Майор Мартен Сервас. Книги 1-6 — страница 19 из 41

Я знаю, ее боль

Ничем не облегчить.

Но следует озаботиться

Судьбой ребенка.

"Мадам Баттерфляй"

40. Ария da Capo

Ясным холодным январским утром Фонтен плавал голым в бассейне, а Сервас смотрел в бинокль на его мускулистую спину, круглые ягодицы и стройные ноги, рассекающие дымящуюся воду. Вдоволь наглядевшись, он пошел назад к своей машине, превратившейся в морозильник, убрал бинокль в бардачок и на первой скорости тронулся с места.

Слишком рано. Еще слишком рано встречаться с Леонардом Фонтеном лицом к лицу, но рано или поздно это произойдет. Обязательно. Когда расклад изменится.

Куда исчезла Кристина Штайнмайер? Она уже десять дней не подает признаков жизни. Свет раннего утра был мертвенно-бледным, в машине горела только приборная доска, и полицейский ехал медленно, внимательно вглядываясь в ленту шоссе и фары шедших впереди машин, а в мозгу у него яркими неоновыми буквами мерцало одно-единственное слово. Мертва. Кристина Штайнмайер мертва. Мертва и где-то закопана… Они все перепробовали, пытаясь восстановить ее маршрут в то утро, когда она ушла из дома и исчезла. Но ее никто больше не видел. Ни жених, ни родители, ни бывшие коллеги с "Радио 5". Было открыто дело об исчезновении при подозрительных обстоятельствах. Коринну Делия и Маркуса (настоящее его имя было — Егор Немцов) долго трясли, но ничего от них не добились.

Мартен очень сожалел, что не мог принять участия в допросах, но Венсан и Самира, а также Больё, который чувствовал себя слегка виноватым и принял решение сотрудничать с ними, все ему в деталях пересказали.

Больё и Сервас были теперь уверены, что Маркус — он же Егор Немцов — замешан в исчезновении Кристины. Сыщик вернулся мыслями к дневнику Милы Болсански, к фотографиям Фонтена и Селии Яблонки, а затем к признаниям Кристины. Мила — Селия — Кристина: три любовницы космонавта. Свидетельства мадемуазель Болсански произвели на него удручающее впечатление. Проникнув в дом Фонтена и увидев на тумбочке у его кровати книгу о проблеме манипуляторства, Сервас счел, что нашел виновного… А теперь исчезла Кристина Штайнмайер… Но ни один судья не выдаст ордер на основании таких "жидких" улик. Он ходит по кругу. Нужно подтолкнуть Фонтена, чтобы тот совершил ошибку. Но как? Мерзавец осторожен и умен.

Тома помахал матери и побежал к товарищам, собравшимся на школьном дворе под платанами, а сама она вернулась к машине. Сегодня пятница. По пятницам она не работает. Пятница — день закупок в супермаркете. Мила поставила машину на стоянку, взяла тележку и почти час не торопясь ходила по рядам. Несмотря на ранний час, народу в магазине было очень много. Она то и дело сталкивалась с другими покупателями, раздраженно отталкивая чужие тележки, и время от времени сверялась со списком, хотя каждую неделю затаривалась одними и теми же продуктами. Правда, на этот раз кое-что изменилось: Болсански решила побаловать себя бутылкой "Кло-Вужо", а за вкусной гастрономией отправиться завтра — на фермерский рынок.

Мила выбрала самую "короткую" очередь — перед ней было человек пятнадцать — и, пока стояла, бросила в тележку ментоловую жвачку и телепрограмму.

Кассирша — молодая, с пирсингом в ноздре и с синей челкой — вежливо поздоровалась и начала считывать коды, выкладывая товар на ленту транспортера. Болсански шагнула через магнитные воротца, чтобы начать укладывать продукты, но внезапно в магазине истошно завыла сирена. Кассирша насторожилась и сказала:

— Будьте добры, мадам, вернитесь и пройдите еще раз через портик.

Мила вздохнула. Отступила назад, а потом снова сделала шаг вперед. Адское гудение повторилось, и люди в разных частях магазина оглянулись, не понимая, что происходит. Кассирша наградила Болсански злобным взглядом:

— Вернитесь, мадам! Вы уверены, что ничего не "забыли" в карманах?

Она пока не обвиняла, но вопрос ее прозвучал оскорбительно. Покупательница почувствовала на себе взгляды всех, кто стоял в очереди к кассам, и побагровела от стыда. Она сунула руку в карман пальто и… что-то нащупала… Она вытащила из кармана пластиковую коробку с подарочной картой из парфюмерного отдела. Номинал — сто пятьдесят евро. Лицо кассирши помрачнело.

— Я не понимаю… — начала было Мила.

— Вы берете ее или нет? — резким тоном спросила сотрудница магазина.

Взгляд ее стал враждебным. Кассирша приняла ее за воровку, но объясняться не собиралась: она не первая и не последняя.

— Повторяю: я не знаю, как эта карта оказалась у меня в кармане, — с трудом скрывая бешенство, прошипела покупательница.

— Оʼкей. Дайте ее мне и пройдите через портик, пожалуйста.

Последнее слово девушка произнесла со злорадным удовольствием. Мила вложила карту в ее протянутую ладонь и повторила ритуал: шаг назад — шаг вперед. Комок под ложечкой.

Сирена…

Звук ударил Милу по нервам. За ее спиной раздался глухой ропот.

— Вот дерьмо! — выругалась кассирша. Испепелив нарушительницу спокойствия взглядом, она сняла трубку, что-то быстро проговорила, а затем повернула голову в сторону прохода и нетерпеливо забарабанила пальцами по прилавку.

В спину Болсански зазвучали вопросы: "Что происходит?", "Почему не двигаемся?" — и безжалостные ответы: "Воровка", "Вот она, сегодняшняя Франция"… К кассе быстрым шагом приближался высокий темнокожий охранник в костюме антрацитового цвета. Он бросил на злоумышленницу профессиональный взгляд и наклонился к кассирше, чтобы выслушать объяснения. Действовал он максимально сдержанно, волну не гнал — все его поведение словно говорило: "Нам не привыкать, мы очень эффективны…"

Ноги у Милы подкашивались, голова кружилась. Десятки глаз смотрели на нее с брезгливым осуждением.

— Прошу вас пройти со мною, мадам. Шум поднимать не будем, урегулируем вопрос спокойно, договорились? — предложил чернокожий.

— Что случилось? — произнес чей-то голос у них за спиной.

Другой охранник — белый, старше первого и тоже в костюме. Этакий располневший "зеркальный гардероб". Хитрый взгляд, щеки рябоватые, как побитый градом виноградник. Пока первый докладывал ему о происшествии, он не спускал глаз с Милы, а потом взял ее толстой лапищей за руку. Женщина рывком освободилась и возмущенно воскликнула:

— Не прикасайтесь ко мне!

— Вот что я тебе скажу, дорогуша: кончай выпендриваться и не зли меня — я не в настроении! — рявкнул в ответ охранник. — Усекла? Вперед!

Она села в машину и вцепилась дрожащими пальцами в руль, задыхаясь от ярости и стыда. Директор магазина допрашивал ее в маленькой комнатке без окон. Он согласился не подавать жалобу, поскольку Мила не фигурировала в "черном списке" и вернула две "украденные" подарочные карты. "Вы называете меня воровкой?!" — вскинулась она тогда. Рябой толстяк беззастенчиво пялился на ее грудь, директор смотрел на нее со снисходительным презрением — Болсански с наслаждением отхлестала бы его по щекам, — а первый охранник и вовсе игнорировал "злоумышленницу". Как же ей хотелось вернуться и поджечь их гребаный магазин! Или попросить Маркуса поучить уму-разуму наглого начальничка. Она тронулась с места, и водитель выезжавшей справа "Тойоты Приус" возмущенно загудел.

Ее разбудил противный звук. Она прислушалась и поняла, что скрипит проржавевший ставень. В комнате было темно, а будильник показывал 00.45. Мила нехотя вылезла из-под одеяла и спустилась на первый этаж. В доме было тихо и жутко холодно. Она точно помнила, что закрывала все ставни, и потратила несколько минут, прежде чем обнаружила, что скрип доносится из гостиной. Ветер раскачивал ветки дерева, и их тени сплетались на окне в причудливом танце. Болсански открыла окно, и теплый пахучий ветер коснулся ее лица ароматной ладошкой. Январь еще не закончился, но зима явно решила, что ее время истекло. Женщина справилась с непокорным ставнем, вернулась в спальню, легла, но заснуть ей не удалось. Из головы не шел инцидент в супермаркете. Она до сих пор чувствовала себя униженной и запачканной, и ее душил гнев. Закрыв глаза, Мила попыталась успокоиться, и тут скрип повторился. Она рывком села на кровати. Тишина. Нет, ставень снова заскрипел! Мерзкий навязчивый звук. Болсански забеспокоилась, сбежала босиком на первый этаж, захватив из ящика тумбочки пистолет. Другое окно… Ставень раскачивался под усилившимся ветром и бился о стену. Хозяйка перегнулась через подоконник, поймала его и закрыла. Еще один поцелуй ветра на коже. Больше никаких происшествий в эту ночь не было, но заснуть она смогла только в три.

В понедельник случилось новое происшествие, поставившее ее в тупик. Мила много лет работала на "Тэйлс алениа спейс", одного из мировых лидеров в области производства и эксплуатации спутников. Выстроенный в футуристическом стиле офис компании располагался на обширном участке квартала Мирай, в юго-западной части Тулузы, недалеко от национального шоссе А64. Болсански отвечала за связи с общественностью и прессой. Друзей среди коллег у нее было немного, а кое-кто из них и вовсе считал ее слишком независимой и неуступчивой, но проколоть все четыре шины на огромной стоянке, где паркуются две тысячи двести служащих…

Она вернулась домой на два часа позже обычного, кипя от злости и с гадким осадком в душе. Ко всему прочему, ей еще и пришлось срочно звонить няне, чтобы та привела домой Тома. Уложив сына и почитав ему на ночь, Мила решила послушать любимую музыку — "Дон Карлоса" Верди. Еще одна история о трудной, невозможной любви. В опере всегда найдется реминисценция с ее собственной жизнью. Со всеми жизнями… Все люди хотят одного и того же — денег, власти и успеха, и у всех одна-единственная цель — быть любимым. Хозяйка дома устроилась в удобном кресле, место для которого выбирала долго и тщательно, чтобы акустика была идеальной. Время было позднее, так что надо было надеть наушники, чтобы не разбудить Тома.

Болсански нажала кнопку на пульте, закрыла глаза и постаралась успокоить дыхание. Сладостные мгновения тишины, предваряющие первые такты… И вот… Что такое?

Это не "Дон Карлос".

"Лючия ди Ламмермур"!

Она, должно быть, ошиблась, когда в прошлый раз убирала диск в коробку… Мила встала, подошла к полкам, на которых хранились диски, нашла футляр с трагическим творением Доницетти, в котором главная героиня Лючия постепенно погружается в безумие, и открыла его, думая, что внутри лежит "Дон Карлос". Но там были "Сказки Гофмана"… Что-то не так. На месте "Итальянки в Алжире" оказалась "Травиата". Мила разнервничалась. Вместо "Моисея и Аарона" Шёнберга обнаружился "Тангейзер", в футляре от "Галантной Индии" лежала "Сельская честь"… Через несколько минут на полу валялись десятки коробок, и ни в одной не было "правильного" диска! "Дон Карлос" же и вовсе не нашелся.

