Всеобщее изумление.
Бapбapа. Как глупо! (Забралась поближе к пушке и слушает, стоя между пушкой и парапетом.)
Казенс. Годится вам такая отговорка, Макиавелли?
Андершафт(задумчиво). Бидди, а ведь это может быть выходом из положения.
Леди Бритомарт. Пустяки! Не будет же он хорошо делать пушки оттого, что оказался собственным двоюродным братом, вместо того чтобы быть самим собой. (Садится на меховой коврик с размаху, что выражает ее откровенное презрение к казуистике.)
Андершафт(Казенсу). Вы человек образованный. Это против традиции.
Казенс. Один раз из десяти тысяч случается, что школьник от природы владеет тем, чему его хотят научить. Греческий язык не искалечил моей души, он ее воспитал. Кроме того, я учился не в английской школе.
Андершафт. Гм! Мне, конечно, не пристало быть разборчивым: спрос на подкидышей превышает предложение. Не будем вдаваться в подробности. Годитесь, Еврипид, годитесь.
Барбара. Долли, вчера вечером, когда Стивен рассказывал нам насчет традиции Андершафтов, вы что-то замолчали и после того держались очень странно и были взволнованы. Вы думали о вашем происхождении?
Казенс. Когда перст судьбы касается человека во время завтрака, ему поневоле приходится задуматься.
Андершафт. Ага! Так вы уже присматривались к делу, мой друг?
Казенс. Берегитесь! Между мной и вашими проклятыми воздушными кораблями лежит пропасть морального отвращения.
Андершафт. Сейчас не в этом суть. Уладим практическую сторону вопроса, а окончательное решение пускай остается за вами. Вы знаете, что вам придется переменить имя. Надеюсь, вы не возражаете?
Казенс. Неужели человек, которого зовут Адольф — ласкательно Долли! — может возражать против какого-нибудь другого имени!
Андерщафт. Отлично! А теперь о деньгах. Я с самого начала проявляю к вам щедрость. Вы начнете с тысячи в год.
Казенс(вдруг оживляется, и очки его поблескивают лукавством). С тысячи! Вы осмеливаетерь предлагать какую-то несчастную тысячу зятю миллионера! Нет, Макиавелли, клянусь богом, вы меня не надуете. Вам без меня не обойтись, а я без вас обойдусь. Мне нужно две с половиной тысячи в год в течение первых двух лет. Через два года, если я окажусь непригодным, я уйду. Но если я оправдаю ваши надежды и останусь, вы дадите мне остальные пять тысяч.
Андершафт. Какие это остальные пять тысяч?
Казенс. За два года, чтоб выходило по пяти тысяч в год. Две с половиной тысячи — это половинное жалованье, на случай, если от меня не будет прока. На третий год я должен получить десять процентов прибыли.
Андершафт(озадаченный). Десять процентов! Да знаете ли вы, милейший, какова у меня прибыль?
Казенс. Огромная, надеюсь. Иначе я потребовал бы все двадцать пять.
Андершафт. Однако, мистер Казенс, ведь это не шутка, а серьезное дело. Вы же не вкладываете капитала в наше предприятие.
Казенс. Как не вкладываю! А мое знание греческого языка, разве это не капитал? Мне доступны тончайшие изгибы мысли, высочайшие вершины поэзии, завоеванные человечеством, и это, по-вашему, не капитал? Мой характер, мой ум, моя жизнь, моя карьера — то, что Барбара называет моей душой, — разве это не капитал? Попробуйте только пикнуть, и я удвою себе жалованье!
Андершафт. Образумьтесь же...
Казенс(повелительно). Мистер Андершафт, вам известны мои условия. Хотите — принимайте, хотите — нет.
Андершафт(опомнившись). Очень хорошо: я принял ваши условия к сведению и даю вам половину.
Казенс(презрительно). Половину!
Андершафт(твердо). Половину.
Казенс. Предлагаете мне половину, а еще называете себя джентльменом!
Андершафт. Я не называю себя джентльменом и даю вам половину.
Казенс. И это своему будущему компаньону, своему наследнику, своему зятю!
Барбара. Вы продаете свою душу, Долли, не мою. Увольте меня, пожалуйста.
Андершафт. Ну ладно! Ради Барбары я пойду вам навстречу. Три пятых! И это мое последнее слово.
Казенс. По рукам.
Ломэкс. Вот это ловко! Я сам, знаете ли, получаю всего восемьсот фунтов.
Казенс. Кстати, Макиавелли, я классик, а не математик. Три пятых больше или меньше половины?
Андершафт. Разумеется, больше.
Казенс. Я согласился бы и на двести пятьдесят фунтов. Как вы можете успешно вести дела, когда выбрасываете такую уйму денег несчастному университетскому профессору, который не годится в подметки вашему младшему клерку? Ну, ну! Что скажет Лейзерс?
Андершафт. Лейзерс — кроткий и романтичный еврей, которого интересуют только струнные квартеты да ложи в модных театрах. Ему, бедняге, будут приписывать вашу жадность в денежных делах, как до сих пор приписывали мою. Вы — акула первого ранга, Еврипид. Тем лучше для фирмы.
Барбара. Сделка заключена, Долли? Теперь ваша душа принадлежит ему?
Казенс. Нет, цена назначена, вот и все. Еще посмотрим, кто кого. А соображения этического порядка?
