Майор Мартен Сервас. Книги 1-6 — страница 27 из 41

26. Контакты

Она отступила к кровати, села, откинулась на спину, упираясь ногами в пол, и распахнула халат.

Горел лишь ночник у изголовья, углы комнаты оставались темными, и там толпились призраки Серваса. Ночь обнимала любовников, ореол света отражался в глазах Кирстен, и в них больше не было ничего невинного. Сервас снял пиджак, расстегнул рубашку. Она слушала, как стучит по стеклу косой дождь, вдыхала его запах. Простыни и кожа стали влажными. Наклониться Мартен не успел — она подняла правую ногу, коснулась пальцами его солнечного сплетения.

Он коснулся крепкой щиколотки, потом пятки. Она погладила ступней его голую грудь, спустилась ниже, провела по ширинке, потянулась рукой и расстегнула молнию.

Мартен опустился рядом, захватил губами сосок, раздвинул ладонью бедра, почувствовал жар влажного лона и возбудился еще сильнее. Ему хотелось взять ее немедленно, но он сдержался и продолжил ласки. Кирстен застонала, извиваясь на кровати, будто хотела одновременно принять и оттолкнуть партнера.

Она издавала странные звуки, больше всего похожие на рычание в диапазоне от утробно-басовитого до невозможно высокого. Они утратили представление о пространстве и времени. Женщина поддавалась и отстранялась, молила о ласке и отвергала ее; потом вдруг вжалась в тело мужчины и впустила его, диктуя ритм — быстрее, быстрее, еще быстрее! — царапала ему спину и бока, опять лизнула мочку, укусила по-настоящему — сначала за ухо, потом за плечо. Ее взгляд — темный, дикий — бросал вызов. Слишком быстрый для Серваса темп лишал его части удовольствия, но Кирстен уже не владела собой.

Они сменили позицию — она легла сверху, прижалась грудью, немного поерзала, будто устраиваясь поудобнее. Какая она гибкая… гибкая и странно легкая. От паха к бедру у нее шла татуировка — что-то на норвежском, буквы и цифры.

Кирстен Нигаард прячет свою подлинную сущность под строгой оболочкой. Огонь подо льдом… Банальное клише.

Мартен разгадал ее с самого начала: она легко заводится и в койке любит все контролировать.

* * *

Кирстен проснулась в шесть утра, посмотрела на спящего Серваса и удивилась, что чувствует себя отдохнувшей. Затем надела шорты с названием норвежской рок-группы на заду, футболку, спортивную куртку, вышла из отеля и побежала трусцой в маленький парк. Шесть кругов трусцой по заснеженному гравию без остановок. Ледяной воздух обжигал легкие, но Кирстен было хорошо. Увидев скамью рядом со скульптурой фавна, она остановилась и сделала несколько наклонов, глядя на рассвет над Пиренеями. Ей не хватало бокса, ее любимых тренировок. Как только вернусь в Осло, пойду в спортзал. В памяти всплыло видение — туалет на заправке, ведро, швабра, — но она прогнала его. Нужно думать о том, что их ждет.

* * *

В шесть тридцать Сервас проснулся в пустой кровати. Простыня сохранила отпечаток и аромат тела Кирстен. Он прислушивался, но в комнате и ванной было тихо. Значит, она решила не будить его и спустилась позавтракать. Мартен вернулся в свой номер.

Под душем его одолевали мысли о минувшей ночи. Они занимались любовью, потом разговаривали — на балконе, где курили одну сигарету на двоих, и в постели — там он рассказал ей о матери Гюстава. Она долго расспрашивала о событиях в Марсаке, о Марианне и его прошлом. Он раскрылся перед ней, что редко делал после того кошмара, а она слушала и смотрела на него, спокойно и доброжелательно, но не сострадала. За последнее Мартен был особенно благодарен, потому что сумел не разнюниться. У Кирстен наверняка есть свои проблемы (а у кого их нет?). Потом он вспомнил ее вопрос. Она умна и почти сразу попала в точку, а он так и не решился спросить себя: "То есть он может быть твоим сыном?"

Сервас оделся и спустился на лифте на первый этаж. Вошел в зал, где кормили завтраком, и не увидел Кирстен. Далеко она уйти не могла… Он почувствовал укол кисло-сладкого разочарования, встряхнулся, взял себе еды и кофе, сел за стол, набрал номер Марго…

…и попал на автоответчик.

* * *

Она открыла дверь и удивилась виду пустой кровати.

— Мартен?

Он не ответил — значит, ушел к себе. Кирстен почувствовала обиду и тут же одернула себя: "Прекрати!" Быстро разделась и пошла в душ. Черт, как хочется есть…

В ванной она поняла, что Мартен даже мыться здесь не стал: полотенца сложены, кабина сухая. Раздражение вернулось, даже усилилось. Они переспали, им было хорошо, но на этом всё. Таков смысл оставленного послания.

Она посмотрелась в зеркало, сказала вслух, громким голосом:

— Ладно. Так и было задумано, разве нет?

* * *

Сервас сидел за столиком один, и Кирстен пошла к нему.

— Привет… — Она глотнула кофе из его чашки. — Хорошо спал?

— Да. А ты? Где была?

— Бегала, — ответила Кирстен и пошла за едой.

Мартен смотрел ей вслед. Да уж, поговорили… Коротко и холодно. Ему хватило ее слов, чтобы понять: то, что случилось ночью, обсуждению не подлежит. Он почувствовал разочарование, потому что хотел признаться, каким важным оказался для него их откровенный разговор, а теперь чувствовал себя идиотом. Ладно, возвращаемся к работе. Держим дистанцию.

Кирстен с аппетитом съела гренки, джем, сосиски и яичницу-болтунью, выпила американо и два больших, налитых до краев стакана апельсинового сока: в Норвегии завтрак — самая обильная трапеза за день. Сервас же ограничился эспрессо, половинкой круассана и стаканом воды.

— Ты мало ешь, Мартен.

Кирстен ждала, что в ответ он выдаст одну из идиотских банальностей, вроде того, что все норвежцы сложены, как дровосеки (во всяком случае, именно так поступил бы тот очкарик, с которым она трахнулась в кафе на площади Вудро Вильсона), но Сервас ограничился улыбкой.

— С полным желудком хуже думается, — сказал он наконец.

Кирстен не могла знать, что любые разговоры на тему еды неизбежно вызывают у Серваса воспоминание об изысканном ужине, сдобренном тонкими, но отравленными винами, которыми угостил его как-то раз один судья [253].

* * *

Живописная горная деревушка Оспитале-ан-Комменж находилась недалеко от испанской границы. Им пришлось петлять по дороге, нависавшей над глубокой, поросшей густым лесом долиной, преодолеть перевал на высоте 1100 метров, пересечь темные, продуваемые ветром сосновые рощи, где потревоженные вороны орали им вслед из тумана темные пророчества. Дорога была узкой и извилистой, на некоторых участках ее огораживали каменные парапеты, на других не было ничего, кроме пустоты внизу.

Они взобрались на гору и, скатившись по противоположному склону, увидели колокольню и крыши домов, зябко жавшихся друг к другу в белом сверкающем обрамлении — совсем как овцы в отаре, ищущие дружеского тепла.

Деревня с первого взгляда показалась им… монашеской, грустной и враждебно настроенной к пришлым людям. Узкие крутые улочки — дома громоздились на склоне — видели солнце всего несколько часов в день.

Они все-таки добрались до памятника павшим в самом центре площади, банальной, но вполне симпатичной; ее украшала графика голых по сезону платанов и бельведеры с потрясающей панорамой.

Небо очистилось, облака рассеялись, и взгляду открылось слияние трех долин, с улицы и крыш Оспитале-ан-Комменж. Здание мэрии выглядело скромным, сереньким, простым, зато вид из окон открывался потрясающий. Они вышли из машины, глотнули холодного воздуха. Дорога прошла в молчании — каждый замкнулся в мыслях и воспоминаниях о прошлой ночи. Однако сейчас Сервас мог думать только о Гюставе.

Он огляделся, будто ждал, что мальчишка вот-вот появится: вокруг не было ни души. Паперть местной церкви в романском стиле напоминала о близости Испании. Сыщик задержал взгляд на портале, украшенном тимпаном с архаическими мотивами: Создатель в окружении Солнца, Луны и символов Евангелистов. Рядом теснились булочная и мужская парикмахерская. Интересно, как в подобном месте мастер обеспечивает себе клиентуру?

Они взобрались на невысокое крыльцо мэрии — на здании висел слегка выцветший национальный флаг, — и Сервас потянул за ручку застекленной двери, которая оказалась запертой. Он постучал, но ответа не дождался, хотя снег со ступенек успели убрать. Лед, правда, остался. Не поскользнуться бы…

На углу узкой кривой улочки, выходившей на площадь, стоял указатель с табличкой: "Начальная школа Пастера".

Сервас посмотрел на Кирстен, та кивнула, и они осторожно поехали вниз по обрывистому склону. Занавеска на окне второго этажа отодвинулась, но никто не выглянул, словно деревню населяли призраки.

У школьной ограды у Серваса сжалось сердце: двор, крытая галерея, ржавый колокол у ворот напомнили ему детство. Была перемена, дети бегали вокруг единственного платана, толкались и весело пищали. Корни старого дерева взломали асфальт, и сторож убрал с них снег, чтобы никто, не дай бог, не споткнулся и не упал. Какой-то мужчина в серой блузе и очках наблюдал за играми ребятишек с галереи. Вся эта картина являла собой нечто удивительно архаичное; впору было подумать, что они вернулись на сто лет назад.

Вдруг Сервас застыл, как нокаутированный боксер.

Кирстен оглянулась, перехватила его взгляд и посмотрела в ту же сторону, ища глазами то, что увидел он.

Нашла.

И поняла.

Он был там.

Гюстав.

Белокурый ребенок. Среди других детей. Мальчик со снимка. Возможно, его сын.

27. Видение

— Мартен…

— …

— Мартен!

Голос низкий, мягкий, тон повелительный. Он открыл глаза.

— Папа?

— Вставай, — ответил отец. — Пойдем со мной.

— Который час?

Его папа улыбнулся. Мартен — сонный, ничего не понимающий, в синей пижаме — стоял босиком на холодном кафельном полу.

— За мной.