Либо она сходит с ума, либо…

Кто-то затеял с нею игру… Кто-то побывал в доме…

Болсански огляделась, как будто этот "кто-то" мог все еще находиться рядом. Ладно, давай подумаем. Случай в гипермаркете, испорченные на парковке колеса, ставни, распахивающиеся сами собой среди ночи, а теперь это… Кто-то решил отплатить ей ее же монетой. Отомстить за смерть той шлюхи. Заставить пережить то, что пришлось вынести Кристине Штайнмайер, — совсем как в арии da capo, где последняя часть в точности повторяет первую. Тома… Он один в своей комнате, спит при включенном ночнике. Болсански помчалась вверх по лестнице и осторожно приоткрыла дверь. Мальчик спал, сунув в рот большой палец. В комнате вкусно пахло детским шампунем. Мать проверила ставни, подошла к кровати, погладила сына по плечику и подумала: "Какой же он нежный и хрупкий…"

Она протянула руку к выключателю и вдруг заметила открытую книгу, лежащую на стеганом одеялке. В этот вечер Мила читала Тома, как делала каждый вечер, но ей казалось, что она убрала иллюстрированный альбом на этажерку. Она протянула руку, чтобы взять томик, и вдруг отпрянула, как будто обожглась.

Это был не альбом Тома, а книга "Опера, или Поражение женщин". Мадемуазель Болсански собирала издания, посвященные опере, и у нее были Коббе, "Пять венских опер" Анри Барро, "Любовный словарь оперы" Алена Дюо и еще дюжина названий. Но Мила была почти уверена, что никогда не приносила эти книги в комнату сына. Подобная литература не для пятилетнего ребенка…

Женщина решила спуститься в библиотеку и вдруг застыла на верхней ступеньке.

Она читала этот толстый том много лет назад, но прекрасно помнила его содержание: в нем рассказывалось о множестве падших, поруганных, покинутых, преданных, униженных и доведенных до безумия или самоубийства женщин, чьи судьбы стали сюжетами опер. В операх все женщины погибают. Все, без исключения. В операх женщины всегда несчастны. В операх их конец всегда трагичен. Принцессы, простолюдинки, матери, потаскухи — все они обречены на поражение.

Миле стало не по себе.

Этой ночью она дважды обошла дом, проверила, все ли двери и ставни закрыты, но сумела поспать всего пару часов и до утра прислушивалась к шуму зимнего ветра за окном.

На следующий день она позвонила на работу и сказалась больной, после чего занялась выбором охранных систем в Интернете. Женщина долго сравнивала разные предложения и в конце концов остановилась на системе, состоящей из детекторов движения в стратегически важных точках дома, которые снимали на камеру любого непрошеного гостя, и мощной сирены на сто десять децибел. В случае вторжения эта система посылала сигнал в центр теленаблюдения. В пакет услуг входили контрольный звонок и выезд на место секьюрити — в случае, если ответивший по телефону человек дает неверные ответы на контрольные вопросы, а в центр с регулярными интервалами приходят "тревожные СМС". При необходимости клиент может даже проверить на расстоянии, включена ли система.

Техник появился во второй половине дня — низенький, седовласый, с хорошо подвешенным языком и ухватистыми манерами. Он установил систему за рекордно короткий срок, проверил связь с центральным пультом и сотовым Милы, объявил: "Теперь можете спать спокойно!" — и уехал в своем синем грузовичке.

В понедельник вечером, когда они с Тома вернулись домой и Мила попыталась включить свет над лестницей, лампочка не загорелась. Болсански велела сыну ждать внизу и пошла в сарай за стремянкой. Вкрутив новую лампочку, она почитала Тома "Гринча, укравшего Рождество", укрыла его и тихонько вышла из детской.

В гостиной Мила поставила диск с записью "Дон Карлоса" (во "Фнаке" не было версии с Ренатой Тебальди, Карло Бергонци и Дитрихом Фишер-Дискау, и ей пришлось удовольствоваться Пласидо Доминго, Монсеррат Кабалье и Руджеро Раймонди), прослушала оперу до конца и пошла к себе.

Хорошо, что она уже заказала билет в театр дю Капиталь на июньское представление "Дон Карлоса" с Димитри Питтасом и Тамар Ивери…

Мила размышляла о Лео и сыщике. Когда же он начнет действовать? Полиции нужно больше "фактуры", чтобы прижать Фонтена, но она никуда не торопится. Всему свое время. Придется заняться Корделией и Маркусом — это слишком неудобные свидетели. И найти способ отразить нападки невидимого противника. Неужели за всем этим стоит Лео? Весьма вероятно… Кристина ему звонила, и они встречались — Маркус проследил эту дрянь до отеля, несмотря на ее неумелые попытки оторваться. Лео, конечно, понял, что Кристина мертва… И догадался, кто за этим стоит… сложил два и два. Болсански взвесила его возможности. Что он способен ей сделать? Ничего. Все свидетельствует против него. В том числе дневник, о существовании которого он ничего не знает… Не имеет значения, сядет Лео в тюрьму или нет, главное, что он принадлежит ей. Он — отец ее ребенка. И в конце концов он к ней вернется… Так или иначе. Если понадобится, она положит на это всю жизнь. Больше ей ничего не нужно. Если Лео подойдет слишком близко к ее дому, она "поможет" полицейскому его застукать. Это станет еще одним — самым убедительным — доказательством его вины. На этом Мила успокоилась. Все встало на свои места. Она контролирует ситуацию.

Пятый акт оперы подошел к концу: призрак Карла V появился из мрака и увлек за собой в могилу Дон Карлоса. ("Сын мой, горести земные преследуют нас и в этом скорбном месте. Покой, которого жаждет ваше сердце, вы обретете только у престола Господа".)

Женщина погасила свет и легла.

А в два часа ночи неожиданно проснулась и едва успела добежать до туалета, где ее вывернуло наизнанку. Она спустила воду и разогнулась, пытаясь отдышаться, убрала волосы со вспотевшего лба, и тут ее снова накрыло. Горько-кислая струя ударила в унитаз. Рвота не прекращалась минут двадцать, спазмы скрутили желудок Милы, а потом у нее начались судороги, и она даже подумала, что придется вызвать "Скорую помощь".

Леонард Фонтен сидел в "Порше 911" с погашенными фарами и смотрел на дом, стоявший метрах в пятистах от него. В середине ночи в одном из окон зажегся и снова погас свет. Лео затянулся сигаретой, и красный огонек осветил его лицо. Он миновал платановую аллею и въехал в туннель под деревьями, не зажигая фар: звезды и луна освещали дорогу. Ветер разогнал облака, и температура повысилась. Убедившись, что дом остался далеко, космонавт увеличил скорость: теперь можно было не опасаться, что Мила услышит — и узнает — звук легендарного шестицилиндрового двигателя. Она напрасно думает, что охранная система обеспечивает ей безопасность. Большинство новых беспроводных систем крайне уязвимы: банальный передатчик помех легко с ними справляется.

Опасность исходит не от Болсански, а от настырного майора. Полицейский уверен, что Лео его не заметил, но не знает, что женщина, с которой он столкнулся в его доме, — частный детектив. Настоящий профессионал, очень эффективный. Она докладывает ему о результатах своей работы дважды в неделю и не преминула записать номер машины странного "почтальона". Придется действовать очень осторожно. Рисковать он не может. Сыщик, судя по всему, убежден, что Леонард Фонтен замешан в исчезновении Кристины.

41. Sola, Perduta, Abbandonata

Лампочка над лестницей снова перегорела — наверное, где-то произошло короткое замыкание. На следующий день перегорела следующая — в кабинете, где хранились диски. Через сутки снова вышла из строя лампочка на площадке над лестницей, а в середине недели — один из светильников на кухне.

Мила так разозлилась, что швырнула лампочкой об стену, и та разбилась на мелкие осколки. После этого женщина позвонила электрику, который — конечно же! — сказал, что сможет выполнить заявку только через сорок восемь часов. Явившись к ней домой, он долго проверял выключатели, розетки, щиток и даже светильники и пришел к выводу… что всё в полном порядке. Хозяйка высказалась в ответ не самым вежливым образом, и мастер удалился, хлопнув дверью и отказавшись от оплаты.

В следующую ночь у нее снова случилась рвота, и она даже решила выбросить все продукты из холодильника, но в последний момент сообразила, что Тома ел то же самое, однако, слава богу, чувствует себя нормально. В два тридцать утра у Болсански начались жуткие боли в желудке, и ее вырвало в стоящий у кровати тазик. Комната наполнилась кислой вонью, но она так обессилела, что даже не стала прибираться, а на работу после ночи мучений пришла совершенно "выжатая". Многие коллеги проявили к ней участие (а может, хотели позлорадствовать!), но она сразу поставила их на место.

Вечером Мила решила проверить "тревожную" систему — та сработала. Она набрала код. Гудение прекратилось. Повторила попытку — тот же результат. Через минуту зазвонил телефон.

— Добрый день, с вами говорит диспетчер центра теленаблюдения. Можете назвать пароль?

— "Что случилось с Бэби Джейн?" — ответила женщина — так назывался ее любимый фильм. — У меня всё в порядке, я просто была невнимательна.

— Спасибо, мадам.

— А… кстати… других вторжений в систему не было?

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, забудьте…

Лампочки продолжали перегорать. Болсански по-прежнему плохо себя чувствовала, хотя каждый вечер принимала противорвотное и заказывала еду в разных онлайн-ресторанах. Кончилось тем, что она вообще перестала ужинать.

Мила получала удар по нервам каждый раз, когда щелкала выключателем и свет зажигался и не гас. Мила понимала, что происходит: кто-то решил превратить ее жизнь в хаос — точно так же, как она сама поступила с Селией Яблонкой и Кристиной Штайнмайер. Но осознание проблемы ничем ей не помогало. Необходимо было найти способ справиться с врагом. С хитроумным и наглым врагом, который пробрался в дом в ее отсутствие, обманув охранную систему.

Ей нужна была помощь, но Маркус и Корделия не отвечали ни на звонки, ни на СМС, хотя она отправила им штук двадцать посланий. В субботу утром Мила поехала в Рейнери, вошла в дом своей подельницы и позвонила в дверь квартиры 19 Б. Открыл ей незнакомый парень.

— Чего надо?

— Коринна Делия дома? — спросила Болсански.

Молодой человек смерил ее взглядом, решая, стоит ли отвечать.

— Съехала… Что, не предупредила?

— А вы кто?

— Новый жилец. А вы?

Женщина развернулась и пошла прочь.

14 февраля Сервас проснулся в четыре утра. Во сне он плавал в невесомости вокруг Земли, потом перебирался из одного модуля космической станции в другой, нелепо размахивая руками и ногами, а за ним гналась женщина, на вид совсем не похожая на Милу Болсански. Но она была Милой Болсански — Мартен не понимал, откуда ему это известно, но знал это точно. Она не отставала и все повторяла и повторяла: "Возьми меня, трахни меня, здесь, немедленно…" Напрасно сыщик вежливо объяснял, что это невозможно, что он женат, что не хочет, нет, спасибо, мужчины тоже имеют право отказаться, правда, у женщин нет монополии на отказ — его противница не слушала и преследовала его по всей станции. Разбудил его голос матери, умершей тридцать три года назад: "Что ты делаешь с этой дамой, Мартен?" Сервас понимал подоплеку своего сна: вечером он перечитал дневник Милы Болсански. А еще в его сне была музыка — опера.

Он долго сидел на кровати, чувствуя глубокую печаль: голос матери во сне звучал так отчетливо, лицо было таким живым…

От детства не выздоравливают. Кто это сказал? Мартен принял душ и сделал себе чашку растворимого кофе. За окном, в ночной темноте, гулял ветер. Сервас размышлял до самого рассвета, анализируя свои ощущения. Итак: ему приснился сон. С музыкальным сопровождением. Пока он спал, его подсознание проанализировало ситуацию и расставило по местам не сходившиеся детали. В четверть восьмого майор не выдержал и спустился вниз, в общую столовую, выпить настоящего кофе. Некоторые пансионеры здоровались с ним, другие нарочито его игнорировали. Сервас пил кофе и думал о том, что уже знал, о том, что с самого начала было у него перед глазами, но он не видел. В семь тридцать Мартен покинул центр, сел в машину и тронулся в путь, навстречу новому дню.

