали давай.
Ларин в упор смотрел на Успенского.
– Десять тысяч, я сказал.
Житко закашлялся.
– Ставки семь к одному, ты на кого ставишь?
– Разумеется, на «Б». Здесь больше не на кого ставить. Ты выдохнешься через двадцать минут, – Ларин кивком головы адресовал последнее предложение Житко. – А твои дружки слишком самоуверенны. Без тебя они ничего не представляют. К тому же у вас нет тренера, который мог бы дать хорошего пинка.
– Че ты несешь, папаша? – сказал Успенский внезапно охрипшим голосом. – Считай, что ты проиграл.