Он подчинился. Они шли по безмолвному дому: коридор, лестница, общая комната, залитая светом зари — лучи вливались в окна без штор, выходящие на восток. Мартен посмотрел на ходики. Пять утра! Ох, как же хочется спать… Вот бы снова лечь… Хоть на три секундочки. Нельзя. Не посмев ослушаться отца — никогда не мог! — он вышел из дома. Причина не только в послушании, но и в любви. Отца он любил больше всех на свете. Ну кроме мамы, конечно.

На улице, метрах в пятиста от крыльца, над холмом раскачивалось солнце. Лето. Все вокруг замерло, даже созревшие колосья и резные листья дуба. Мартен моргнул, прищурился, посмотрел на золотые лучи, вслушался в голоса птиц.

— Что случилось, папа? — спросил он.

— Вот это… — Отец обвел рукой окрестности.

— Папа…

— Да, малыш…

— Я не понял. Куда мне смотреть?

Отец улыбнулся.

— Всюду. — Он взъерошил мальчику волосы. — Я просто хотел, чтобы ты хоть раз в жизни увидел встающее солнце и небо на рассвете…

— Но моя жизнь только начинается.

Отец опять улыбнулся и положил ему на плечо широкую ладонь.

— Мой сын — очень умный маленький мальчик, — сказал он. — Но иногда, дружок, бывает полезней прислушаться к своему сердцу. (Тогда Сервас был слишком мал, чтобы понять слова отца, но сегодня знал, как он был прав.)

А потом кое-что случилось. У подножия холма из ниоткуда появилась лань. Тихая, пугливая, изящная, похожая на видение. Она выходила из леса с опаской, тянула шею, принюхиваясь. Маленький Мартен никогда не видел подобной красоты. Ему показалось, что сама природа затаила дыхание, как будто боясь сглазить, разрушить магию, разбить чудо на тысячу осколков. Сервас помнил, что сердце у него колотилось на манер барабана.

И тут раздался сухой щелчок, лань вздрогнула и рухнула на землю.

— Что случилось, папа?

— Давай вернемся… — В голосе отца прозвучал гнев.

— Папа, что это было?

— Ничего.

Тогда Мартен в первый раз слышал выстрел. Но не в последний.

— Она умерла, да? Они ее убили?

— Ты плачешь, сын?.. Успокойся. Все кончилось. Все уже случилось.

Ему хотелось побежать к лани, но отец крепко держал его за руку. Он увидел, как из леса выходят мужчины с ружьями, и познал ярость.

— Почему, папа? — кричал он. — Зачем? Разве можно делать такое?

— Всё, Мартен. Нам пора.

* * *

Он очнулся, понял, что стоит посреди улицы, заметил взгляд Кирстен. "А Гиртман, — подумал Сервас, — чему он учит своего сына? Или моего?"

* * *

Она задержала дыхание. Секунды потекли медленнее, время зависло. Детские крики дырявили холодный воздух, как осколки стекла, и школа выглядела единственным живым местом в этой деревне мертвецов. Двигались только двор и машина — далеко внизу, в долине — толстая, как муравей на прямой дороге. Звук двигателя был едва слышен.

И Сервас тоже обратился в соляной столп. Что с ним такое?

— Он здесь.

Майор не откликнулся. Он не отрываясь следил за Гюставом, и норвежка поняла, что́ сейчас чувствует этот молчаливый мужчина в танцующем на ветру шерстяном шарфе. Она не произнесла больше ни слова, но глаз с ребенка тоже не спускала. Маленький, ниже других детей. Щечки как красные яблочки. Теплая зимняя куртка и шарф цвета красного мака. Кажется полным жизни — не похож на болезненного ребенка, которого им описывали, и совсем не бука — с удовольствием играет с ребятами.

Кирстен понимала: нельзя дергать Мартена. Но нетерпение оказалось сильнее деликатности.

— Как поступим? — спросила она, нарушив молчание.

Он оглянулся, но не ответил.

— Можем поговорить с тем типом на галерее.

— Нет.

Окончательное и бесповоротное "нет". Майор обвел взглядом улицу, дома, школьный двор.

— Почему нет?

— Мы не должны здесь оставаться. Не стоит светиться, привлекать внимание.

— Чье?

— Тех, кто присматривает за Гюставом.

— Вроде никого нет.

— Пока.

— Ладно… Какой план?

Сервас кивнул на улицу, по которой они приехали.

— Этот тупик — единственная дорога, ведущая к школе. Те, кто забирает Гюстава, неизбежно окажутся здесь. Если живут в деревне, придут пешком, если в другом месте — поставят машину на площади. Подождем их, но если будем сидеть в машине, — он кивнул на окно, где дернулась занавеска, — через час о нашем присутствии узнает вся деревня. — Сервас указал на здание мэрии: — Хороший наблюдательный пункт…

— Там закрыто.

Он посмотрел на часы.

— Уже нет.

* * *

Мэр оказался приземистым крепышом с близко посаженными глазами, квадратной челюстью, темными, тонкими, как шнурок, усиками и широкими мохнатыми ноздрями. Он явно был адептом "закона и порядка" и к просьбе отнесся с энтузиазмом. Указал на окна зала на третьем этаже и спросил:

— Что думаете?

Длинный стол из вощеного дерева и количество стульев говорили о том, что именно в этом помещении заседает муниципальный совет. Воздух пах мастикой. К противоположной стене прилепился большой стеллаж с регистрационными журналами за стеклом, на вид — ровесниками обстановки. Темное дерево украшали арабески в виде листьев, ручками служили стеклянные бомбошки. Сервас подумал, что в деревне должно быть полно подобной мебели: тяжелой, немодной, сделанной мозолистыми руками краснодеревщиков, давно отошедших в лучший мир. Они наверняка очень гордились своими шкафами, столами, стульями и кроватями, которые и сегодня могут дать сто очков вперед сборной "икеевщине" больших городов. Окна с пыльными кретоновыми занавесками смотрели на площадь, и въезд в аппендикс, ведущий к школе, был виден как на ладони.

— Идеальная позиция, спасибо.

— Не благодарите. В эти смутные времена каждый должен выполнять свой гражданский долг. Нужно помогать, поддерживать друг друга. Вы делаете что можете, но мы все несем ответственность за общую безопасность. Как на войне…

Сервас сдержанно кивнул. Кирстен не поняла ни одного чертова слова и сделала недовольное лицо, на что Мартен пожал плечами, когда избранный руководитель повернулся к ним спиной. Затем прижался лбом к стеклу, посмотрел на часы.

— Остается только ждать.

* * *

К полудню начали появляться родители. Все толпились на подступах к школе. Полицейские услышали ностальгический звон старого колокола и приникли к окнам. Несколько минут спустя взрослые пошли назад, разобрав свое болтливое потомство. "Полупансиона у них явно нет, да и столовая наверняка была одна, — подумал майор и поморщился — от тревожного ожидания разболелся желудок. — Сейчас появится Гюстав за руку… С кем?"

Где же он? Что-то не так. Сервас с трудом удержался от желания распахнуть окно. 12:05. Площадь опустела. Гюстава нет. Может, он живет совсем рядом со школой? Тогда с помощью мэра будет нетрудно устроить засаду…

Они уже шагнули к двери, когда на площади шумно затормозил "Вольво" цвета "серый металлик". Кирстен и Мартен прыгнули к окну и успели увидеть мужчину лет тридцати пяти — сорока, с аккуратно подстриженной козлиной бородкой, элегантного, в зеленом дорогом пальто. Он бежал, то и дело поглядывая на часы на руке.

Напарники переглянулись. У Серваса участился пульс. Мгновение спустя козлобородый с Гюставом вынырнули из тупика на площадь.

* * *

— Dammit! [254] — выругалась Кирстен.

— Ты слишком долго бегал, — услышал через стекло Сервас. — А ведь знаешь, что тебе это вредно.

— Когда приедет папа? — невпопад спросил мальчик. Он был очень бледен и действительно выглядел уставшим.

— Тихо! Не здесь! — Мужчина нервно заозирался.

Вблизи он казался старше — все пятьдесят. Занимает важную должность в банке, может быть главой предприятия по производству бытовой электроники, научным консультантом или университетским профессором: от него пахнет деньгами, заработанными без особых усилий. А у мальчика под глазами тени, лицо "восковое", с желтоватым оттенком, хотя щеки мороз разрумянил. Сервас вспомнил слова директрисы: "Он был хилый, болезненный, ростом ниже большинства ровесников, часто отсутствовал по болезни — то грипп, то насморк, то гастрит…" Мартен повернулся к Кирстен, и они сорвались с места, слетели по лестнице вниз, перепрыгивая через ступени, покрытые ковровой дорожкой, пересекли холл, скользя по натертому паркету, и распахнули двери в тот самый момент, когда серая машина выезжала с площади.

Боже, как они бежали к своей машине, молясь, чтобы из деревни был второй выезд!

Сервасу стало жарко; свободной рукой он сорвал с шеи шарф, расстегнул молнию стеганой куртки и сбавил скорость, чтобы держать расстояние. Майор не знал, проверяется ли водитель "Вольво", но предполагал, что швейцарец его проинструктировал.

Кто он такой?

В одном Мартен не сомневался: этот человек — не Гиртман. Пластическая хирургия не всемогуща. Можно нарастить скулы, изменить форму надбровных дуг и носа, сделать подсадку волос, вставить линзы. Но стать ниже на пятнадцать сантиметров? Исключено…

Сервас нервничал. Он чувствовал, что их вовлекли в чужую игру, навязав ее правила, как крысам в лабиринте, и сделал это человек, владеющий полнотой информации и видящий картину в целом. А тут еще расследование гибели Жансана… Совпадение двух событий — смерть насильника и присутствие поблизости швейцарца — не могло не настораживать. "Не я иду по следу — за мной кто-то наблюдает, больше того — направляет… Прямым ходом в западню?"

* * *

Комиссар Рембо был инспектором ГИНП [255]. Рембо́, как поэт. Правда, Ролан Рембо не был знаком со стихами своего знаменитого однофамильца. Круг его чтения ограничивался газетой "Экип" (с предпочтением статьям о футболе и регби), поэтому пальцы и клавиатура компьютера вечно были в типографской краске. Ролан понятия не имел, что поэт Артюр Рембо написал "Сезон в аду", иначе точно назвал бы так программу мер, которые решил применить к одному из коллег.