Леонард Фонтен рассекал воду бассейна почти бесшумно, с изяществом и мощью профессионального пловца. Вода стекала по его лицу и спине, как волна по корпусу парусника.

— Привет… — услышал он чей-то голос.

Космонавт поднял глаза на стоявшего у бортика человека. Ему было около сорока, и он явно был не в лучшей физической форме — усталым и озабоченным. Таким усталым, что даже слегка сутулится. Лео узнал незваного гостя, но не подал виду и спросил — с наигранным возмущением в голосе:

— Кто вы такой и почему вторглись в частные владения?

— Я звонил, — солгал Сервас. — Никто не отозвался, и я позволил себе… прогуляться.

— Вы не ответили на мой первый вопрос.

Мартен бросил взгляд на мускулистый торс космонавта и достал значок.

— Майор Сервас, криминальная полиция.

— У вас есть ордер? Документ, дающий право входить к людям без их разрешения? Ограды вокруг дома нет, но это не значит, что…

Гость поднял руку, чтобы прервать отдававшие театральщиной инвективы Фонтена:

— У меня есть кое-что получше. Думаю, я знаю, кто убил Кристину Штайнмайер. Она ведь мертва. И вам это известно. Но есть и хорошая новость: я не считаю убийцей вас.

Леонард посмотрел на полицейского и кивнул, а затем доплыл до лестницы и не торопясь вылез из воды.

— Идемте.

Переступив порог стеклянной двери, Сервас мысленно поежился: он вспомнил свой последний визит в дом и Дархана — пятидесятикилограммового монстра, смотревшего на него, как на сочный оковалок на прилавке мясника. Пес спустился по лестнице, но гостя не узнал и подошел приласкаться к хозяину. Фонтен погладил его по голове, скомандовал: "Место!" — и Дархан вернулся на антресоль. Висевший на стене плазменный телевизор был настроен то ли на "Евроньюс", то ли на "Би-би-си Уорлд". Хозяин дома облачился в мягкий пушистый халат цвета слоновой кости с инициалами на кармашке, предложил Мартену расположиться на диване, после чего спросил, хочет ли тот кофе, и пошел к стойке. Разлив кофе по чашкам, он промокнул волосы полотенцем и сел на большой пуф по другую сторону низкого столика. Сервас заметил длинный шрам на его левой ноге — сантиметров тридцать от лодыжки до колена, — давно заживший, но не ставший от этого менее устрашающим. Космонавт бросил полотенце на стул и посмотрел на сыщика. От его горделивой уверенности в себе не осталось и следа: этот сильный человек тоже выглядел потерянным и усталым.

— Итак, вы считаете, что Кристина мертва? — спросил Лео.

— А вы думаете иначе?

Фонтен покачал головой. Сыщику показалось, что он хотел что-то сказать, но в последний момент передумал.

Майор достал из кармана дневник и подтолкнул его к космонавту.

— Что это? — удивился тот.

— Исповедь Милы Болсански…

Леонард отреагировал — едва заметно, но отреагировал! Он поставил чашку на столик и взял дневник.

— Она сказала, что вела его, когда вы жили и работали в Звездном городке. Загляните, поинтересуйтесь, — сказал его гость.

Фонтен удивился, но дневник все же открыл. Он начал читать и сразу помрачнел. Через пять минут космонавт забыл о присутствии сыщика и об остывающем кофе: он все быстрее листал страницы, читал по диагонали, на некоторых местах задерживался, а другие пропускал, но потом вдруг возвращался к ним… Закончив, он произнес лишь оно слово:

— Невероятно…

— Что именно? — спросил Мартен.

— То, что она дала себе труд сочинить… это. Настоящий роман! Мила явно ошиблась призванием!

— Значит, ничего подобного не было?

— Конечно, нет! — возмутился Леонард.

— Может, расскажете вашу версию?

— Не мою, а единственно достоверную, — сухо поправил Фонтен. — Мы живем в обществе, где ложь и шельмование стали почти нормой, но правда остается правдой.

— Я вас слушаю.

— Все очень просто. Начну с главного: Мила Болсански — сумасшедшая. И всегда ею была.

— Я не знаю, как ей удалось пройти психологическое тестирование. Существует мнение, что некоторые — немногие — психически неуравновешенные личности умеют обманывать не только врачей, но и приборы. Я и сам не сразу понял, что у Милы не всё в порядке с головой.

Фонтен поставил на стол пустую чашку, и Сервас заметил, что он левша и что на его безымянном пальце осталась белая полоска от кольца, но самого кольца нет. Кожа на этом пальце слегка сморщилась, выразив суть брака как такового: близость претерпевает "усадку", общение сводится к минимуму. "Не случайно безымянный — самый бесполезный палец человеческой руки!" — подумал полицейский, проживший в браке целых семь лет.

— Проведенное расследование установило, что в подростковом возрасте Мила несколько раз пыталась покончить с собой и лечилась в психиатрической больнице. У нее диагностировали какую-то разновидность шизофрении, — стал рассказывать космонавт. — Хотя какая, к черту, разница… Когда мы познакомились, Мила была красивой, умной, честолюбивой и очень обаятельной молодой женщиной. Напоминала солнечный лучик… Не влюбиться в нее было почти невозможно. Проблема в том, что Мила — как все подобные психопаты — носила маску: вся ее веселость и энергичность были напускными. Эта женщина "подстраивает" себя под человека, с которым общается, в этом ей нет равных. Истинное положение вещей открылось мне, когда я увидел, как она взаимодействует с окружающими. Мила производит впечатление цельного, сложившегося субъекта, но внутри она пустая. Она похожа на форму для отливки… другого человека. Превращается в зеркало желаний того, с кем общается. Мгновенно улавливает, что нужно собеседнику, и дает ему это. Я изучал проблему — после того что с нами случилось. Прочел много научных исследований…

Сервас вспомнил книгу на столике у кровати, а его собеседник продолжал:

— Я пытался понять, кто она такая — вернее, что она такое. Мила относится к тому типу индивидуумов, которых называют манипуляторами. Эти люди — живые ловушки: сначала — веселые приветливые экстраверты, внимательные к другим, улыбчивые и великодушные… Они часто делают вам маленькие подарочки, хвалят вас, и их предупредительность поражает воображение. Таких симпатяг нельзя не полюбить. Я не хочу сказать, что все милые улыбчивые люди — манипуляторы, но пресловутая "народная мудрость", гласящая, что первое впечатление всегда самое верное, — полный бред. Умелые манипуляторы при знакомстве всегда производят хорошее впечатление. Как раскрыть их истинную сущность? Сразу не получится, только со временем… Если вы входите в узкий круг близких им людей, их недостатки и ложь рано или поздно проявятся. Главное — не попасть в полную зависимость от манипуляторов…

Сервас посмотрел Фонтену в глаза.

— Хочу, чтобы вы правильно меня поняли, майор: Мила — блестящая личность, иначе она не добилась бы того, чего добилась, — сказал тот. — Она всегда много и тяжело трудилась. Мила ненавидит неудачи. В классе она была первой ученицей. На факультете занималась ночами, пока другие студентки флиртовали на вечеринках и ходили на политические демонстрации. На первом курсе медицинского факультета с нею учились пятьсот человек, и она окончила его с лучшими оценками. В семнадцать лет! В тот же год она обручилась. Это еще один аспект ее личности: одиночество ужасает Милу Болсански, рядом всегда должен находиться человек, который ею восхищается, поддерживает ее самомнение.

Космонавт замолчал, и майор спросил себя, не противоречит ли такому психологическому портрету тот большой дом на отшибе, где он побывал. Нет. У нее есть Тома… Малыш Тома, прелестный белокурый ребенок. Мать для него — главный человек в жизни. Мила может лепить из сына мужчину, какого сама пожелает.

— Первое поражение она потерпела в личной жизни, — продолжил Фонтен. — Уделяла жениху мало времени, и тот ее бросил. Были жгучий стыд, обида, ярость… Мила была успешна во всем и очень плохо перенесла эту историю — я наводил справки. Знаете, что произошло дальше? Несчастного жениха обвинили в изнасиловании малолетней и посадили в тюрьму. Доказательства его преступления были убойными, но он продолжал утверждать, что невиновен. До самого последнего дня жизни. Бедолага повесился. Насильникам в тюрьме приходится очень несладко, а если ты к тому же невиновен… На их с Милой фотографиях вид у него кроткий, как у ягненка. Этот человек был изначально обречен…

— Почему вы так уверены в его невиновности?

— У девушки, которая заявила на него, уголовное досье длиной с Ла-Манш: кражи, вымогательство, мошенничество, ложные доносы, злоупотребление доверием, организация псевдобанкротств, уклонение от уплаты налогов… Ее взрослая жизнь — череда попыток обобрать ближнего, обворовать, выкачать из него деньги. Но в шестнадцать лет грехов за нею не числилось, вот и прокатило… Не знаю, где Мила нашла эту девицу, но не сомневаюсь, что она отвалила ей кругленькую сумму… Хотя юная умелица наверняка продала бы родную мать и за пару сотен франков.

Сервас содрогнулся, подумав о Селии Яблонке и Кристине Штайнмайер, которые имели неосторожность перейти Миле дорогу. У Фонтена определенно есть связи в полиции, раз он сумел раздобыть подобного рода информацию.

— Итак, Мила покарала отступника и пошла дальше. К успеху и — так она думала — счастью, — рассказывал космонавт. — Она хотела всегда и во всем быть лучшей. Даже в постели выделывала такие вещи, на которые решаются немногие женщины, и не потому, что ей самой это нравилось: просто знала, что мужчины любят подобные штучки. Так Мила ведет себя в начале отношений… Желая соблазнить, завоевать и утвердить свою власть, она выкладывается по полной, а получив контроль, сбавляет обороты и сбрасывает маску. Я видел, как эта женщина постепенно меняется. Она начала критиковать меня — не обиняком, а напрямую; она все время делала неприятные намеки, по большей части необоснованные или сильно преувеличенные. Ревность к моей семье росла не по дням, а по часам, а кроме того, она подозревала, что я завожу и другие романы… Я не святой, но у меня никогда не было нескольких любовниц одновременно. Я женился на своей нынешней жене, надеясь, что она заставит меня забыть всех остальных женщин. Не получилось… — Лео сделал паузу. — Человек более хрупкой психологической организации в конце концов почувствовал бы себя виноватым и задумался, что с ним не так; я же довольно скоро спросил себя, что не так с Милой… На меня непросто повлиять, майор. Когда она поняла, что ее обычные приемчики не работают, то впала в истерику, грозилась позвонить моей жене и все ей рассказать… К моменту отъезда в Звездный городок наши отношения ухудшились настолько, что я почти решил поставить точку, но Мила загнала меня в угол. Признаюсь честно: я боялся, что она выполнит угрозу — расскажет Карле о нашем романе — и моя семья распадется.

Взгляд Фонтена затуманился, и герой космоса на мгновение уступил место побежденному, растерявшемуся человеку, испытывающему чувство изначальной вины.