Леди Бритомарт. Какие этические соображения, Адольф? Вы просто будете продавать пушки и оружие людям, которые сражаются за правое дело, и отказывать в них иностранцам и преступникам.
Андершафт(решительно). Ну нет, ничего подобного. Вы должны держаться правил истинного оружейника, иначе вам у нас не место.
Казенс. Что это за правила истинного оружейника?
Андершафт. Продавать оружие всякому, кто предложит за него настоящую цену, невзирая на лица и убеждения: аристократу и республиканцу, нигилисту и царю, капиталисту и социалисту, протестанту и католику, громиле и полисмену, черному, белому и желтому, людям всякого рода и состояния, любой национальности, любой веры, любой секты, для правого дела и для преступления. Первый из Андершафтов написал над дверью своей мастерской: «Бог сотворил руку, человек же да не отнимет меча». Второй написал так: «Каждый имеет право сражаться, никто не имеет права судить». Третий написал: «Оружие — человеку, победа — небесам». У четвертого не было склонности к литературе, поэтому он не написал ничего, зато продавал пушки Наполеону под самым носом у Георга Третьего. Пятый написал: «Мир должно охранять с мечом в руке». Шестой, мой учитель, превзошел всех. Он написал: «Ничто в мире не будет сделано, пока люди не начнут убивать друг друга из-за того, что не сделано». Седьмому уже нечего было сказать. И потому он написал только: «Без стыда».
Казенс. Любезный Макиавелли, конечно, и я напишу что-нибудь на стене, но, так как это будет написано по-гречески, вы ничего не поймете. Что же касается ваших правил оружейника, то я не для того вынул шею из петли собственного кодекса морали, чтобы сунуть ее в новую петлю. Я буду продавать пушки кому вздумаю и отказывать кому вздумаю. Вот вам!
Андершафт. С той минуты, как вы станете Эндру Андершафтом, вам уже не придется поступать как вздумается. Если вы жаждете власти, держитесь от нас подальше, молодой человек.
Казенс. Если б я стремился к власти, то не пришел бы за ней сюда. Какая у вас власть!
Андершафт. Конечно, своей власти у меня нет.
Казенс. У меня больше власти, чем у вас, и больше воли. Вы не управляете этим городом, он правит вами. А что правит этим городом?
Андершафт(загадочно). Воля пославшего меня.
Барбара(в изумлении). Отец! Понимаете ли вы, что говорите? Или вы расставили силки моей душе?
Казенс. Не слушайте его мудрствований, Барбара. Заводом правит самая подлая часть общества: охотники за деньгами, за удовольствиями, за чинами, и он — их раб.
Андершафт. Не обязательно. Вспомните правила оружейника. Я приму заказ от честного человека с такой же охотой, как и от негодяя. Если ваши честные люди предпочитают проповедовать и прятаться в кусты, вместо того чтобы покупать мое оружие и драться с негодяями, меня винить не за что. Я фабрикую пушки, но не храбрость и стойкость убеждений. Ах, Еврипид, как вы мне надоели, торгуясь из-за морали! Спросите Барбару, она понимает. (Неожиданно берет Барбару за руки властно смотрит ей в глаза.) Скажи ему, дорогая, что такое настоящая власть.
Барбара(словно под гипнозом). Пока я не вступила в Армию спасения, я не знала над собой власти, кроме своей собственной, и потому не знала, куда себя девать. Koгдa я вступила в Армию, у меня не хватало времени, чтобы сделать все, что нужно.
Андершафт(одобрительно). Совершенно верно. А почему это, как ты думаешь?
Барбара. Вчера я ответила бы: потому, что я была во власти бога. (Овладев собой, она вырывает свои руки из рук Андершафта с силой, которая не уступает его собственной.) Но вы пришли и доказали мне, что я была во власти Боджера и Андершафта. А сегодня я чувствую... О, как высказать это словами? Сара, ты помнишь землетрясение в Каннах, когда мы были детьми? Каким ничтожным казалось смятение после первого толчка сравнительно с ужасом ожидания второго! Вот это я и чувствую сегодня. Я стояла на скале, которую считала незыблемой, и вдруг без всякого предупреждения она закачалась и рухнула подо мной. Всемогущий разум охранял меня, я шла к спасению вместе с Армией, и в одно мгновение, одним росчерком вашего пера в чековой книжке вы отняли у меня все, я осталась одна — и небеса опустели. Это был первый толчок землетрясения, теперь я жду второго.
Андершафт. Ну, ну, Барбара! Эта твоя трагедия выеденного яйца не стоит. Что мы здесь делаем, когда, потратив годы работы, массу умственной энергии и тысячи фунтов звонкой монеты на новое орудие или воздушный корабль, мы в конце концов видим, что наши расчеты оказались на какой-нибудь волосок неверны? Ломаем все. Ломаем, не тратя больше ни времени, ни денег. Ты создала для себя нечто такое, что называешь моралью, религией или еще как-нибудь. Оказалось, что она не соответствует действительности. Что ж, сломай ее и добудь себе новую. В этом сейчас и заключается заблуждение всего мира. Он ломает устарелые паровозы и динамо, но не хочет трогать старых предрассудков, старой морали, старой религии и старых политических установлений. Каковы результаты? В области техники все обстоит благополучно, но в области