Рембо сидел в кабинете следственного судьи [256] Дегранжа и обонял запах крови. Громкое будет дело. Дивизионный комиссар — некоторые сотрудники (такие же "знатоки" поэзии, как Ролан) прозвали его Рэ́мбо — был голодным волком, неутомимым разоблачителем коррумпированных полицейских. Во всяком случае, так он себя видел. Став руководителем регионального отделения собственной безопасности, Рембо сверг с престола нескольких тяжеловесов (да-да-да, только так он их и называл!) департамента общественной безопасности и отдела по борьбе с наркотиками, добился роспуска бригады по борьбе с организованной преступностью, сотрудников которой судили за "грабеж и вымогательство в составе банды, приобретение и владение запрещенными наркотическими веществами". Его начальство не волновало то обстоятельство, что дело он завел, основываясь на свидетельских показаниях наркоторговца, и обвинения вскоре сдулись как воздушный шарик; шефы Рембо плевать хотели, что он прибегал к методам, которые под иными небесами признали бы незаконным преследованием. Не разбив яиц… — далее по тексту. Рембо не воспринимал полицию как единый и неделимый институт; она была для него разнородным скоплением часовен, заповедных мест, соперничества, заурядных эго — короче, джунглями со своими хищниками, обезьянами, змеями и паразитами. А еще он знал, что цепным псам клыки не спиливают, хотя время от времени дают почувствовать длину поводка.

— Что нам известно? — спросил буквоед Дегранж.

Из двух сидевших за столом мужчин поэта напоминал как раз судья: слишком длинные волосы, жеваный черный галстук из джерси, клетчатый пиджак, тысячу раз выдержавший испытание сухой чисткой.

— Жансана почти наверняка застрелили из полицейского оружия в тот самый момент, когда он пытался изнасиловать молодую женщину в высокогорном приюте лыжников. Его уже однажды подозревали в нападении на трех бегуний и убийстве одной из них, но потом обвинение сняли. Недавно, в ходе задержания, он получил удар током, был изуродован и долго лечился…

Рембо замолчал. До сих пор он двигался по твердой почве, основываясь на фактах; теперь оказался на подступах к болоту.

— Во время той погони Жансан стрелял в майора Мартена Серваса из уголовной полиции Тулузы, попал ему в сердце и отправил его в многодневную кому. Кстати, именно Сервас подозревал Жансана в убийстве Моник Дюкерруа, шестидесяти девяти лет, произошедшем в июне в Монтобане. Должен заметить, что этот офицер полиции, Сервас…

— Я знаю, кто такой Сервас, — перебил его Дегранж. — Дальше.

— Да, конечно… Адвокат Жансана собирался подать жалобу на полицию: он утверждает, что Сервас… загнал его клиента на крышу вагона, угрожая пистолетом, хотя шел сильный дождь и майор не мог не понимать всей опасности ситуации…

— Если я не ошибаюсь, Сервас тоже полез на крышу? И разве не Жансан выстрелил первым? Ведь у него было оружие, так?

К двум морщинам на лбу Дегранжа добавилась третья.

— По словам адвоката, майор Сервас пытался убить его клиента.

Судья кашлянул.

— Вы ведь не верите подобным заявлениям, комиссар? Мне известно, что слово наркодилера для вас весомей слова полицейского, и все же…

Рембо решил, что ослышался. Он достал из папки лист бумаги и подтолкнул по столу к Дегранжу.

— Что это?

— В жандармерии составили фоторобот человека, застрелившего Жансана. Со слов Эмманюэль Вангю, его, благодарение господу, несостоявшейся жертвы.

Дегранж что-то пробурчал, но Рембо не уловил тональности. Судья взял рисунок — лицо с правильными чертами, затененное капюшоном. Рот, нос и глаза разглядеть невозможно. Портрет более чем условный…

— Желаю удачи в поисках, — сказал он, возвращая портрет Рембо.

— Не находите, что он похож?

— На кого?

— На Серваса.

Дегранж побагровел.

— Все ясно, — опасно тихим голосом начал он. — Послушайте, комиссар, я наслышан о ваших методах… и не одобряю их. Касательно разгромленной вами бригады… Мои коллеги заново и очень тщательно изучают дело, и самое малое, что можно сказать уже сейчас, — ваш свидетель был, мягко говоря, ненадежен. Скажу откровенно — я не хочу оказаться в подобной ситуации… Некоторые полицейские из других служб подали директору департамента общественной безопасности жалобу на злонамеренное преследование с вашей стороны. Примите мой совет — действуйте очень осторожно и… тактично.

Дегранж не повысил голоса, но в его словах прозвучала неприкрытая угроза.

— Тем не менее я не стану закрывать глаза на подобные действия — если они и впрямь имели место быть. Продолжайте расследование в рамках, которые я определил. Принесите в клювике что-то конкретное, реальное, весомое — и правосудие свершится, будь то Сервас или любой другой виновный.

— Мне нужен ордер для проведения баллистической экспертизы, — не моргнув глазом заявил Рембо.

— Баллистической экспертизы? А вам известно, сколько в этом департаменте полицейских и жандармов? Собираетесь проверять все оружие?

— Только пистолет майора Серваса.

— Вы плохо меня слушали, комиссар?

— Он был ночью в Сен-Мартен-де-Комменж! — перебил собеседника Рембо. — Той самой ночью, когда Жансана пристрелили в нескольких километрах от города. Это зафиксировано в его собственном рапорте! Я только что с ним ознакомился.

Он достал из папки несколько страниц и протянул судье.

— Здесь написано, что Жансан позвонил ему среди ночи. Сказал, что видел майора в Сен-Мартене, напомнил о вечере, когда его ударило током на крыше вагона, укорял за исковерканную жизнь, попросил о разговоре, а когда тот отказался, упомянул дочь.

— Чью?

— Серваса.

Дегранж неожиданно заинтересовался.

— В каком ключе он ее упомянул?

Рембо сверился с копией рапорта.

— Сервас сказал, что ему есть чем заняться, а Жансан ответил: "Знаю. Дочерью…" Майор взбесился и среди ночи помчался в Сен-Мартен. Вышка на выезде из города зафиксировала его телефон. Потом… Тут становится интересно…

Подняв глаза, Рембо встретил холодный взгляд судьи, но нимало не впечатлился. Ничего, сейчас он собьет с него спесь.

— Сервас утверждает, что кто-то прятался в парке у сен-мартеновских терм, а когда он решил подойти, человек побежал к лесу. Он погнался за ним, но тот исчез. По словам майора, он не рискнул углубляться в чащу, вернулся к своей машине и нашел под "дворником" записку.

— И что в ней было написано?

— "Испугался?" — так утверждает майор.

— Он сохранил записку?

— В рапорте это не отражено.

Судья смотрел на Рембо, не скрывая своего скепсиса.

— Итак: он вступал в контакт с Жансаном в ночь, когда того застрелили, я правильно понял?

— Застрелили из полицейского оружия, — подчеркнул Рембо.

— Или из оружия, украденного у полицейского. Кто-нибудь заявлял об утере пистолета?

— Как раз сейчас это выясняется.

— Я не понимаю. Жансана убили в три утра в горах; Сервас утверждает, что в полночь был в Сен-Мартене. Что произошло за этот отрезок времени?

— Он мог солгать. Ничего, узнаем, когда отследим телефон. Есть другая гипотеза: майор опытный человек и знает, что мобильник его выдаст. Кто-то мог видеть его у парка или у терм. Он возвращается в Тулузу, оставляет телефон и вновь отправляется в Сен-Мартен…

— Вы проверили, чем занимался Жансан около полуночи?

— Проверяем.

Рембо соврал. Он уже знал. Жансан не мог находиться в Сен-Мартене около полуночи, потому что был в приюте с остальными туристами. Когда все уснули, он вышел. Впрочем, есть другая вероятность: Сервас никогда не видел в городе ни Жансана, ни силуэт другого человека, он все выдумал, но каким-то образом узнал, где находится жертва. Смотался туда-сюда, чтобы вышки засекли его въезд и выезд, а вернулся в Сен-Мартен уже без телефона. Алиби кособокое, но непробиваемое: ни один легавый, даже самый глупый, не попрется на дело с собственным мобильником.

Рембо взял в руки фоторобот, сделанный по словесному описанию. Мало что видно, но это вполне может быть Сервас.

Или кто-то другой.

Оружие.

Пистолет заговорит. Если Сервас не заявит об утере. А еще есть следы на снегу.

— Не знаю, не знаю… — Дегранж сцепил руки под подбородком, потер пальцами нижнюю губу. — У меня такое чувство — неприятное! — что вы уперлись в одну-единственную версию и не смотрите по сторонам.

— Но, в конце-то концов, все свидетельствует о его виновности! — запротестовал Рембо. — Он был там в ночь убийства! И у него есть мотив!

— Не разговаривайте со мной как с идиотом! — возмутился судья. — Какой мотив? Совершить самосуд? Пристрелить человека за то, что он посмел упомянуть его дочь? Казнить бывшего насильника? Вас я не знаю — в отличие от Серваса. Это не в характере Мартена.

— Я побеседовал с некоторыми сотрудниками; все утверждают, что кома изменила его.

— Хорошо, я удовлетворю ваше ходатайство. Но! Не смейте отдавать Серваса на съедение прессе. Никаких утечек. Проведите баллистическую экспертизу ВСЕГО оружия, вы меня поняли?

Рембо кивнул, широко улыбнулся и заявил:

— Я хочу побеседовать с майором, его начальством и членами группы.

— Опро́сите их как свидетелей, — отрезал судья и встал, давая понять, что разговор окончен.

Они пожали друг другу руки — более чем прохладно.

— Комиссар, — окликнул Дегранж, когда Рембо был уже у двери.

— Да?

— Журналисты расписывали ваши подвиги в деле роспуска бригады на первых полосах своих газет. В этот раз ничего подобного не будет, вам понятно? Никакой огласки! Во всяком случае, пока.

28. Шале

Дорога извивалась по ледяному склону, прокладывая глубокую борозду в его пестро-переливчатом великолепии. Леса остались у них за спиной: теперь спуск был гладким, голым и заснеженным. Сервас нервничал. Если так ехать, их точно заметят — на горе никого, кроме них и "Вольво".