— В России мне показалось, что она становится прежней Милой — восторженной, пылкой, теплой, — вздохнул он. — Она во всем покаялась, извинилась, сказала, что сорвалась только потому, что ни один мужчина не занимал в ее жизни такого места, как я. Мила поклялась, что больше никогда не будет вести себя подобным образом, что мне ничто не угрожает. Я принял извинения и обрел прежнюю подругу — непосредственную, забавную, неотразимую… Тучи рассеялись. Перед такой Милой очень трудно устоять. Чудесная женщина-ребенок, очаровательная, наполняющая счастьем каждое мгновение вашей жизни. Наверное, в глубине души мне именно это и было нужно. Я убедил себя, что на Милу подействовали стресс, ожидание и неопределенность: у нее была одна цель в жизнь — полететь в космос; она годами тренировалась, не зная, как все сложится. Кроме того, любая женщина чувствует себя оскорбленной, когда ей приходится держать любовь в секрете, не имея возможности показаться на людях с избранником сердца… Каким же болваном я был… Искал оправданий для себя, чувствовал вину… — Рассказчик поднял глаза на Серваса. — Знаю, что вы думаете, и согласен с вами: я был виноват. Собирался порвать с нею — но потом, позже, по-тихому. Мне хотелось, чтобы пребывание в Звездном городке оказалось успешным. Да, я был трусом, врал себе, оттягивал — и снова попал под ее власть. Повторяю — я умею противостоять чужому влиянию, но Мила обвела меня вокруг пальца. Она говорила, что пьет противозачаточные таблетки, и я принимал это за данность, поэтому, услышав признание: "Я беременна и хочу сохранить ребенка…" — понял, что меня, грубо говоря, поимели… Я взбесился, орал, оскорблял Милу и сказал, что ни при каких обстоятельствах не признаю этого ребенка, что никогда ее не любил и пусть она отправляется к черту вместе с будущим отпрыском, что все кончено и общаться мы будем только на тренировках. Я схватил ее за руку и вышвырнул вон. Она тут же отправилась к своей преподавательнице русского… — Фонтен сокрушенно покачал головой. — Не знаю, что именно и как сделала Мила, но появилась она на людях с синяками на лице, рассеченной бровью и сказала, что это я ее избил. И не в первый раз. Заявила, что я склонен к агрессии и устрашению. Скандал вышел ужасный. Я думал, что все пошло прахом — и наша миссия, и мой брак. К счастью, руководитель проекта хотел замять дело, чтобы не сорвать полет и уберечь репутацию Звездного городка. Нас разделили, и все пошло своим чередом. В тот день я понял, что если хочу отправиться в космос, то должен быть тише воды ниже травы до дня старта: наверху, на станции, Мила не сможет надо мною измываться. Я горько заблуждался, — мрачно заключил мужчина.

Входная дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежали двое детей. Отец распахнул им объятия и весело рассмеялся:

— Ой-ёй-ёй! Ураган! Прогноз сбылся. На помощь! А что мама?

— Она сказала, что заберет нас завтра в пять, — ответил мальчик.

Сервасу показалось, что его собеседник огорчился.

— Она куда-то торопилась? — спросил хозяин дома.

— He-а. Просто не хотела заходить, — ответила девочка. На вид ей было лет двенадцать, но выглядела она вполне сформировавшейся.

— Почему мама больше не заходит в дом? — спросил ее брат, ему Сервас дал бы не больше семи.

— Не знаю, Артур, правда не знаю, она мне ничего не говорила, — вздохнул астронавт. — Ладно, где ваши вещи?

Девочка кивнула на оставленные у порога рюкзачки.

— Отнесите их в комнаты. Мне нужно закончить разговор с этим мсье, а потом будем печь вафли, — улыбнулся Леонард. — Нравится такой план, дружок?

— Супер!.. Дархан, ко мне! — позвал мальчик.

Черный великан вскочил и начал спускаться по лестнице, виляя хвостом. Артур обнял его, как плюшевую игрушку.

— Какая у нас программа? — поинтересовалась девочка.

— Сначала позавтракаем, — сказал ее отец. — Потом покатаемся верхом. Сходим в кино и… пробежимся по магазинам. Годится?

Дочь Фонтена энергично покивала, и дети исчезли.

— Милые ребята, — заметил Сервас.

— Спасибо…

— Итак, вы сказали, что "наверху все пошло не так", я правильно понял?

Космонавт помолчал, собираясь с мыслями.

— Да… — Мартену показалось, что его собеседнику вдруг стал неинтересен их разговор, что ему не терпится выставить его за дверь, чтобы заняться детьми. — В Звездном городке Мила охмурила Сергея, а на станции начала манипулировать экипажем, пытаясь восстановить всех друг против друга. Мы прилетели втроем — Павел Коровьев, Мила и я, и нас встретили "старожилы" — двое американцев и русский. МКС состоит из модулей, построенных русскими, американцами, европейцами и японцами, хотя в тот момент японская лаборатория Кибо еще не была до конца оборудована. Станция — длинная, разделенная на отсеки труба — чем-то напоминает подводную лодку или гигантский конструктор "Лего", плавающий вокруг Земли. "Русские" каюты расположены на "корме"; там мы проводили большую часть дня и спали, хотя все члены экипажа свободно передвигаются по станции. Мы, конечно, не знали, что именно Мила говорит у нас за спиной, но по холодку в тоне остальных поняли: что-то не так. Сначала все собирались за столом в узле "Юнити", соединяющем две части станции, но постепенно, по непонятной причине, между "старичками" и "новенькими" стало нарастать напряжение. Мы не подозревали, что за всем этим стоит Мила. Она проводила много времени с американцами и русским и наверняка сплетничала и оговаривала нас. Я знаю эту женщину: она умна и коварна, так что ей удалось запудрить мужикам мозги — да так ловко, что они этого не заметили, а к нам стали относиться как к двум придуркам. Я читал отчет о расследовании, которое русские провели после случившегося: там были и показания членов экипажа. Те трое лопухов не поняли, что Мила ими манипулировала, и заявили, что вытягивали из нее признание только что не клещами, но в конце концов бедняжка рассказала, что мы с Павлом безостановочно ее преследуем и унижаем, пытаемся изолировать, выставляем дурой и даже позволяем себе неуместные жесты — в физическом смысле этого слова. — Фонтен издал горький смешок. — Павел Коровьев — самый прямой и честный человек из всех, кого я знаю, старомодно уважительный с женщинами. Он так до конца и не "отмылся" от диких обвинений Милы и не оправился от этой истории…

Лео поднял глаза, услышав смех и веселые возгласы детей, доносившиеся со второго этажа.

— На орбите у нас с Милой состоялся еще один разговор, — заговорил он снова. — Она заявила, что аборт делать поздно, а я повторил, что не признаю ребенка. Она умоляла, кричала, плакала… Совсем обезумела. А потом сымитировала изнасилование и отправилась "на ту сторону" в разорванной одежде и с синяками на лице. Медицинское обследование выявило у нее… внутренние повреждения анального прохода! Не знаю, как она это сделала… Я подозревал, что у Милы не всё в порядке с головой, но и вообразить не мог, что она настолько чокнутая, чтобы причинить себе физический вред… Наверное, она сотворила все это, пока мы с Павлом спали. Скандал вышел ужасный, и Земля прислала "спасательную экспедицию", чтобы эвакуировать нас.

Фонтен резко поднялся, сходил на кухню, налил себе стакан воды, вернулся и посмотрел на гостя; в его глазах были гнев и… ненависть. Сервас заметил, что у космонавта дрожат пальцы.

— Несколько недель, пока работала комиссия, нас с Павлом держали в изоляции. Потом сняли все обвинения, но мы знали, что о космической карьере можно забыть… Особенно мне. Мила была моей подругой, значит, я отвечаю за случившееся… Теперь я представляю Космическое агентство на коктейлях, служу, так сказать, "витриной", "торгую лицом", — закончил Леонард свою историю. — Я открыл небольшую фирму, но мне не хватает космоса. Как же мне его не хватает… У меня даже была легкая депрессия, с бывшими космонавтами такое часто случается. Некоторые впадают в мистицизм, другие отгораживаются от мира, многие топят хандру в алкоголе… Смириться с мыслью, что больше никогда не окажешься на орбите, невозможно. А если все кончается вот так…

Сыщик кивнул: "Понимаю".

— Сказав, что знаете, кто убил Кристину, вы имели в виду Милу? — спросил его собеседник.

— Да.

— Как вы догадались?

Мартену вспомнилась фраза из дневника Болсански: "На станции я тоже слушала оперу…" — она-то и выдала Милу.

— Опера подсказала, — ответил полицейский.

— В смысле?..

— Сегодня ночью мне снилась опера, — пояснил сыщик. — Проснувшись, я понял, что сон был навеян рассказом Милы…

— И всё?! Что же вы намерены делать?

— Прижму ее. Но быстро не получится. Хорошо бы обыскать ее дом и окрестности, но мне пока не хватает доводов для получения ордера…

На лице Фонтена появилось скептическое выражение.

— Я понимаю ваши сомнения, но поверьте: хватка у меня не хуже, чем у вашего Дархана, — сказал майор. — Я уже вцепился вашей подружке в ногу, хоть она этого и не знает. Помогите мне, дайте хоть что-нибудь — самую малость, — чтобы убедить судью…

Космонавт сверлил сыщика недоверчивым взглядом, как будто хотел прочесть его тайные мысли.

— Почему вы считаете, что я могу это сделать? — поинтересовался он наконец.

Сервас встал, пожал плечами.

— Ваши возможности безграничны, мсье Фонтен. Такому человеку, как вы, меньше всего подходит роль жертвы. Подумайте об этом.

Февраль выдался дождливым, ветреным и невеселым. Бесконечные косые дожди шли с утра до вечера, небо было затянуто сырыми тучами, по дорогам текли грязь и вода, и Мила чувствовала, как печаль и отчаяние проникают ей под кожу.

На прошлой неделе она вызвала техника, и тот поставил под крышей четыре дополнительные камеры с детекторами движения, но они фиксировали одно — как она уезжает на машине на работу, а вечером возвращается. Каждую ночь ей становилось плохо. И каждую ночь перегорали лампочки — по необъяснимой причине.

Этим утром Болсански взвесилась и обнаружила, что за пять недель похудела на восемь килограммов. Она потеряла аппетит и стала плохо спать. Ее не радовало даже общение с сыном. Печаль облепила ее, как клейкая осенняя паутина, а в зеркале отражался призрак: темные круги под глазами, лихорадочный взгляд, ввалившиеся щеки и прозрачная кожа — вылитая Мими в последнем акте "Богемы"! На локтях, предплечьях и запястьях женщины выступили пятна экземы, она до крови обгрызала ногти… А еще на работе дела обстояли из рук вон плохо: она забывала отвечать на важные мейлы, не могла сосредоточиться и повсюду опаздывала, за что и получила втык от начальства. Некоторые коллеги злорадно потирали руки у нее за спиной.

Забрав Тома у няни, она привезла мальчика домой, накормила его ужином, а сама ограничилась горячим и очень сладким чаем.

— Почему ты такая, мамочка? — спросил ребенок.

— Какая? — отозвалась женщина.

— Грустная.

Мила взъерошила сыну волосы и заставила себя улыбнуться, несмотря на подступившие к глазам слезы:

— И вовсе я не грустная, тебе показалось, милый.

Она читала Тома, пока малыш не заснул, а потом погасила ночник и проверила охранную систему, в действенности которой с каждым днем сомневалась все сильнее. Болсански боялась, что не заснет, поэтому приняла полтаблетки снотворного и мгновенно провалилась в сон.

Она почувствовала прикосновение ко лбу чего-то холодного, открыла глаза и не сразу поняла, во сне это произошло или наяву. Не во сне… ей на лоб, над бровями, упала капля. Плюх. Вода…

Мила протянула руку, зажгла свет и коснулась лба ладонью. Мокрый. Струйка воды стекала по ее лицу вдоль носа на подбородок. Женщина подняла глаза, увидела на потолке мокрое пятно, с которого готова была сорваться очередная тяжелая капля, и вытерла лицо простыней.

Ванная наверху… Сидячая.

Купив дом, Болсански обустроила на первом этаже новую ванную, но слесарь поменял не все трубы, старыми остались кафель и батареи…

Пистолет…

Она открыла ящик, достала оружие, села на край кровати и попыталась успокоить дыхание. Не до конца проснувшийся мозг (проклятое снотворное!) метался между страхом и яростью.

Надев халат, хозяйка дома пошла по коридору мимо комнаты сына к лестнице.

Проклятый дождь! Стучит и стучит по стеклам… Где этот чертов выключатель? Свет не зажегся. Проклятие! Женщина пришла в бешенство, но начала осторожно подниматься по ступеням, направив пистолет вверх. В коридоре второго этажа со стен свисали клочья стекловаты, напоминающие шерсть диковинного животного. Дверь в ванную открылась с сухим скрипом…

Свет… Болсански шагнула вперед.

Она почувствовала ступнями холодную воду и опустила глаза. На пол натекло сантиметра два, не меньше. Сидячая ванна была затянута паутиной с дохлыми мухами и до краев наполнена водой. Мила наклонилась, чтобы завернуть медный кран, который кто-то открутил до самого конца.

Она обернулась, и ее сердце пропустило один удар, а рассудок помутился. Тот, кто устроил наводнение, написал на стене огромными красными буквами:

ТЫ СДОХНЕШЬ, ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА

Красная краска (а может, и не краска) стекала по белой, заросшей пылью плитке. Все четыре стены были разрисованы жирным маркером:

ШЛЮХА ПСИХОПАТКА

СВИНЬЯ БОЛЬНАЯ СВОЛОЧЬ

ДРЯНЬ СВИНЬЯ ИДИОТКА

ПОДСТИЛКА

НЕВРОТИЧКА

ЧУДОВИЩЕ ПРОСТИТУТКА

Слова, повторенные десятки раз…

Мила отшатнулась, как от пощечины. Кровь стучала у нее в висках, и все ее тело накрыла волна жара. Дьявольщина! Она ринулась вниз, добежала до своей комнаты, рывком открыла шкаф и начала бросать в дорожную сумку одежду и белье. Потом сгребла в косметичку все, что стояло на полочке в ванной, и пошла за Тома:

— Просыпайся, малыш. Мы уезжаем.

Мальчик сонно заморгал.

— Куда?

Большой желто-розовый будильник глупо ухмылялся с ночного столика. Было три часа ночи.

Ребенок сел и начал тереть глаза.

— Давай, нам пора, — торопила его мать.

Тома опустил голову на подушку, но она потрясла его за плечико, и мальчик снова сел, обиженно проканючив:

— Ну чего ты, мама?!

— Не сердись, зайчик, мы правда должны уехать… Одевайся… Быстро…

По глазам сына Мила поняла, что напугала его, и разозлилась на себя: "Не теряй хладнокровия!"

Тома посмотрел на дверь.

— В доме кто-то есть, мамочка?

— Конечно, нет! С чего ты взял? — Мила нахмурилась.

— А я иногда слышу по ночам странные звуки…

Страх, который все эти дни подкрадывался все ближе, наскочил на Болсански, как сошедший с рельсов поезд. Значит, ей не померещилось. И с ума она не сошла. Чертова система безопасности! Они с Тома одни в огромном доме, куда проник больной мерзавец, законченный псих! Достаточно посмотреть на стены в ванной, чтобы понять всю глубину его безумия… Она откинула одеяло:

— Вставай! Живо!

— Что случилось, мама? Что случилось? — окончательно перепугался ее сын.

Мила попыталась успокоиться и улыбнуться:

— Ничего страшного. Просто из-за дождей может случиться наводнение и в доме оставаться нельзя, понимаешь?

— Сегодня ночью? Прямо сейчас, мамочка?

— Тихо, мой сладкий, успокойся: мы успеем сбежать, только давай поторопимся…

— Мне страшно, мама…

Женщина взяла ребенка на руки и крепко прижала его к себе.

— Я здесь, с тобою… Тебе нечего бояться… Мы отправимся в гостиницу, а когда все наладится, вернемся.

Она торопливо надела на сына носки и ботиночки, спустилась вместе с ним в гостиную и включила телевизор. Детских передач в этот час ни на одном канале не было, и она сунула в плеер диск с любимыми мультфильмами Тома.

— Я пойду за машиной.

Мальчик не ответил: он лежал, свернувшись калачиком на диване, и смотрел сонными глазами на экран. Мила сорвала с вешалки плащ, открыла входную дверь и зажгла лампу на крыльце. Надо же, горит… Вокруг стояла непроглядная темень, да еще и ливень усилился, но до гаража было не больше десяти метров. Она никогда его не закрывает. Выбора нет — никто ей не поможет.

Болсански вымокла до нитки, пока бежала к двери. Нащупав в кармане ключи от машины, она села за руль и зажгла фары. Дождь в лучах света превратился в мириады сверкающих искорок. Женщина подъехала к крыльцу, вышла из автомобиля, не заглушив двигатель, и уже собиралась войти в дом, как мотор вдруг икнул, подавился и заглох. Ее охватил ужас. Она метнулась назад и повернула ключ в зажигании. Машина не завелась. Еще одна попытка. Не получается! Проклятие! Они в западне… Тома! Псих может быть в доме! Болсански так сильно толкнула входную дверь, что едва не сорвала ее с петель, после чего вихрем пронеслась по коридору, оставляя за собою мокрые следы, и с облегчением обнаружила, что сын спокойно спит, посасывая пальчик.

Телефон…

На этот раз без посторонней помощи не обойтись. До сегодняшнего дня Мила старалась не подпускать полицию близко к дому и — главное — к рощице на задворках участка. Но теперь она схватила трубку — и не услышала гудка! Он перерезал провода! Где мобильник? Обычно ее сотовый телефон лежал на кухонной стойке или на обеденном столе, но сейчас его там не было. Ни на стойке, ни на столе, ни вообще в кухне.

Спальня… Она могла оставить его на ночном столике.

Трубка не нашлась ни в спальне, ни в ванной, ни в других комнатах, и женщина все поняла. Он забрал ее…

Он здесь… Он все время был здесь…

Болсански вздрогнула. Ледяная дрожь пробрала все ее тело — кости, затылок, сердце… Чистый первобытный ужас. Возможно, он притаился на чердаке — и слышит, как они каждый день возвращаются домой, разговаривают, смеются, а когда они засыпают, спускается, смотрит на них, трогает, травит еду, подсыпает ей наркотик… Миле хотелось кричать, но она зажала рот ладонью, чтобы не напугать Тома. Пистолет: куда она его дела? Пистолет лежал на кровати, и она схватила его, подумав с безнадежным отчаянием: нужно подняться, открыть чердачный люк, вытащить лестницу и… А если эта сволочь там? Он нейтрализует ее, и Тома останется один на один с чудовищем в человеческом обличье! Мила пришла в ужас и вернулась на первый этаж.

Страх гнался за ней по пятам. Она летала в космос, преодолела столько трудностей, всегда была сильной…

Встряхнись! Сражайся!

Она слишком устала… Это не утомление — это вековая усталость! Она так давно почти ничего не ест… практически не спит… по ночам ее мучит дурнота… Тома! Сделай это ради него! И инстинкт взял верх. С головы ее сына и волосок не упадет! Она будет защищать его, как львица защищает своих детенышей. В доме было тихо, и только дождь по-прежнему шумел за окнами. Зловещая тишина… Тома спал на диване. Болсански сходила за зимней курткой, шарфом и зонтом…

Ближайшая ферма Груаров находилась в километре от ее дома. Будь она одна, ей удалось бы преодолеть это расстояние за десять минут. Но со спящим ребенком на руках дорога займет все двадцать… Ночью… Под дождем…

— Иди ко мне, солнышко, — позвала женщина сына.

Мальчик сонно заморгал.

— Наводнение, да, мамочка?

— Да, зайчик. Пошли.

Мила очень надеялась, что ее голос прозвучал совершенно спокойно. Ребенок послушно дал себя одеть. Так, зонт она брать не будет, а Тома понесет на закорках. Она накинула капюшон и распахнула дверь.

— Забирайся ко мне на спину.

Мальчик обнял ее руками за шею, а она спустилась с крыльца и пошла сквозь темноту к дороге.

— А почему мы не едем на машине? — спросил малыш.

— Она сломалась, дорогой, — объяснила его мать.

— Куда мы идем, мамочка?

— К Груарам.

— Мне страшно. Давай вернемся, ну пожалуйста…

— Тише, малыш… Успокойся… Через десять минут мы будем в тепле и безопасности.

— Мама…

Мила чувствовала, как тело Тома содрогается от рыданий, слышала стук капель по капюшону его курточки… Холодная вода стекала ей за шиворот.

— Я боюсь… — хныкал ребенок.

Какая-то часть ее собственного существа — она всеми силами пыталась заткнуть этот голос — ответила: "Я тоже…" Болсански чувствовала не просто страх, а настоящий ужас. Дождь неожиданно прекратился, и женщина подняла голову: скоро из-за туч появится луна, она уже догоняет их. Вокруг царило безмолвие, и Мила двинулась дальше по дороге. Каждый шаг давался ей со все большим трудом. Она дрожала — от холода и от страха. Тома тоже дрожал. Толстые узловатые ветки сплетались в объятиях у нее над головой, а полная луна светила из-за туч, как будто хотела помочь, указать им путь. Соленые слезы текли по щекам Болсански, и она слизывала их языком, из последних сил пытаясь сдержать рвущийся из груди вой. Тома молчал, только дрожал все сильнее:

— Мне страшно, мама, давай вернемся…

Мать не ответила на мольбу своего насмерть перепуганного сына. Она лишь сжала зубы и еще крепче сцепила в замок окоченевшие пальцы под попкой Тома. Было пройдено метров сто, не больше, а она уже так устала… Мила не решалась оглянуться и посмотреть, нет ли кого-нибудь за спиной. Человека, преследующего их в ночи. От этой мысли у нее едва не отказали ноги. Нужно смотреть только вперед и думать только о темном туннеле, образованном деревьями. Только о нем — и ни о чем другом. Хуже всего неизвестность. Она не знает, ни кто ее враг, ни когда он нанесет следующий удар. Неизвестность терзает. День за днем, ночь за ночью. Пока она окончательно не лишится сил и не…

Она знала, что случится потом… Она сама творила подобное…

Мила вдруг поняла, что бредет "на автопилоте", и встряхнулась, чтобы проснуться. Она смотрела на носки своих кроссовок и машинально считала шаги. Что-то изменилось… Дорога осветилась, асфальт блестел желтым светом, как металлический лист под лампой, и Болсански могла различить каждый камешек, каждую выбоину и трещину…

— МАМА! — Тома почти кричал.

Беглянка подняла голову и моргнула, ослепленная светом фар. Машина… метрах в трехстах… Стоит на месте. Невероятно, как светло стало под деревьями! Наверное, если в соборе включить прожектор, эффект будет такой же… Что за идиотская мысль… Мозги плавятся. Фары погасли, и темнота снова окутала окрестности. Если бы не луна, она бы даже ног своих рассмотреть не смогла. Ветер свистит в ушах, сердце бухает в груди, как будто хочет проложить себе путь на свободу. Мила попробовала собраться с мыслями и справиться с паникой. Что делать? Фары снова зажглись, заработал двигатель.

— Мама, мамочка! — Тома верещал, как подраненный заяц.

Женщина поняла, что ее мозг вот-вот взорвется, присела на корточки и поставила сына на ноги. Повернувшись, она взяла его за руку и закричала:

— Бежим! БЕЖИМ!

Машина у нее за спиной тронулась с места и перешла на вторую скорость.

42. Финал

("Таково возмездие злоумышляющим,

таков конец войн")

На следующий день, 24 февраля, Сервас встретился с Фонтеном в баре на площади де Карм. Свидание назначил космонавт. Увидев сыщика, он отставил пиво и сунул руку в карман куртки.

— Привет…

Затем он подтолкнул к майору фотографии.

— Это то, о чем я просил? — уточнил тот.

— Тот самый "пустячок", — улыбнулся Леонард.

Мартен сразу узнал женщину на снимке: Мила. Выходит из подъезда дома Корделии в квартале Рейнери… Выглядит раздраженной. Снимали ее длиннофокусным объективом.

— Как вы это достали? — поинтересовался полицейский, но его собеседник ответил вопросом на вопрос:

— Вы, кстати, не знаете, куда они подевались?

Сервас прищурился:

— Корделия и Маркус? Исчезли без следа. Думаю, их уже нет в стране.