Внезапно дорога влилась в горную деревню с тремя десятками домов, старой лесопилкой и парой магазинов. Повернув в последний раз, Сервас резко затормозил у гостиницы, а метрах в ста впереди, перед большим альпийским шале, господствующим над всей долиной, остановился "Вольво". Дальше проезда не было.

Мартен припарковался у пустой террасы с закрытыми зонтиками и каменной стенкой, повторяющей изгиб дороги. Водитель и пассажир "Вольво" уже стояли рядом с шале. Большой роскошный дом был построен из нетесаных бревен и украшен несколькими террасами и балконами, как в Межеве, Куршевеле или швейцарском Гштааде [257]. Казалось, что он мог одновременно вместить много людей, но через открытые ворота гаража была видна одна машина. Значит, их всего две.

Пара? Гюстав живет здесь? С этим человеком? Еще с кем-то?

Сервас увидел, как они вошли, и открыл дверцу.

— Хочешь кофе? — спросил он.

Минуту спустя они с Кирстен уже сидели на террасе гостиницы, как обычные туристы: он — с чашкой двойного эспрессо, она — со стаканом кока-колы-"нулевки", лед из которой был выброшен с такой брезгливостью, как будто они находились в одной из стран, где, выпив воды из-под крана или раскусив ледяной кубик, можно подхватить кучу пакостных болезней. Холод стоял собачий, но солнце сияло ярко, и снег сверкал, согревая душу. Сервас, прячась за стеклами темных очков, следил за домом, карауля малейшее движение.

Он щелкнул пальцами, подавая знак отвернувшейся Кирстен, когда на один из балконов вышла высокая белокурая женщина в свитере из небеленой шерсти и коричневых брюках. Точно определить ее возраст не позволяло расстояние, но Сервас дал бы ей лет сорок. Худая, стройная, волосы собраны в конский хвост.

На террасу вышел хозяин гостиницы, хотя клиентов не прибавилось, и Мартен подозвал его.

— Не знаете, то большое шале, случайно, не сдается?

— Нет. Оно принадлежит университетскому профессору из Тулузы.

— Он живет там с женой? — Сыщик изобразил лицом восхищение и зависть.

Мужчина улыбнулся.

— У них есть ребенок. Приемный. У некоторых все получается…

Сервас не был уверен, что стоит расспрашивать дальше и привлекать к себе внимание.

— В гостинице есть свободные номера?

— Конечно.

— Ну что? — спросила Кирстен, когда хозяин удалился.

Сервас объяснил.

* * *

Час спустя человек с бородкой вышел из шале вместе с Гюставом, чтобы отвезти его в школу [258]. Очевидно, лекций в университете у него сегодня нет. Пора убираться с террасы, они и так просидели тут слишком долго.

— Поселимся, пойдем прогуляемся, а к вечеру вернемся, — сказал он Кирстен.

— Один номер или два? — поинтересовалась норвежка.

Сыщик посмотрел на женщину. Продолжение сексуальных игр ее явно не интересует. Кирстен была очень хороша сейчас в ярком солнечном свете. Мартен почувствовал легкую досаду. Он не очень понимал, что произошло между ними и что еще произойдет, поскольку не разобрался в этой женщине. Что ею руководит? Гормоны? Страх? Может, Кирстен просто не хочет быть одна в постели? Нет, сигнал она подала совсем другой и совершенно недвусмысленный…

Ладно, потом разберемся.

* * *

— Всё оружие? — изумленно переспросил Стелен.

— Всё.

— И судья Дегранж дал санкцию?

— Да.

Директор поднес к губам чашку, сделал глоток, давая себе время подумать.

— Кто проведет баллистическую экспертизу? — спросил он наконец.

— Для вас это принципиально? — вопросом на вопрос ответил Рембо.

— Нет. Но я не могу не думать о том, как именно вы намерены это сделать. Сло́жите в бронированный грузовик? Повезете в Бордо? По шоссе? Серьезно?

Рембо наклонился вперед, поближе к собеседнику.

— Мы не станем разоружать ваших людей одновременно, и оружие не покинет это помещение: все будет сделано здесь, в вашей лаборатории — под нашим контролем.

— Почему мы? Почему не жандармерия? Не общественная безопасность? Почему вы думаете, что виновный работает здесь? Лично я не верю, что один из моих людей может быть замешан. — Стелен почему-то подумал о Сервасе.

Ответ Рембо прозвучал загадочно:

— В шахматах слоны ближе всего к королям…

* * *

Всю вторую половину дня они бродили по Оспитале-ан-Комменж и Сен-Мартену, строили гипотезы и выпили столько кофе, что Серваса почти тошнило. Когда начало темнеть, вернулись в гостиницу и ушли в номер, сославшись на усталость. В комнате было две кровати — широкая и поуже, — и они восприняли это как знак. Сервас не захотел привлекать внимание, беря два номера, готовился спать в кресле (если таковое окажется) и вздохнул с облегчением при виде второго спального места. Ситуация все равно была неловкая — для них обоих. Каждое движение Кирстен напоминало передвижение астронавта по МКС, а наличие всего одного окна для наблюдения вынуждало их стоять очень близко, так что он чувствовал жар ее тела и запах духов.

Во время прогулки Сервас получил подтверждение насчет номеров машины и кое-какую информацию о хозяевах шале: Ролан и Аврора Лабарт, сорок восемь и сорок два года. По официальным данным — бездетны. Он преподает межкультурную психологию и психопатологию в университете Жана Жореса в Тулузе, она не работает. Нужно, чтобы Эсперандье выяснил, как они усыновили Гюстава. При каких обстоятельствах? Что известно мэру и руководству школы? Возможно ли в 2016 году выдавать чужого ребенка за своего? Наверное, да. Во всяком случае, на какое-то время. Планетарный хаос и бюрократические заморочки отдали некоторые стороны жизни на откуп произволу.

Ночь стремительно падала на ледяные горы, темнота сгущалась во впадинах, расселинах и на вершинах, во многих комнатах шале зажегся свет, но Лабарт с Гюставом еще не вернулись. Время от времени сыщики видели хозяйку дома, бродившую по комнатам с телефоном возле уха, иногда она писала сообщения. "Нужно попросить у судьи ордер на прослушку", — подумал Сервас. Но вот под окнами заурчал мотор "Вольво". Лабарт медленно вел машину по заснеженному асфальту, опасаясь выбоин. Задние фонари напоминали глаза дракона, горящие красным огнем. На крыльцо вышла улыбающаяся блондинка. Обняла Гюстава, поцеловала мужа. Язык их тел показался Сервасу насквозь фальшивым. Он расчехлил бинокль и передал его Кирстен.

Аврора Лабарт выглядела повелительницей и была очень хороша, но красота ее была светская, холодная: бледная кожа, лебединая шея, тонкие губы, вот только нос длинноват. Не низкая — метр семьдесят пять как минимум, сложена атлетично, тело поджарое. Она была одета в длинную полотняную хламиду и напоминала римскую весталку. Ни туфель, ни тапочек — даже на холодное крыльцо вышла босиком. Сыщику стало не по себе от выражения лица и взгляда этой женщины. Лучше б ее назвали не Авророй, а Умброй или Ноктис [259].

— Взгляни-ка! — позвала его Кирстен.

Она поставила ноутбук на колени и залезла на сайт книжного интернет-магазина. Сервас увидел на обложках фамилию Ролана Лабарта и пробежал глазами названия. "Де Сад: освобождение через заточение"; "Делай, что захочешь: от "Обители Телема" Франсуа Рабле к Алистеру Кроули"; "Похвала злу и свободе"; "Сад наслаждений: от Захер-Мазоха к сексуальным практикам, включая рабство, садомазохизм, господство и подчинение"… Споткнулся он на пятом названии.

"Юлиан Гиртман, или Комплекс Прометея".

Сервас вздрогнул. Вспомнил фразу: "Демоны лукавы и могущественны". Откуда это? Вот она, связь. Да, университетский пижон дал своим книгам трескучие названия, но они устанавливают прямую связь между ним и Гиртманом. Лабарт изучал швейцарца. Неужели интеллектуальное любопытство перешло в страстный интерес, а потом — в слепое поклонение? Он стал сообщником Гиртмана? Доказательство налицо. Сервас знал, что у Гиртмана есть фаны в Интернете, этом чудесном изобретении, изменившем лицо мира. Изобретении, которое позволяет фанатикам заражать смертоносными идеями нестойкие умы, подросткам — доводить до самоубийства ровесников, педофилам — обмениваться фотографиями обнаженных детей, миллионам людей — выплескивать на других свою ненависть под защитой анонимности…

Ему нужна эта книга. "Комплекс Прометея"… Сервас смутно помнил содержание лекций, прослушанных в те давние времена, когда он хотел стать писателем и изучал современную литературу. Комплекс Прометея упоминался в работе Гастона Башляра [260] "Психоанализ огня". Кажется, философ выстроил следующую зависимость: чтобы покорить огонь, то есть знание и сексуальность, маленький Прометей должен был нарушить отцовский запрет и коснуться пламени. Комплекс Прометея обозначал тенденцию, свойственную мальчикам: состязаться умом и знаниями с отцами, стремиться сравняться, а затем превзойти их… Что-то вроде того. Раскопал ли Лабарт нечто подобное в прошлом швейцарца? Или тот прочел книгу и сам связался с университетским профессором?

Сервас посмотрел в окно.

Ночь окончательно вступила в свои права, и лишь голубоватый снег искрился в темноте. В окнах шале горел свет. Гюстав подошел к окну и прижался носом к стеклу, вглядываясь в улицу. Усталый мальчик в пижаме был погружен в печальные мысли. Сыщику показалось, что у его ног разверзлась бездна. Он отвернулся. Есть ли хоть один шанс, что он смотрит на своего сына? Эта перспектива ужасала его сверх всякой меры. Что будет, если это окажется правдой? Он не хотел нежеланного сына. Отказывался от ответственности. Мой сын… Живет с одержимым интеллектуалом и его ледышкой-женой… Нет, это абсурд. Тем не менее он повернулся к Кирстен и сказал:

— Нам нужна его ДНК.

Она кивнула. Не спросила: чья ДНК? И так знала, чья.

— В школе наверняка есть вещи мальчика.

— Слишком рискованно, — не согласился Сервас.

— Как поступим?

— Не знаю, но она нужна.

— Хочешь узнать, отец ты или нет?

Сервас не ответил.

Подал голос телефон норвежки. Первые аккорды Sweet child o’mine хард-рок-группы "Ганз-н-роузиз".

— Каспер?

— Есть новости? — спросил бергенский коллега Кирстен.

* * *

В 18:12 в Тулузе Самира Чэн протянула свой "ЗИГ-Зауэр" Рембо. На ней была футболка с логотипом "Мисфитс", давно распавшейся хоррор-панковской группы, лицо украшали два новых пирсинга: маленькие черные стальные колечки в левой ноздре и нижней губе.

— Мне кажется или здесь и вправду воняет дохлой крысой?

— Наверное, вылезла из помойки, — ответил Эсперандье, доставая из ящика оружие.

— А вы поэт, не так ли? — подал реплику Рембо.

— Ну с такой фамилией, как у вас, было бы грешно не разбираться в стихах, комиссар, — съязвила Самира.

— Умерьте пыл, Чэн. Это рутинная проверка. Против вас я ничего не имею, вы хороший полицейский.

— Да что вам известно о полицейском ремесле?! Кстати, будьте осторожны с нашими пистолетами, это вам не игрушки, можете пораниться.

— Где Сервас? — не вставая, спросил Рембо.

— Не знаю. А ты, Венсан?

— Даже вообразить не могу.

— Увидите — передайте, что мне нужно его табельное оружие.

Самира расхохоталась.

— Мартен и в "Черную звезду" [261] промахнется, даже если эта громадина окажется прямо перед ним. Над результатами его стендовой стрельбы ржут все вокруг. Да он скорее себе в ногу попадет, чем в преступника.

Рембо знал, что пожалеет о сказанном, но, как всегда, не сдержался:

— Возможно, именно так он и поступил.

* * *

В 18:19 Сервас оторвался от телефона.

— Нужно сходить к машине. Я ненадолго.

— Что происходит?

— Ничего. Хочу курить, а сигареты забыл в бардачке.

Он занервничал после звонка Самиры. С чего бы? Ну проверяют всё оружие, и что с того? Он со своим пистолетом не расставался.

На улице ему в грудь ударил ледяной ветер. Хлопали флаги — их повесили, чтобы заявить о притязаниях отеля на международный уровень, несмотря на обветшавшую обстановку. Сервас сразу замерз в тонком свитере. Надо было надеть куртку. Очередной порыв пнул его, пытаясь загнать назад, но он упрямо продолжил спускаться по лестнице к дороге под террасой, а подняв глаза, увидел их. Лабарта и Гюстава. Они боролись с ветром, громко смеялись и двигались к гостинице, то есть к нему.

Проклятье…

Он не может сейчас вернуться — если Лабарт увидит его вблизи, это осложнит слежку. Майор открыл дверцу со стороны пассажира, влез в бардачок, достал сигареты и, вытянув шею, посмотрел через машину — Лабарт и Гюстав взбирались на террасу по соседней лестнице. Он быстро наклонился, сделал вид, что шарит под креслом, а когда снова поднял голову, они уже исчезли внутри.

Черт, Аврора Лабарт на балконе и смотрит на гостиницу. Заметила его финт или нет? Эта женщина, как и ее муж, наверняка очень подозрительна. Нельзя задерживаться на улице…

Ему придется пройти мимо них: лифт размером со спичечный коробок находится рядом со стойкой портье.

Сыщик исподтишка глянул на женский силуэт. Она наблюдает за ним? Следит за гостиницей? Мартен неверным шагом пересек террасу. Лабарт и Гюстав стояли к нему спиной, мужчина общался с хозяином — тот что-то протягивал ему.

— Спасибо, нас это очень выручит. Сколько я вам должен? — спросил профессор, открывая бумажник.

Сервас вошел в холл, и Гюстав обернулся — должно быть, услышал скрип шагов по снегу. Встретив взгляд больших светлых глаз, майор едва не задохнулся.

Мальчик разглядывал его.

— Ты ведь мой сын?

Ребенок не ответил.

— Ты мой сын, я это знаю.

Он прогнал наваждение. Прошел мимо них. Лабарт повернул голову.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил он.

Хозяин гостиницы смотрел на сыщика. Тот вызвал лифт, с трудом перебарывая желание оглянуться.

— Извините, — сказал Лабарт.

Он обращается ко мне или к хозяину гостиницы?

— Извините.

На сей раз — никаких сомнений. Сервас обернулся. Лабарт смотрел прямо на него.

— Вам понравилась пытка, вам понравилась боль?

— Что такое?

— Вы оставили фары зажженными… кажется… — повторил профессор.

— О!

Сыщик поблагодарил и вернулся к машине. Авроры Лабарт на балконе уже не было. Сервас выключил свет, закрыл машину и поднялся в номер.

— Что стряслось? — поинтересовалась Кирстен.

— Ничего. Столкнулся с Лабартом. И с Гюставом. Внизу, в холле.

* * *

Цехетмайер сидел в одном из венских кафе, оставшихся прежними с тех пор, как Стефан Цвейг, незадолго до своей смерти [262], описал эти заведения во "Вчерашнем мире". Дирижер считал их одними из городских реликтов той Вены, которая была влюблена в театр, литературу и изящные искусства. Тогда в кафе велись куда более возвышенные беседы…

Что осталось от Вены? От евреев, составлявших ее славу? От композиторов Малера, Шёнберга, Штрауса, от писателей, поэтов и драматургов Гофмансталя, Шницлера, Бер-Хофманна, Альтенберга, Цвейга, от актера и режиссера Рейнхарда и даже нюхальщика трусиков доктора Фрейда?

Дирижер сидел на банкетке в глубине старой галереи кафе "Ландтманн" [263] (он ни за что на свете не занял бы место на новой — застекленной — среди туристов), ужинал эскалопом и читал "Кроне", посматривая на здание ратуши, которую на глазах засыпа́ло снегом, — и вдруг поймал свое отражение в стекле: "Выгляжу как старик — кожа желтая, вся в пятнах, взгляд злобный, зато осанка величественная, особенно в этом длинном черном пальто с меховым воротником". Из правого кармана зазвучали первые такты "Венгерского танца № 1" Брамса. У всех его важных контактов был свой рингтон. Эта музыка обозначала крайне важного собеседника.

— Слушаю.

— Ребенка нашли.

— Где?

— На одном пиренейском хуторе.

— А он?

— Пока неуловим. Но рано или поздно покажется.

— Идущему по снегу не скрыть своих следов… — процитировал китайскую пословицу Цехетмайер. — Хорошая работа.

Но собеседник уже отключился — вежливость тоже осталась в прошлом. Наверное, пора набрать другой номер. Дирижер раздобыл его, когда учил музыке заключенных. Помогал им "сбега́ть" с помощью Малера. Он и сам занимался тем же всю жизнь — прятался в музыке от мерзостей современного мира.

29. Беспощадный

В ту ночь в маленьком отеле в горах Сервасу приснился сон. Он в вагоне парижского метро. Замечает среди людей Гюстава. Поднимается с места — сердце колотится как сумасшедшее, — идет по центральному проходу, расталкивает людей локтями, чтобы добраться до мальчика. Поезд въезжает на станцию "Сен-Мартен". На самом деле станции с таким названием нет. "Сен-Мишель", "Сен-Сюльпис", "Сент-Амбруаз", "Сен-Жермен-де-Пре", "Сен-Филипп-дю-Руль" — есть. А "Сен-Мартен" отсутствует. В реальной жизни. Не во сне. Пассажиры смотрят осуждающе, некоторые — зло. Плевать. Он вот-вот доберется до Гюстава, но поезд останавливается, двери открываются, толпа выходит. Сервас вываливается на платформу, видит малыша, тот направляется к эскалатору. Мартен пытается прорваться через толпу, но его отбрасывают назад.

— Гюстав! — кричит он.

Мальчик оборачивается, смотрит на него. Сервасу кажется, что он сейчас умрет от счастья, но видит в детских глазах страх. Гюстав ныряет вниз, между людьми, чтобы… убежать! Пятилетний ребенок. Один в метро. Сервас взбирается по эскалатору через две ступеньки, с энергией отчаяния отпихивая от себя окружающих. Наконец-то развилка коридоров. Никого.

Он один.

На горизонте ни души. Тишина звучит на особой частоте. Сервас оборачивается. Эскалатор пуст, как и платформа внизу. Мартен зовет Гюстава — и слышит в ответ лишь эхо. Он один. Он потерялся. Все коридоры — тупики. Ни выхода, ни надежды. Он заперт под землей на веки вечные.

Сервас хочет закричать — и пробуждается. Кирстен спит. Он слышит ее дыхание.

Они не задернули шторы, и в неземной голубоватый сумрак комнаты через окно проник фосфоресцирующий свет, образовав на полу прямоугольник.

Сервас откинул простыню и пуховое одеяло, подошел к окну. Свет в шале давно погасили, и в его темных очертаниях появилось что-то враждебное, пугающее. Снежный пейзаж навеял сыщику мысли о водяном рве вокруг крепости, защищающем обитателей от захватчиков.

Стекло запотело от его дыхания, и он вернулся досыпать.

* * *

— Я останусь здесь, — объявила за завтраком Кирстен. — Посмотрим, удастся ли мне делать два дела одновременно — наблюдать за шале и двигаться на снегоходах. Это лучше, чем сидеть все время взаперти.

— Ладно…

Сервас собирался вернуться в Тулузу, сдать оружие, потом отправиться в медиатеку или книжный магазин, купить книжку Лабарта и к вечеру вернуться. Кроме того, несмотря на субботу, нужно позвонить Роксане Варен — пусть в понедельник, прямо с утра, займется усыновлением Гюстава и узнает все детали. Мартен набрал номер Эсперандье. Тот слушал We are on Fire в исполнении дуэта "Мистер эйрплейн мэн", но ответил сразу.

— Проверь, не было ли у Лабартов в прошлом приводов и судимостей, и пропусти обоих через картотеку правонарушителей, совершивших преступления на сексуальной почве или с особой жестокостью.

"Сочинения" Лабарта свидетельствовали о его интересе к сексуальным практикам такого… толка, которые порой толкают их адептов на нарушение закона.