— Возможно, вернулись в Россию, — предположил Лео, подумав о двадцати тысячах евро, переданных Маркусу, и о звонке в Москву — друзьям, у которых тоже есть "друзья". Немыслимый поступок… Он перевел деньги на счет в Люксембурге и назвал собеседнику номер рейса и время прилета. Труп Маркуса никогда не найдут. А Корделия сейчас в самолете, летит в Москву — и тоже никогда не вернется.

— Спрошу еще раз: фотографии сделали вы? — снова подал голос майор.

— Это так важно? Не все ли равно кто; главное, что вы получили доказательство связи Милы с Маркусом и Коринной Делия, которые в данный момент ударились "в бега". Полиция подозревает, что они замешаны в исчезновении, а возможно, и в убийстве Кристины Штайнмайер. Мне кажется, что оснований для получения ордера вполне достаточно…

Сервас встал, собрал со стола фотографии и сказал:

— Нам нужно будет поговорить — в ближайшие дни, не откладывая.

— А мы разве не поговорили? — делано удивился Фонтен. — Ладно, нужно так нужно. Поговорим, о чем захотите и когда захотите. Например, о космосе. Тема интереснейшая.

Сыщик улыбнулся. Решительно, этот тип нравится ему все больше. Какой дурак сказал, что первое впечатление всегда самое правильное?

Мила открыла дверь и выглянула наружу. Никого. Хмурый день вставал над серой равниной, просачиваясь между тополями. Совсем недавно игру вела она. Ей показалось, что с тех пор прошел целый век. Расклад изменился. Как получилось, что она за несколько дней утратила контроль над ситуацией? В какой момент маятник судьбы качнулся в другую сторону?

Ночью, вернувшись в свой дом, Мила забаррикадировалась и выложила на стол все, что могло послужить оружием: кухонные ножи, молоток, каминную кочергу, газовый пистолет, большую двузубую вилку для мяса… Тома ужасно испугался, так что матери пришлось дать ему легкое успокоительное и долго баюкать ребенка, пока тот не заснул на диване в гостиной. Себя она "взбодрила" двумя порциями джина с тоником.

Утром Болсански чувствовала себя такой усталой, что не могла сконцентрироваться и выстроить хоть какую-нибудь стратегию поведения. Последние часы и дни подвергли ее нервы жестокому испытанию. Тома все еще спал, и Мила налила себе вторую чашку кофе. Самым правильным будет отправиться за помощью к Груарам. На улице затарахтел скутер доставщика газет, и женщина крикнула, выбежав на крыльцо:

— У вас есть телефон? Мой куда-то задевался, а машина сломалась. — Она кивнула в сторону гаража. — Мы застряли, не можем никуда выехать!

— Не повезло… — Молодой человек сочувственно покачал головой и протянул ей мобильник.

— Подождете пять минут, пока я вызову аварийщиков?

Мила ушла в дом, а когда вернулась, парень спросил:

— Может, вы забыли закрутить крышку бака?

— Конечно, нет, — покачала головой хозяйка дома.

— Ну, значит, кто-то подсыпал туда какой-нибудь дряни — сахара или песка. Дебильная шуточка…

Механик подтвердил диагноз — мотор сдох — и уехал. Болсански с отчаянием смотрела вслед грузовичку, пока тот не скрылся из виду, а потом вернулась в дом и проверила сына: мальчик все еще спал. Мила так и не переоделась и не причесалась; она бродила по дому в халате, шаркая тапочками по полу, и пыталась справиться с нервами. Решено: Тома сегодня останется дома, а она позвонит на работу и скажется больной… Проклятие, у нее же нет телефона! Идиотка! Нужно было заказать такси. Она открыла ноутбук, чтобы выйти в "Гугл", и прочла на экране приговор: "подключение невозможно". Кто бы сомневался… Телефонный кабель ведь перерезан. Женщина посмотрела на потолок.

Кто-то задался целью испоганить ей жизнь, и у него отлично это получается.

Болсански лихорадочно искала выход и вдруг вспомнила: почтальон! Он скоро появится…

Время шло, и Мила нервничала все сильнее. Что, если почты сегодня не будет? Ей стало холодно, и она поплотнее запахнула полы фланелевого халата. Сил дойти до дома Груаров у нее нет, выглядит она кошмарно. Что они подумают, увидев ее в таком состоянии? Нет, отложим до завтра. Насколько же легче сдаться, опустить руки, подождать до следующего утра…

— Я сегодня останусь с тобою, мамочка? — подал голос Тома.

— Да, дорогой. Устроим себе каникулы. Иди в свою комнату и поиграй.

Мальчик убежал, а его мать осталась караулить почтальона. Увидев на дороге желтый скутер, она выскочила на крыльцо, снова "одолжила" телефон и первым делом позвонила коллеге по службе Изабель.

— Что случилось, Мила? — удивилась та, услышав ее голос.

— Я все объясню.

— Ты опаздываешь четвертый раз за месяц и дважды серьезно прокололась!

Болсански понимала, что имеет в виду ее сотрудница: она действительно подставилась, придя на встречу с важными иностранными партнерами в плохой физической форме с небрежно подготовленными документами.

— Лучше бы тебе приехать, — не успокаивалась Изабель. — На этот раз ты не проскочишь… черт… Начальство и так уже взяло тебя на заметку…

Мила пролепетала жалкие извинения и оборвала разговор — не было сил спорить и объясняться, — а потом вызвала такси. Первым делом нужно было взять напрокат машину и купить новый телефон. Прорвать изоляцию…

— Держите… — Парень протянул женщине почту и забрал телефон, окинув ее неодобрительным взглядом.

Она смотрела, как он уезжает, и чувствовала отчаяние. Свет дня угасал, с запада к горизонту ползли тучи. Небо потемнело, и где-то далеко погромыхивал гром. Стая ворон, растревоженная приближением грозы, кружила в воздухе. Мила заметила конверт без марки и адреса отправителя. Почти такой же она бросила в почтовый ящик Кристины в канун Рождества… Болсански открыла его дрожащими пальцами, увидела внутри фотографии и испытала шок: кто-то снял разрытую землю у подножия старого кряжистого дерева… Три практически идентичных кадра: три снимка могилы.

На лбу у нее выступили капли пота.

Мила в панике выбежала из дома, поднялась на холм, петляя между деревьями, и спустилась в ложбину. Поднялся ветер, и на лицо ей упали первые капли дождя. Ковер из опавших листьев, прикрывающий могилу, был не тронут.

Она услышала сигнал клаксона.

Такси! Черт, она совсем забыла, что вызвала машину!

Дождь усилился. Таксист снова нетерпеливо загудел. Хозяйка обогнула дом и подбежала к машине. Водитель изумился, увидев женщину в насквозь промокшем халате, со всклокоченными волосами и безумным взглядом. Он демонстративно посмотрел на часы.

— Простите, мне очень жаль, совсем вылетело из головы! — рассыпалась та в извинениях. — Я не готова, так что поездка отменяется, еще раз извините.

— А кто мне заплатит? Знаете, дамочка, у вас серьезные проблемы! — Мужчина постучал пальцем по виску.

— Да как вы смеете?! Убирайтесь! — крикнула Мила. — Немедленно!

— Чокнутая тварь, — процедил таксист сквозь зубы, после чего сел за руль и резко развернулся, обдав ее грязью. Потом он опустил стекло и выругался: — Дура припадочная!

Последнее слово осталось за ним, а Мила почему-то вспомнила стену старой ванной, исписанную бранными словами.

Она мельком просмотрела остальную почту: счета, уведомления, рекламный спам… А это что такое? Конверт из Службы социальной помощи детям департамента Верхняя Гаронна… Женщина вскрыла его, предчувствуя очередную пакость, и достала сложенный вдвое листок с машинописным текстом:

Мадам, к нам обратились директор школы в Неваке Валери Девинь и преподаватель Пьер Шабрийяк. Они подозревают, что вы оказываете психологическое и физическое давление на вашего пятилетнего сына Тома. Мальчик много раз появлялся в школе с синяками на локтях, коленях и лице (снимки прилагаются). Мадемуазель Девинь и мсье Шабрийяк указывают, что в последнее время Тома часто отсутствует на занятиях, не выполняет домашние задания, у него меняется настроение, и он почти все время грустен и замкнут. В беседе с психологом мальчик признался, что боится вас.

Наша служба создала расширенную комиссию, чтобы проверить факты и установить истину. Вы будете приглашены на заседание и сможете высказаться. Учитывая серьезность положения, мы решили обратиться к прокурору Республики по делам детства с запросом о передаче Тома под нашу юридическую ответственность. Мнение мальчика тоже будет выслушано, но выбор учреждения (или приемной семьи), куда поместят вашего сына, остается за нами.

Примите заверения в нашем…

Несколько мгновений Мила не могла пошевелиться и даже дышала с трудом, а потом, не веря своим глазам, перечитала текст и просмотрела фотографии, на которых действительно были ясно различимы синяки на теле и лице ее сына. Женщине хотелось смеяться, но из груди ее вырвалось рыдание. Какой бред! Тома — отважный мальчик, сорвиголова, он бегает, прыгает и — естественно! — падает. Да, ее сын часто набивает шишки и обдирает коленки, но нельзя же делать из этого такие идиотские выводы…

В прежние времена ее реакция была бы мгновенной: звонок адвокату, а потом дуре-директрисе. Она бы всех закопала! Недоумки вообразили, что мать может причинить боль сыну! Увы, сейчас она слишком слаба и растеряна… Завтра… это может подождать день… или два… Ей нужно набраться сил. Перебороть усталость…

Мила бросила конверты на кухонный стол, выпила еще одну порцию джина с тоником, достала из аптечки пузырек с бензодиазепином и приняла сразу три таблетки.

Сервас просмотрел записи, которые делал во время разговоров по телефону:

Мила Элен Болсански, родилась 21 апреля 1977 года в Париже. Единственная дочь Константина Аркадьевича Болсански и Мари-Элен Жоффрей-Бертен (погибли 21 августа 1982 года в автомобильной аварии). Жила в приемных семьях, потом в пансионе, хорошо успевала по всем предметам благодаря влиянию классного руководителя мсье Вильяма. Была лучшей ученицей класса. Врач, специализируется в космической медицине, доктор наук, в 2008 году совершила полет на корабле "Союз" на Международную космическую станцию. Вторая женщина-космонавт Франции.

В 1989 году, в возрасте двенадцати лет, дважды лежала в психиатрической клинике, после того как совершила две попытки самоубийства (диагноз: депрессия, серьезные нарушения психики). После клиники находилась под психиатрическим и терапевтическим наблюдением, от которого отказалась по достижении совершеннолетия, несмотря на резкие возражения опекунов (дяди и тети). Продолжила блестяще учиться в высшей школе, 21 апреля 1995 года, в свой восемнадцатый день рождения, обручилась с Режисом Эскандом, тоже против воли близких. Через полгода жених разорвал с нею отношения. Два года спустя Эсканд покончил жизнь самоубийством в тюрьме, куда был отправлен за изнасилование несовершеннолетней.

В 2003 году Национальный центр космических исследований отбирает ее в отряд космонавтов, в 2005 году она становится членом космического отряда Европейского космического агентства. По всей вероятности, ни НЦКИ, ни ЕКА не было известно о существовании ее психиатрического досье, а тестирование она прошла блестяще.

20 ноября 2007 года она вместе с Леонардом Фонтеном отправляется в Звездный городок.

Негусто, но подтверждает рассказ Фонтена… По какой-то непонятной причине Мартен вдруг вспомнил дом Милы: длинный и темный, как штрек, коридор, ведущий в кухню, высокий горделивый силуэт женщины, идущей впереди него. Ощутил ли он тогда холодок предчувствия? Ни малейшего.

Сыщик бросил взгляд на лежавший на столике телефон. Куда провалился Больё? Он давно должен был получить ордер. Неужели возникли какие-то препятствия?.. Нет, исключено. Полицейский достал из пачки сигарету, сунул ее в рот, но прикуривать не стал. Мобильник завибрировал.