— Ух ты! Кто они такие, эти клоуны, что ты даешь мне срочное задание в субботу?

— Университетский профессор и его жена. Займешься ими в понедельник, не откладывая. Поцелуй Шарлен…

— Профессор? Серьезно? Что они натворили?

— Вот ты мне и расскажешь.

— Это связано с мальчиком?

— Мы нашли Гюстава. Лабарты его… опекают.

Последовала долгая пауза, потом Эсперандье воскликнул негодующим тоном:

— И ты вот так, между прочим, мне об этом сообщаешь?!

— Мы только вчера всё выяснили, — сказал Сервас, понимая, что Венсан имеет полное право яриться.

— Знаешь, Мартен, с тех пор как появилась эта эскимоска, друзья отошли для тебя на второй план. Я уже ревную… Будь очень осторожен, тебя тут кое-кто ждет… По-моему, он держит тебя на мушке и ногами сучит от нетерпения — жаждет заполучить твой пистолет.

— Знаю. У нас с ним свидание.

Больше Сервас ни о чем не хотел говорить. Лучше повременить.

Он убрал телефон в карман, осторожно тронулся с места и через два часа уже въезжал в Тулузу. В субботу утром комиссариат был на три четверти пуст, но Рембо ждал их разговора в выделенном ему небольшом кабинете. Сервасу этот человек с приплюснутым носом и бульдожьей челюстью напомнил боксера, который за свою спортивную карьеру чаще пропускал удары, чем наносил их. "Ничего, сейчас меня используют вместо груши", — подумал Мартен.

— Ваш телефон, майор, — с ходу попросил Рембо.

— Не понял…

— Отключите ваш телефон, будьте так добры.

Сервас протянул ему мобильник.

— Сделайте это сами. Я не умею.

Рембо недоверчиво покачал головой, нехотя нажал на красную кнопку и вернул телефон хозяину.

— Я намерен побеседовать с вами по поводу убийства Флориана Жансана, — начал он. — Как вы наверняка понимаете, это дело считается исключительно важным вследствие того, что человек был застрелен из полицейского пистолета.

— В каком качестве я выступаю? Меня подозревают?

Рембо не ответил. "Интересно, какую тактику он выберет, — спросил себя Сервас, — конфронтацию или сотрудничество?" Они сидели по разные стороны стола — значит, конфронтация.

— Начните с рассказа о том, что произошло на крыше вагона, потом опишите ночь, когда вы поехали в Сен-Мартен…

— Всё есть в моем рапорте.

— Знаю. Читал. Мне доложили, что вы много дней провели в коме, верно? Как самочувствие?

Так-так, решил задать открытый вопрос, дружок… В учебнике по тактике ведения допросов написано, что открытый вопрос подталкивает собеседника к разговору и выдаче максимального количества информации. После этого рекомендуется переходить к закрытым вопросам: техника воронки. Беда в том, что бандитам эти хитрости хорошо известны, а проблема сотрудников службы собственной безопасности еще серьезнее: они допрашивают полицейских, следовательно, должны быть хитрее, изворотливее, даже коварнее всех.

Посмотрим, как выкрутится Рембо.

— Как я себя чувствую? Вас это действительно интересует?

— Да.

— Бросьте, Рембо; если мне понадобится психиатр, я найду, к кому обратиться.

— Гм-гм… а он вам нужен?

— Решили поиграть? Будете повторять за мной?

— А вы во что играете, майор?

— Сколько это будет продолжаться, черт бы вас побрал?!

— Я с вами не играю, майор.

— Ну да, конечно!

— Давайте оставим препирательства, лучше объясните, что вы делали на крыше вагона, зачем полезли туда в грозу? Могли поджариться, как тост.

— Я преследовал подозреваемого, который угрожал мне оружием, а потом сбежал.

— Но угроза миновала, не так ли?

— Считаете, я должен был позволить ему сбежать?

— Когда вы лезли наверх, пистолет держали в руке? Вы целились в Жансана?

— Что… Да о чем вы? Я не был вооружен! Мой пистолет остался в машине, в бардачке.

— Вы утверждаете, что гнались за подозреваемым, который незадолго до того целился в вас, и не были вооружены?

"Вопрос закрытый, но чуточку слишком длинный и риторический", — оценил Сервас.

— Можно посмотреть на вещи и так, — ответил он.

— Можно посмотреть на вещи и так?

— Вы снова за свое?

— Проехали… Итак, Жансан в вас стреляет, в ту же секунду получает разряд и превращается в новогоднюю елку.

— А вы любитель метафор, Рембо… Фамилия влияет?

— Не идиотничайте, Сервас. Вам и впрямь не повезло: Жансан мог поджариться секундой раньше, и вы избежали бы комы.

— Или он вынес бы мне мозги.

— Считаете, кома вас изменила?

Туше́! Возможно, он недооценил Рембо.

— Все меняются, комиссар, с комой или без нее.

— У вас были галлюцинации? Видели покойных родителей, всякие странные вещи?

"Сволочь", — выругался про себя Мартен.

— Нет.

— Все осталось как было?

— А у вас, Рембо?

Тот молча покачал головой. Он привык к клиентам-хитрованам и не даст выбить себя из колеи.

"У меня тоже…" — подумал Сервас.

— Вы помните первую фразу, которую сказал Жансан, позвонив поздно вечером?

Сервас задумался.

— "Как поживает твое сердце?"

— Хорошо. Дальше.

— Он говорил о той ночи… На крыше вагона… Назвал ее про́клятой или что-то в этом роде…

— Продолжайте.

— Сказал, что из-за меня стал похож на… черт, не помню, имя ничего мне не говорит… И вид имеет соответствующий…

— Понятно.

— Сказал, что видел меня в Сент-Мартене.

— А что вы там делали?

— Приехал в мэрию. По поводу пропавшего мальчика…

— Розыском пропавшего ребенка занимается ваша бригада?

— Нет. Но и с Жансаном это никак не связано.

— Предположим. Как вы отреагировали?

— Спросил, чего он хочет.

— Что он ответил?

— Что хочет поговорить.

Рембо бросил на Серваса удивленный взгляд.

— Я спросил, о чем, — добавил Мартен, не дождавшись ответной реплики, хотя знал, что не должен облегчать инквизитору жизнь.

— А он?

— Сказал, что я сам знаю о чем.

— Это так?

— Нет.

— Ладно. Как протекал ваш диалог дальше?

— Я сказал, что мне есть чем заняться.

— Тут-то он и упомянул вашу дочь… — нанес удар Рембо.

Вот к чему он подводил с самого начала…

— Да.

— В каких выражениях?

— "Знаю, к тебе дочь приехала…"

— И вы тут же решили ехать?

— Нет. Попросил его повторить.

— Вы разозлились?

— Да.

— И он повторил?

— Нет. Сказал, что будет ждать меня в полночь перед термами в Сен-Мартене.

— Он сказал что-нибудь еще о вашей дочери?

— Да.

— Что именно?

— "Передай привет дочурке".

— И вы разозлились еще сильнее?

— Да.

Глаза Рембо превратились в две щелочки. Сервас сохранял внешнюю невозмутимость, хотя воспринимал вопросы и комментарии собеседника как провокацию. Само существование на белом свете такого гада, как Рембо, было для него личным оскорблением.

— Мы проверили, в какое время ваш мобильный телефон находился между Тулузой и Сен-Мартеном. Установили, что в ту ночь вы ехали с недопустимой скоростью, майор. О чем вы думали, летя туда как на пожар?

— Ни о чем.

— Ни о чем?

— Ни о чем особенном. Хотел встретиться с этим человеком и сказать, чтобы не приближался к моей дочери.

— То есть вы намеревались ему пригрозить?

Сервас понимал замысел Рембо — так рыбы издалека чуют сети, — но ничего не мог поделать: они слишком далеко зашли. Оба.

— Я бы выразился иначе.

— Да? Как именно?

— Я хотел его предупредить.

— О чем?

— О неприятностях, которые у него непременно возникнут, если он приблизится к моей дочери.

Рембо довольно улыбнулся, записал что-то в блокнот и начал печатать.

— Какого рода неприятности?

— Зачем обсуждать гипотетические возможности?

— О каких неприятностях вы думали, майор?

— Не старайтесь, Рембо, я имел в виду легальные неприятности.

Комиссар кивнул, изобразив лицом сомнение.

— Расскажите о Сен-Мартене. Что там произошло?

— Я уже все вам рассказал.

— Погода была снежная?

— Нет.

— Луна светила?

— Да.

— То есть все было видно как днем.

— Нет, не так. Но ночь действительно было довольно ясная.

— Хорошо, я понял. Тогда объясните мне следующее: если ночь, по вашему собственному определению, была довольно ясная, почему вы не узнали человека, похожего на Фредди Крюгера?

— То самое имя…

— В каком смысле?

— Ну я ведь говорил, что не могу вспомнить имя человека, на которого стал похож Жансан. Из-за меня.

Рембо раздраженно повел плечами, а Сервас едва сумел скрыть улыбку.

— Ладно, черт с ним, с Фредди, но Жансана вы не узнали — несмотря на обожженное лицо и яркую луну.

— Он стоял под деревьями, метрах в тридцати от меня. Если это был он.

— Вы сомневаетесь?

— А как он мог оказаться в двух местах одновременно?

— Вот именно — как? Значит, вы полагаете, что там был другой человек?

— По-моему, это очевидно.

— У вас есть предположения насчет личности человека, выдававшего себя за Жансана?

— Нет, — соврал Сервас.

— Согласитесь, майор, история странная. — Рембо сделал паузу. — А какой голос был у звонившего?

Мартен ответил, осторожно подбирая слова:

— В первый момент я принял его за Жансана, но теперь, по прошествии времени, не поручусь, что опознал его. В конце концов, все сказанное можно было почерпнуть из газет.

— Но я все равно не могу взять в толк, кому понадобилась такая мистификация.

Гнев разъедал душу Мартена, как кислота, но он понимал, что не имеет права сорваться: Рембо использует это против него, заявит, что майора Серваса подводят нервы и темперамент. Бульдог уподобился матадору, танцующему вокруг быка, чтобы выбрать правильное место и нанести один — смертельный удар.

— Где вы были той ночью около трех утра?

— В постели.

— В Тулузе?

— Да.

— Дочь слышала, как вы вернулись?