— Сервас, — произнес майор, взяв трубку.

— Это Больё, — услышал он долгожданный голос своего коллеги.

— Ну что?

— Судья, чертова баба, хочет прикрыться, трясется за свою карьеру: мол, как же так, бывшая космонавтка, вторая француженка в космосе, знаменитость… Пришлось слегка ее тряхнуть… обменялись парочкой любезностей, но ордер я получил. Полагаю, на этот раз ты захочешь к нам присоединиться?

— Ну, раз ты приглашаешь…

Мартен смял сигарету, раскрошив ее в ладони в труху.

Ее ребенок. Они хотят забрать у нее ребенка. Отдать его незнакомым людям, в приемную семью, а он такой хрупкий… так от нее зависит… Что с ним будет? Тома, ее сокровище… Они не имеют права! Она никого не подпустит к своему мальчику! Отец не пожелал признать сына, так что мать — его единственная семья. Тома, дорогой мой, любимый, я им не позволю… Мила допивала то ли второй, то ли третий стакан джина с тоником — она перестала считать выпивку, и в каждую порцию наливала чуть больше джина. Мысли ее путались из-за принятых таблеток. Она должна взять себя в руки. Завтра… завтра ей станет лучше… Она будет биться… за своего ребенка, за них обоих… "Господи, как же я устала, как вымоталась…"

Завтра…

Мила ринулась в туалет, и ее вырвало вонючей смесью желчи, джина и кофе. Она хрипло дышала, пот стекал по ее вискам, сочился из всех пор… Влажные волосы прилипли к голове. Женщина долго сидела на полу, прижавшись воспаленной щекой к холодной стене, и судорожно рыдала.

Она бесшумно поднялась по лестнице, осторожно заглянула в приоткрытую дверь детской и увидела, что Тома сидит на кровати со своей игровой приставкой. Вид у мальчика бы сосредоточенный, но спокойный — он улыбался. Слезы хлынули у его матери из глаз: она глотала соленые капли, пытаясь не сорваться в крик, а когда вернулась на кухню, пережила самую длинную и страшную в своей жизни минуту. На столе лежали ножи, а ее голое запястье выглядывало из рукава пеньюара. Яркой вспышкой в мозгу пришло давнее воспоминание: ей двенадцать, она в "Скорой", лежит на носилках с перебинтованными запястьями…

Гроза расходилась все сильнее. Косые струи дождя заливали стекла, бледные молнии зловещими прочерками освещали небо… Звонок в дверь напугал ее до трясучки. Кто это может быть? Неужели он явился, чтобы насладиться победой? Она побрела по коридору.

— Мадемуазель Болсански? Это полиция. Откройте! — донеслось из-за двери.

Полиция… Слово пронзило ее мозг, как удар стилета. Хозяйка дома медленно потянула на себя створку двери и окунулась в шум дождя. В лицо ей сунули полицейское удостоверение. Господи, как их много… Все в прорезиненных плащах и куртках "Кей-уэй", с оранжевыми нарукавными повязками. На верхней ступеньке стоял кудрявый, как пудель, коротышка — он все время шмыгал носом и смаргивал с ресниц капли дождя.

— У нас есть ордер, мадам, — сказал этот кудрявый мужчина, сунув руку в карман парки. — Если позволите, я предъявлю его в доме.

Болсански посмотрела на трех мужчин и женщину, и ее взгляд остановился на человеке, державшемся чуть в сторонке от остальных. Она узнала его. Именно этому полицейскому она послала ключ от номера 117 и фотографию МКС, а потом дала почитать свой фальшивый дневник. О нем не раз писали на первых полосах местные и центральные газеты… А теперь он стоял под дождем, неподвижно, с опущенными руками, без головного убора. Несколько бесконечно долгих секунд они с Милой не отрываясь смотрели друг на друга.

И она поняла, что проиграла.

Все, что происходило потом, женщина воспринимала как беспорядочные отрывки, вспышки, фрагменты… Слова, напечатанные на ордере: "Офицер криминальной полиции… действуем по поручению нижепоименованной судебной инстанции… будет произведен обыск в доме Милы Болсански (ее имя и фамилия были вписаны от руки)… обязаны предъявить ей документы, удостоверяющие личность…" Печать, подпись… У женщины-космонавта закружилась голова. Полицейские разошлись по комнатам, надели перчатки и начали переворачивать подушки, перетряхивать книги и футляры с дисками, шарить по полкам и шкафам. Они рылись в мусорном ведре, открывали все двери…

— Кто они, мамочка? — Тома кинулся к Миле и уткнулся ей в колени.

— Не бойся, родной, это полицейские… — Она прижала сына к себе.

— А что они ищут?

— Это я позвала их, зайчик, чтобы они нам помогли, — соврала Болсански, чтобы успокоить ребенка.

Она посмотрела на человека, который впервые пришел к ней в дом в январе и получил — и, видимо, прочел — ее дневник. Тот, кем она как будто бы манипулировала. Он не принимал участия в обыске — только наблюдал — и время от времени бросал огорченные взгляды на Тома.

— Почему вы молчите? — с вызовом спросила Мила. — Вы же знаете… я показала вам дневник.

— Потому что это фальшивка… — отозвался Мартен.

Хозяйку дома накрыла волна отчаяния. Мысли ее по-прежнему путались, разбегались в разные стороны… Она еще крепче обняла Тома, взяла его личико в ладони, поцеловала ребенка в бледный лобик и сказала, глядя прямо ему в глаза:

— Я тебя люблю, мой золотой мальчик, никогда об этом не забывай.

— Все хорошо, мамочка, — ответил малыш. Он как будто вдруг стал главой семьи, осознал себя защитником.

— Ну конечно, хорошо… — повторила Мила, почувствовав, что вот-вот расплачется, и слегка отстранилась: если ноги откажут ей и она упадет, Тома не должен пострадать. Мальчик посмотрел на мать. Он не понимал, что происходит, но чувствовал: дело плохо.

Дверь в крытую галерею, обращенную к лесу, с треском распахнулась, и в комнату влетела молодая и на редкость уродливая сотрудница полиции.

— Вы должны на это взглянуть! Кажется, я что-то нашла!

Один из полицейских сделал хозяйке знак следовать за ними, а другой остался с Тома. На улице было холодно, капли дождя щелкали по капюшонам бредущих людей, а жирная земля и листья липли к подошвам. Они поднимались на холм, преодолевая сопротивление бесконечного и безразмерного мира. Миле казалось, что ее жизнь обратилась вспять и она вот-вот снова обретет мир и покой в утробе матери. Покой… Наконец-то… Она знала, куда они идут. Они ее нашли…

Молодая женщина стояла на коленях под старым узловатым деревом, напоминающим безумного пластического акробата, и руками в синих латексных перчатках отгребала в сторону листья. Она подняла глаза, посмотрела на мадемуазель Болсански, и та прочла на ее лице приговор: виновна-виновна-виновна. Взгляды остальных выражали то же самое.

— Что здесь? — спросил, обращаясь к копающейся в земле коллеге, "пудель".

Та не стала отвечать.

— Вызывайте экспертов, — спокойным, без всякого выражения голосом произнес Сервас, глядя Миле в глаза. — И позвоните в прокуратуру.

Раскаты грома напоминали театральный эффект: казалось, что шумовик за кулисами трясет лист оцинкованного железа. Технари в белых комбинезонах взяли образцы почвы и листвы, выставили вокруг ямы градуированные рейки и начали фотографировать. День угасал, поэтому пришлось включить мощные прожекторы. Кабели валялись в грязи, как дохлые змеи. Все смотрели на могилу. Пустую могилу… Взбешенные эксперты рывком снимали перчатки: им здесь делать было нечего.

— Ну спасибо вам, парни. Спешу напомнить: до первого апреля еще полтора месяца, — проворчал один из них.

Сыщики обменялись взглядами и как по команде повернулись к Мартену.

— Чертовщина какая-то… — подвел итог лейтенант Больё.

Пустая яма…

Все, кроме Серваса и Больё, уехали, а они сидели в машине и пытались привести мысли в порядок.

— Но выкопали ее не ради забавы, — откликнулся майор, глядя на дом через ветровое стекло, по которому хлестал дождь.

— Да уж конечно, — согласился лейтенант, — и она чертовски похожа на могилу, эта яма, вырытая в сердце леса. Но почему она пуста?

Его коллега пожал плечами.

— Понятия не имею.

— Тогда что мы здесь делаем?

— Ждем.

— Чего?

— Результатов экспертизы. Нам хватит капельки ДНК…

Она пытается заснуть — и не может. Полицейские давно уехали, но гроза совсем разнуздалась, и женщине кажется, что стены ее жилища сотрясаются от раскатов грома. Она должна поспать, но сон не идет… Как тут заснешь, когда в лесу по соседству смотрит в небо пустая могила?

…Что это значит? Мила пытается осознать случившееся, но ее мысли путаются. Она сама убила ту шлюху, она видела, как после выстрелов ее тело вздрогнуло и опало. Потекла кровь, и Маркус бросил на труп несколько лопат земли. А потом Болсански ушла, оставив его доделывать грязную работу.

Куда делось тело? Наемник его перепрятал? Но зачем? Испугался, что рано или поздно до Милы доберутся и она его сдаст? Задать вопросы Маркусу не удастся — они с Корделией словно испарились.

Женщина-космонавт вслушивается в тишину. Ей холодно, и она дрожит, пытаясь "закопаться" в одеяло. Усталость давит на мозг. Молния чиркает по оконному стеклу. В доме царит мертвая тишина, и вдруг…

Звук идет снизу: поднимался по лестнице, растекался по коридору и проникал в комнату через приоткрытую дверь. Хозяйке не чудится, слух ее не обманывает — это опера… Она с первых тактов узнает третий акт "Мадам Баттерфляй", в котором Чио-Чио-сан убивает себя. Господи, как же ей холодно… Дуэт Пинкертона и Шарплеса:

ШАРПЛЕС

Поговори с этой милосердной женщиной

И приведи ее сюда.

Пусть Баттерфляй увидит ее.

Пусть все поймет.

ПИНКЕРТОН

Здесь веет смертью…

Мадемуазель Болсански узнает голоса шведского тенора Николая Гедды и Марии Каллас в постановке, которой дирижирует Герберт фон Караян. Это запись из ее коллекции дисков.

Мила садится на кровати. Голоса певцов рвутся вверх, заполняют собой все уголки погруженного в темноту дома. Тома… Он сейчас проснется… Женщина смотрит на красные стрелки будильника: пять или шесть минут четвертого. Стекла вздрогнули от очередного раската грома. Мила до боли в глазах вглядывается в темноту.

Да, я за мгновение понял

Всю глубину моей вины,

Я знаю, что эта мука

Пребудет со мною вечно.

Эта музыка… Ей хочется плакать.

Прощай, цветущий уголок,

Дорогое моему сердцу прибежище любви.

Хозяйка встает и накидывает халат. Сил у нее совсем не осталось, пустая голова гудит… Она, как лунатик, добирается до двери, выходит в коридор и щелкает выключателем, но свет не зажигается. Ну конечно…

Дверь в комнату Тома закрыта.

Его мать в три шага преодолевает расстояние до лестницы и замечает внизу слабый свет.

Где-то горит лампа. На лестничной площадке свет тоже не зажигается, но она все равно начинает спускаться, медленно и осторожно. Сердце ее подстраивается под ритм музыки, как у актрисы, ждущей за кулисами театра команды "ваш выход!".

Сотни взглядов обращены на нее из темноты. Зрители замерли. Они надеются стать свидетелями триумфа и слегка опасаются провала.

Раздается сильный и звонкий голос меццо-сопрано Лючии Даниели — Сузуки:

В этом испытании

Она прольет немало слез.