Рембо явно знал больше, чем хотел показать.

— Нет. Она уже спала.

— Значит, вы вернулись из Сен-Мартена и легли спать?

— Да.

— Какой у вас размер ноги, Сервас?

— Что?..

— Размер обуви…

— Сорок второй. А что?

— Очень хорошо. Пока это всё. Оружие вам вернут через несколько дней. Буду держать вас в курсе. — Он встал. — Сервас… — Голос Рембо прозвучал едва слышно.

Мартен обернулся.

— Я не верю ни единому вашему слову. И докажу, что вы лгали.

Майор хотел было ответить, передумал, пожал плечами и вышел.

30. Птицы

— Твои Лабарты те еще гуси.

Мартен сидел на террасе "Кафе де терм" на бульваре Лазара Карно в компании Лумо, инспектора бригады по борьбе с сутенерством. Сделав это короткое заявление, тот поднес к губам кружку с пивом. Лумо выходил на улицу после захода солнца, чтобы обнюхать тротуар или проверить ночные бары в секторе Матабьо — Байар — Амбушюр. От такого режима цвет его лица стал серым, а мешки под глазами приобрели размер XXL. Впалые щеки и костистый нос в красных жилках (о любовь к крепким напиткам, до чего же ты коварна!) делали его похожим на ночную птицу. Глаза лихорадочно блестели и смотрели на мир с подозрением.

— Их не раз ловили, когда они покупали шлюх.

— Оба?

— Да. Выбирала женщина.

Сервасу было известно, что на панели в Тулузе работают сто тридцать проституток, в основном болгарки, румынки, албанки и нигерийки. Они принадлежали сутенерам, меняли города и страны. Лумо называл это сообщество порнографической Европой. Он затянулся, пытаясь согреться.

— Еще была жалоба, поданная одной девушкой: она якобы не по своей воле оказалась на садомазохистской вечеринке, где подверглась насилию и жестокому обращению. Позже она забрала свою жалобу, а парочка уехала отдыхать.

— Знаю, — мрачным тоном ответил Сервас.

— Почему ты ими интересуешься?

— Они засветились в одном деле…

Птицеголовый сыщик пожал плечами.

— Понимаю, больше сказать не можешь… Ты должен иметь в виду, что Лабарты — чемпионы среди психов. Рано или поздно на одном из их чертовых сборищ случится несчастье. Я всегда считал, что им не избежать встречи с криминальной полицией.

— Что заставляет тебя так думать? — Сервас положил на стол книгу Лабарта.

Над Тулузой зависло низкое серое небо. В декабрьском свете лицо Лумо напоминало маску.

— Их праздники были очень буйными и жестокими. У Лабартов много знакомых среди тулузских… сексоголиков. Все они жаждут новых ощущений и любят экспериментировать.

Новые ощущения. Звучит вполне пристойно. Сервас вспомнил похожие празднества, которые Юлиан Гиртман устраивал на своей вилле на Женевском озере, когда был прокурором. Еще одно совпадение.

— Как ты все это разузнал?

Лумо отвел взгляд и пожал плечами.

— Просто разузнал, и всё. Это моя работа.

— Насколько жестокими были их игры?

— В обычных пределах, но иногда они заходили слишком далеко. Девушек, хотевших пожаловаться, "разубеждали".

— Как?

— Сначала деньгами. У гостей Лабартов их было полно. За вход, кстати, тоже платили. Участвовали влиятельные люди — судьи, политики, даже полицейские…

"Всё те же слухи, — подумал Сервас. — Этот город жить не может без сплетен". Он прищурился, чтобы лучше видеть собеседника.

— Можешь быть поконкретнее?

— Нет.

Мартен начал уставать от такого стиля разговора. Он подозревал, что коллега преувеличивает и на самом деле знает меньше, чем пытается показать. Метрах в пяти от террасы целовалась молодая парочка: он прислонился спиной к машине, она прижималась к нему грудью.

И тут Мартен понял: инспектор участвовал. Он не первый и не последний легавый, заглядывающий в игорные дома, притоны и бордели.

— Женщина хуже всех, — вдруг сказал Лумо.

— Объясни так, чтобы я понял.

— Она — госпожа. Надеюсь, ты в курсе, что это значит. Но дело не только в этом. Стоило ей заметить, что девушка уязвима, — и она нападала. Заводила мужчин, как пастух своих животных стрекалом. Словами, жестами. Побуждала их не церемониться. Иногда вокруг жертвы собирались человек десять. Настоящий зверинец… Страх возбуждал ее сильнее любого афродизиака. А еще она делала ставки…

— Ты сам видел?

Лумо откашлялся. Сервасу показалось, что его вот-вот стошнит.

— Один раз. Один-единственный. Только не спрашивай, что я там забыл. — Лумо бросил на майора затравленный взгляд и продолжил: — Держись от этой бабы как можно дальше, иначе пожалеешь.

— А что он?

— Интеллектуал. К себе относится очень серьезно. Надменный, самодовольный, с влиятельными гостями — угодливый. Неприятная личность. Воображает себя боссом, а на самом деле — подкаблучник. Решает всё она.

"Прелестная парочка", — подумал Сервас и затушил сигарету. Молодые люди на бульваре разошлись в разные стороны; на прощание девушка влепила парню пощечину.

Сервас подумал о Марго. Эта девочка на несколько лет моложе, но немного похожа на его дочь. Норов такой же крутой. Он был твердо намерен повидаться с Марго, но теперь медлил — опасался, как она отреагирует, услышав, что ему снова нужно уехать. Плохо отреагирует, чего уж там. Углы она сглаживать не приучена. Мартен понял, что не выдержит новой стычки со своей бесценной малышкой.

* * *

Он вернулся в конце дня, когда солнце уже спряталось за горы. Небо над вершинами пылало, даже снег окрасился в розовый цвет, а вода в реке, вдоль которой он ехал, напоминала жидкую медь. Сервас покинул долину и начал подъем в гору навстречу пушистым кружащимся в воздухе снежным хлопьям. Снегоочиститель почему-то не проезжал, и пришлось быть очень осторожным, чтобы добраться до гостиницы живым. Раз или два майор здорово испугался, когда задние колеса оказались на самом краю обрыва, а припарковавшись, понял, что ноги все еще дрожат.

Как и каждый вечер, тени окутали лежавшую внизу долину. В деревнях зажглись огоньки, и туман стал похож на подожженный голубой газ. Леса над гостиницей потемнели. Хозяин гостиницы повесил под крышей красно-желтую мерцающую гирлянду, и она казалась единственным живым существом в стремительно опускающемся на землю мраке.

Кирстен болтала в баре с хозяином гостиницы. Она разрумянилась, волосы казались светлее — из-за огней и эффекта отражения. Пила норвежка горячий шоколад. "Хороша, — подумал Мартен. — А впереди еще одна ночь в общем номере…"

— Итак? — спросил он.

— Полный штиль. После обеда приходила женщина — убирала дом. Гюстав лепил снеговика и катался на санках. Лабарт не показывался с утра — наверное, уехал в Тулузу…

Кирстен как будто сомневалась, стоит ли продолжать.

— В чем дело?

— Все слишком нормально…

— Не понимаю.

— Они могли нас вычислить.

— Так быстро?

— Эти люди настороже. А Лабарт мог вчера побеседовать с нашим хозяином.

Сервас пожал плечами.

— Не нагнетай. Туристы и парочки время от времени снимают у него номера, так что ничего особенного он рассказать не мог. И вообще, это нормально, что люди ведут себя как нормальные люди. — Он улыбнулся.

31. Оставь гордыню всяк сюда входящий

Сервас отложил книгу Лабарта. Он был разочарован. Вымысел, накрученный на реальные факты, псевдодневник, неинтересная подделка.

Все изложенное имело место, что было доказано следствием. Лабарт добавил собственные размышления, надев на себя шкуру убийцы. В итоге получилась претенциозная трескучая вещица, выдающая себя за литературу.

Мартен вспомнил совет отца — он получил его, когда писал свои первые тексты: "Не используй умные и слишком сложные слова там, где достаточно самых простых". Много позже Сервас случайно узнал, что это сказал Трумэн Капоте. Сочинение Лабарта было многословно, замысловато и слишком самодовольно.

Неужели Гиртман мог оценить подобную писанину? Гордыня порождает слепоту. Портрет швейцарца, вышедший из-под пера Лабарта, был хвалебной биографией; чувствовалось, что тот заворожен поступками бывшего прокурора. Возможно, мечтал совершить нечто подобное, но не осмелился перейти от слов к делу? Если и так, останавливали его не моральные запреты, а страх перед тюрьмой: ни для кого не секрет, что с ему подобными делают на зоне, а Лабарт уж точно не храбрец. Почему он согласился приютить Гюстава? К чему подвергать себя такому риску? Швейцарец тем или иным способом надавил на супругов? Две связи Сервас уже нашел: садомазохистские вечеринки и книгу…

Он посмотрел на профиль заснувшей Кирстен. Как и большинство взрослых людей, во сне она выглядела совершенно по-детски. Может, мы и вправду каждую ночь возвращаемся к истокам?

Сыщик взял бинокль и подошел к окну. Свет в шале горел лишь в одной комнате, на втором этаже. За стеклом мелькнул силуэт Авроры Лабарт, затянутой в черную кожу, — ну чисто рокерша! Смотрела она на гостиницу. Кожаная "кираса" застегивалась на молнию от шеи до промежности. Женщина медленно потянула за колечко, и Сервас резко отпрянул от окна — не дай бог заметит!

Обнажив левое плечо, она повернулась, демонстрируя ряд шейных позвонков под забранными наверх волосами. Вот показалось правое плечо, потом руки. Это напоминало ритуал бабочки, которая покидает кокон, чтобы явить миру свою красоту. У Серваса пересохло во рту.

Аврора успела обнажиться до пояса и не собиралась на этом останавливаться… Сыщик увидел грудь — два идеальных полушария, обрамленных оконным переплетом, как бесценное художественное полотно рамой. Он едва не подавился и возбудился, как малолетка. Аврора снова повернулась, зажала ладонь между бедрами, не отводя взгляда от гостиницы.

"Ритуал, — сообразил Сервас. — Кто-то наблюдает".

Хозяин отеля?