Мила наконец понимает, что свет горит в коридорчике, ведущем к ванной, по другую сторону от кухни. Она срывает с магнитного держателя один из ножей. О, Господи, эта музыка! Какая красота! И какая печаль! И вот наконец голос Марии Каллас — Баттерфляй:

Сузуки, Сузуки! Где ты?

Новый раскат грома: шумовик работает на совесть… Женщина пересекает кухню, входит в коридор… Свет становится ярче. На левой стороне приоткрыта дверь… Свет горит в ванной.

Он здесь, он здесь! Где он прячется?

Она толкает створку кончиками пальцев левой руки — в правой у нее зажат нож. В нос ударяет запах воска — тяжелый, одуряющий, свет множества свечей отражается на потолке и стенах, пляшет на лице покойницы, которая не умерла, на ее бритом черепе, обросшем легким пушком. Огоньки дрожат в ее зрачках, глаза, густо накрашенные черной тушью, смотрят пристально и спокойно, взгляд выражает холодную решимость. Миле начинает казаться, что она сходит с ума. Это мадам Баттерфляй! Чио-Чио-сан. Женщина в темном кимоно с набеленным лицом, глазами-щелочками и ртом, похожим на шрам от скальпеля!

Галлюцинация рассеивается, и она видит… о, ужас! Покойница. Привидение. Прозрачный призрак за завесой поднимающегося от воды пара наставляет на нее пистолет.

— Добрый вечер, — произносит Кристина, а Каллас поет:

Эта женщина! Чего она от меня хочет?

В голове у Болсански бьется единственная мысль: Тома, почему он не просыпается, ведь музыка звучит все громче?

— Брось нож, — приказывает Кристина. — Раздевайся и полезай в ванну.

Она могла бы сказать "нет", могла оказать сопротивление, но зачем? Всё — физическая слабость, усталость последних дней, музыка, заполнившая собой весь дом, — понуждает ее подчиниться. Она лишилась воли, утратила желание сражаться. Она просто… устала… Да и оружие в руках призрака не оставляет ей выбора. Мила разжимает пальцы, и нож падает на пол, звякнув лезвием о кафель. Мила сбрасывает одежду, и та тоже падает к ее ногам. Пар обволакивает ее, и тело начинает блестеть от пота.

— Давай, — спокойно повторяет Кристина.

Болсански долго стоит неподвижно, но потом поднимает ногу, перешагивает через бортик и замечает длинную "опасную" бритву. На лезвии отражается огонек свечи. Она медленно опускается в теплую воду, садится и на короткое мгновение чувствует облегчение: наконец-то можно расслабиться, "отпустить вожжи"! Ей как будто бы опять, второй раз за вечер, удается оказаться в утробе матери. Но как же Тома?

— Мой сын! — вскрикивает Мила.

— Не беспокойся. Он спит, — отвечает ее несостоявшаяся жертва. — Мы о нем позаботимся…

— Мы?

Баттерфляй поет:

Они хотят все у меня отнять! Мой сын!

О, несчастная мать!

Отречься от своего ребенка…

— Его отец и я, — поясняет Кристина. — Лео займется твоим сыном, признает его и воспитает: он мне поклялся. Тома будет носить обе ваши фамилии… Он пойдет в самую хорошую школу, получит лучшее образование. Мила… Тома никогда не узнает о случившемся. О том, что сделала его мать. Лео скажет, что ты попала в аварию. Он дал мне слово чести. Но при одном условии…

Пот заливает лицо Болсански, и она моргает, пытается осознать слова призрака. Их смысл постепенно доходит до ее сознания. Ужасный смысл.

— Что за условие? — шепчет она голосом, слабым, как дыхание птички.

Призрак переводит взгляд на бритву. Мила вздрагивает.

— Я видела, как ты умерла, — говорит она. — Я в тебя стреляла.

— Холостыми, — пожимает плечами Кристина.

— А кровь?

— Киношные штучки: мешочки были спрятаны под свитером и лопнули в нужный момент. Такое легко достать. Мне оставалось изобразить конвульсии — в нужный момент. Пришлось, правда, прикусить до крови язык, чтобы из уголка губ тоже потекла струйка…

— Но… а Маркус?

— Как только ты ушла, он помог мне вылезти. — Кристина улыбается. — А наркотик, который он мне якобы дал, был обычным витамином.

— Почему?

— Потому что Маркус продается тому, кто больше предложит, Мила, кому, как не тебе, это знать… Мы с Лео разбили наши копилки. Ты сама сказала: "Маркус нелюбопытен. Его интересует только размер гонорара". Уговорить его оказалось нетрудно, хотя страхового полиса я лишилась… Получив сообщение от Денизы, я сразу поняла, что это ловушка. Позвонил Лео и сказал: что-то готовится. Он узнал это от Маркуса, а тот — от тебя. Маркус все и организовывал. Выбора мы ему не оставили: либо помогаешь нам, либо садишься в тюрьму.

— Где он?

— Кто? Лео? Следит за сыщиком…

— А Маркус?

— Кормит червей в родной русской земле. Мы оплатили ему билет до Москвы, а там его… "приняли". Он накачал меня наркотиками… изнасиловал… перерезал горло моей собаке… Сволочь! Но приказ отдала ты, так ведь?

Мила не ответила. Она лишь бросила быстрый взгляд на бритву. Можно попробовать схватить ее и нанести призраку удар, но она понимает, что не успеет. В голову приходит мысль о Лео, о Тома, о них обоих… Отец и сын будут вместе… Наконец-то… Музыка звучит то тише, то громче; зал затаил дыхание, внимая певице. Зрители в трансе, в экстазе, их чувства обострены до предела.

Начинается знаменитая заключительная ария Con onor muore: "Умирает с честью… тот, кто не может с честью жить…"

Да. Почему бы и нет?

— Значит, ампулы, тошнота и рвота, проколотые шины, случай в супермаркете — все это ты? — не может удержаться еще от одного вопроса Болсански.

Господи, как же она устала…

— Да, — отвечает ее противница.

— Как тебе удалось?

…устала от всего этого…

— Что именно?

— Мне каждую ночь становилось плохо, я мучилась бессонницей, выбрасывала продукты и лекарства, покупала новые, ела все то же, что и Тома, но он чувствовал себя нормально, а я продолжала болеть.

Призрак указал дулом пистолета на другой угол ванны. Мила повернула голову — что, о чем он? — и вдруг поняла: соли для ванн… Она каждый вечер принимает ванну. После того как уложит Тома. А его она моет в душе.

Призрак берет пульт, нажимает на кнопку, и музыка смолкает.

— Я наблюдаю за тобой уже несколько недель, — говорит Кристина. — Возможности современной техники безграничны: ставишь камеры в кухне, спальне и ванной — и дело в шляпе… Я знаю практически все о твоих привычках и маленьких маниях, Мила. А охранная система в твоем доме — это чистой воды "обман потребителя". — Женщина сует руку в один из многочисленных карманов брюк и достает черную прямоугольную коробочку с тремя коротенькими антеннками-усиками. — Передатчик помех. Стоит сто евро, можно заказать в Интернете. Грабителей и взломщиков ждет светлое будущее.

— Из-за тебя они хотят забрать у меня сына, сволочь проклятая! — Мила вкладывает в ругательство остатки сил, но издает не крик, а лишь тихий хрип.

Кристина смотрит на нее без всякого сочувствия. Она не скажет этой женщине, что письмо — подделка. Нет, не скажет. Она только наклоняется, чтобы Болсански могла видеть ее лицо:

— Именно поэтому ты должна отдать Тома Лео… Хватит болтать. — Кристина снова указывает пистолетом на бритву, а Мила не замечает ни слез на ее щеках, ни дрожащие пальцев. — Ты покончишь с собой… сегодня ночью… а я прослежу, чтобы Лео позаботился о Тома… воспитал его… признал… Даю тебе слово.

Она вытирает пот и слезы тыльной стороной ладони в перчатке. Ее подведенные черным глаза лихорадочно блестят.

— Можешь отказаться и сесть в тюрьму, и тогда Тома попадет в приемную семью — в одну, потом в другую, в третью… Представляешь, какая жизнь его ждет? Этого ты хочешь для своего сына? — спрашивает Кристина. — Решай сама… Теперь все зависит только от твоего решения…

— Можешь включить музыку? Хочу дослушать финал, — просит сидящая в ванне женщина.

Ее бывшая жертва нажимает на кнопку. Снова звучит последний акт оперы. Голоса перемешиваются, сменяют один другой, замирают.

— Мила? — зовет Кристина своего врага.

— Устала… — еле слышно шепчет та.

— Что?

— Я устала…

— Так освободись.

Ты, ты, — поет Каллас, —

Маленький бог, любовь моя, лилия и роза,

Ты никогда не узнаешь,

Что Баттерфляй умирает

Ради твоих чистых глаз.

Обе женщины слушают музыку. А потом наступает тишина, и Мила судорожным движением хватает бритву. Кристина молча наблюдает за ней. Пот заливает ей глаза, и по лицу Болсански тоже стекают липкие струйки.

Смотри внимательно,

Во все глаза, на лицо твоей матери,

Чтобы запомнить ее образ.

Смотри внимательно!

Любовь моя, прощай, прощай!

Мой любимый малыш!

— Устала… как же я устала…

— Так отдохни, Мила.

— Он любил меня.

— Знаю… — Кристина лжет, не краснея.

А ее противница улыбается. Глядя перед собой затуманенным взором, она разрезает кожу у себя на левом запястье. Бритва углубляется в мышцу, а потом одним точным медленным движением рассекает лучевую артерию. Теперь правая. С нею получается не так ловко. Две струи крови брызжут в разные стороны, окрашивают воду в красный цвет.

С каждым ударом сердца из ран вытекают новые потоки крови. Пульсации замедляются, тело леденеет… Женщина замерзает — как пруд зимой.

Мелодия достигает кульминации. Звучит прощальный возглас Пинкертона:

Баттерфляй! Баттерфляй! Баттерфляй!

По щеке Милы скатывается последняя слеза.

Следующие пять минут Кристина убирает следы своего присутствия и готовится к "отходу". Достает из кармана телефон Болсански, вкладывает его в ее холодеющие пальцы и набирает 17. Дождавшись ответа, шепчет едва слышно: "Умоляю… приезжайте скорее… умираю… мой сын… он совсем один…"

— Что вы сказали? Что? — встревоженно восклицает диспетчер спасательной службы. — Можете повторить, мадам? Мадам?

Штайнмайер повторяет, укладывает руку покойницы на бортик, резко оборачивается и вздрагивает: Тома, он здесь. Смотрит на нее во все глаза… Она смаргивает, и видение исчезает, метнувшись тенью по коридору… Женщина выходит из ванной, поднимается по лестнице, не сняв бахил с промокших кроссовок, приоткрывает дверь — мальчик спит, посасывая большой палец. К горлу журналистки стремительно подступает тошнота, и она бежит к выходу. Жадно вдыхает влажный воздух. Только бы не стошнило… не здесь… не сейчас… Она оставляет дверь дома распахнутой, идет к припаркованной неподалеку машине, садится за руль и там наконец избавляется от перчаток и бахил.

Трогается с места, минует аллею-туннель, едет по прямой, поворачивает на перекрестке… Дождь прекратился, ветер разогнал облака, и луна осветила ночной пейзаж. Кристина выключила мотор, погасила фары и вывалилась из салона — ее вывернуло наизнанку в кювет у правого колеса.

Потом она долго сидела в машине и ждала, пытаясь успокоиться. Гроза уходила прочь, молнии бледнели и гасли, гром урчал, как наевшийся до отвала хищник. Через тринадцать минут женщина услышала завывание полицейской сирены. Мимо на полной скорости промчался фургон, осветив фарами деревья. Штайнмайер достала из бардачка бинокль, навела его на дом и увидела, как внутрь вошли три человека. Затем посмотрела в зеркало и не узнала себя — пустой взгляд, расширенные зрачки… Тихонько захлопнув дверцу, она уехала.

Эпилог