Эксгибиционизм явно входит в число маленьких удовольствий, которыми иногда тешит себя эта женщина. Интересно, муж знает? Видимо, да. И одобряет.

Сервас снова направил бинокль на женщину — и был потрясен хищным выражением ее лица и плотоядным блеском глаз за полуприкрытыми веками. У нее лицо хищный птицы, колдуньи. Бедняга Лумо… Всех гостей манило к себе черное сердце человечества. Майора затошнило, захотелось оказаться за тысячу километров от треклятого шале. Как далеко готовы зайти подобные люди?

Всё, хватит, он сыт по горло…

Сервас посмотрел на Кирстен. Она укрылась в грезах от ежедневных кошмаров. И правильно сделала.

* * *

Он занял позицию на углу рынка Виктора Гюго, в темноте, где его тень растворилась между высокими мусорными баками. Отсюда ему были прекрасно видны балкон, эркеры гостиной и кухни, где горел свет, а заодно и подходы к зданию.

Время от времени по улице кто-нибудь проезжал или проходил — парочка влюбленных или хозяин с собакой. Он давно заметил человека, сидевшего в машине метрах в десяти от него. Тот наблюдал за входной дверью и не мог видеть, кто прячется у него за спиной. Если только не смотрел в зеркало заднего вида. На всякий случай лучше не шевелиться…

Итак, охрану не сняли, хотя Жансан мертв.

В наушниках зазвучала первая часть симфонии № 7 — Langsam (Adagio); Allegro risoluto, ma non troppo [264].

Он подумал о сидящем в номере Мартене и улыбнулся. Интересно, они с норвежкой уже переспали? Гиртман готов был спорить, что нет. Он наблюдал за квартирой, где за окнами то и дело мелькал силуэт Марго, потому что пока не решил, как действовать. Не повторять же трюк с Марианной, это было бы так пошло, да и наблюдение осложняет дело…

Но ему необходим Мартен, значит, придется надавить — тем или иным способом. Ради Гюстава.

"Ладно, — сказал он себе. — Вперед!"

В пентхаусе, двумя этажами выше жилища Серваса, устроили вечеринку, из открытых окон лилась музыка. Гиртман остановился перед стеклянной дверью, сделал вид, что жмет на кнопку и что-то говорит в домофон, хотя на самом деле давно запомнил код — его назвала милая старая дама, когда он в элегантном костюме-тройке и галстуке кричал в телефон, стоя возле дома: "Да, это я, скажи код, твой проклятый домофон опять сломался!"

Гиртман нажал на кнопки, толкнул дверь и обвел взглядом холл. Никаких легавых.

Он вызвал лифт, но пошел по лестнице, которая закручивалась вокруг решетчатой шахты. На третьем этаже, в углу рядом с квартирой, сидел на стуле полицейский. Он оторвался от газеты, поднял глаза, и Гиртман изобразил удивление: не часто увидишь человека, читающего на лестничной клетке.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Вечеринка выше?

Полицейский молча, усталым жестом, указал пальцем на лестницу. Сколько раз за вечер ему пришлось отвечать на этот вопрос? Но он повел себя как профессионал — прищурился, чтобы запомнить внешность.

— Спасибо… — Гиртман кивнул и начал подниматься.

У квартиры он не задержался — дошел до маленькой, низкой, не выше метра тридцати, двери, ведущей на чердак. Устроился на последней ступеньке, открыл бутылку шампанского, вернул на место наушники и сделал глоток. Великолепное шампанское — брют из белого винограда "Арман де Бриньяк".

* * *

Два часа спустя он устал сидеть. Встал (колени жалобно хрустнули), стряхнул пыль и, шатаясь, спустился до этажа Серваса.

— Всё еще на посту? — заплетающимся языком спросил он у пившего кофе полицейского. — За каким дьяволом вы тут торчите? Живете здесь?

Страж порядка ответил раздраженным взглядом. Гиртман подобрался ближе, мотая головой из стороны в сторону.

— Жена выгнала или как? — Он глупо хихикнул. — Всю ночь будете сидеть?

— Прошу вас, месье, идите по своим делам.

Гиртман качнулся, насупился с обиженным видом.

— Эй, эй, ты как со мной разговариваешь?

В руке мужчины появилась сине-бело-красная карточка.

— Повторяю — проходите, не задерживайтесь.

— Ладно, ладно, только скажи, кто тут живет?

— Убирайтесь!

Гиртман изобразил неловкое движение и выбил из руки полицейского стаканчик с кофе. Капли попали на голубую рубашку и серый китель.

— Черт, я же велел тебе отвалить, придурок! — Он оттолкнул Гиртмана, и тот шлепнулся на задницу.

Дверь квартиры открылась, на пороге появилась Марго Сервас в халате поверх пижамы, босая, с растрепанными волосами. Несмотря на круги под глазами и усталый вид, лицо девушки было свежим и сияло, как весеннее утро. "Похожа на отца, — подумал швейцарец, — вот и горбинка на носу, в точности как у него".

— Что тут происходит? — спросила она, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Полицейский нервничал все сильнее.

— Вернитесь в квартиру! Вернитесь немедленно! И запритесь! — Он навел пистолет на Гиртмана и поднес к губам рацию: — Поднимайся сюда, у меня проблема!

Напарник появился через несколько секунд — тот, что сидел в машине. Значит, их всего двое.

— Забери этого алкаша и выкини его на улицу к чертям собачьим!

* * *

В воскресенье утром в шале началась веселая суета: на крышу "Вольво" погрузили лыжи и сноуборды, в багажник уложили одежду, на заднее сиденье поставили корзину для пикника. Сервас и Кирстен наблюдали за сборами. Потом семейство село в машину, Лабарт развернулся перед домом и проехал мимо гостиницы.

Сыщики переглянулись.

— Очень плохая идея, — прокомментировала норвежка.

Около полудня на землю лег густой туман, и шале превратилось в зыбкий силуэт, плавающий в гороховом пюре. Сервас и Кирстен надели снегоступы и отправились к перевалу Куре — хозяин гостиницы заверил их, что снежный покров плотный и можно ничего не опасаться.

Сервас, совершенно выбившись из сил, остановился на опушке, посмотрел на едва различимые внизу крыши и перевел взгляд на Кирстен.

— При такой погоде они наверняка вернутся, — сказала та, верно поняв его взгляд.

— Возьми машину, — сказал Мартен. — Езжай в долину. Предупредишь меня, если увидишь их. — Он открыл телефон, показал ей экран. — Всё в порядке, сигнал есть.

Затем, нырнув в туман, начал спускаться со склона.

* * *

Темная громада шале медленно надвигалась на Серваса. Он обогнул его со стороны, противоположной гостинице, и, оказавшись так близко, понял, что дом — не что иное, как перестроенная ферма. В нижней — каменной — части когда-то обретались люди и животные, а наверху, в деревянной, держали сено, солому и зерно.

Всё переделали, обновили, что можно — застеклили, впустив свет (наверняка поработал модный архитектор, не ограниченный жесткой сметой). Сродни пластической хирургии: все реставрированные фасады похожи один на другой.

Кое-где в Альпах подобное жилище стоило бы миллионы евро, но деревянная обшивка этого шале почернела, и ее давно следовало освежить, дверные коробки и оконные рамы находились в плачевном состоянии. Университетская профессура не бедствует, но покупка и содержание такого владения стоит чертову прорву денег. У Лабартов что, мания величия? Или эти люди — подпольные богачи? Нужно завтра же позвонить ребятам из поддирекции по экономическим и финансовым преступлениям.

Майор вышел на площадку, где стоял дом. Ее сделали из больших валунов, скрепленных цементом. Ступенькой выше начинался помост из мореного дерева, окружавший дом по периметру. В углах и у задней двери, в метре от Серваса, лежал снег. Ни системы охраны, ни датчиков Мартен не заметил, но то, что он собирался проделать, было опасно и неразумно.

Сервас оглянулся — никого. Достал отмычки, подумав, что сможет поменять профессию, если дела и дальше будут идти таким образом. Дверь старая, а вот замок недавно поменяли. Тем лучше, с проржавевшими возни всегда больше. Через семь минут и тридцать пять секунд он оказался внутри.

Маленькую котельную-прачечную оборудовали стиральной машиной и автоматической сушилкой, было тепло и вкусно пахло стиркой. Пройдя по длинному коридору мимо металлических стеллажей, Сервас попал в большую гостиную-студию. В центре главенствовал камин в форме пирамиды, сооруженный над открытым очагом. В светлое время дня из огромных окон наверняка открывался сногсшибательный вид. Обстановку составляли кожаные кресла цвета яичной скорлупы, декор — камень, светлое дерево, черно-белые фотографии, точечные светильники выдержаны во вкусе большинства.

По террасе порхали султанчики тумана, делая ее похожей на палубу корабля-призрака.

Сервас сделал несколько осторожных шагов. Царившая вокруг тишина казалась неестественной. Он поискал глазами красный глазок детектора движения, не заметил ни одного и начал обыск, избегая окон на восточной стороне, которые можно было разглядеть из отеля даже в это время суток.

Шестнадцать минут спустя ему пришлось признать очевидное: ни в гостиной, ни на кухне нет ничего необычного.

Мартен осмотрел и опробовал три пульта: два от домашнего кинотеатра и третий от суперсовременной навороченной стереосистемы.

НИЧЕГО.

Кабинет Лабарта — комната с двумя стеклянными стенами, зажатая между крыльями шале, — разочаровал Мартена почти так же сильно. Библиотека вполне соответствовала пристрастиям хозяина дома: Батай [265], Сад [266], Гийота [267], Делёз [268], Фуко [269], Альтюссер[270]… Сочинения Лабарта стояли на видном месте. На письменном столе — "Макинтош", лампа чертежника, нож для разрезания бумаг с кожаной рукояткой, куча счетов и заметки — то ли к лекциям, то ли к будущей книге.

За кабинетом обнаружился короткий коридор; в самом его конце разместились ванная, сауна и спортивный зал с гребным тренажером, скамьей для жима лежа, боксерской грушей и набором гантелей.

Сервас вернулся к лестнице, поднялся на второй этаж. Так, что у нас тут? Три спальни, ванная, туалет. Первые две комнаты пустовали, третью — если верить надписи, сделанной крупными буквами, — занимал Гюстав.

Сыщик толкнул дверь и оказался в нервном узле пустого дома: его бросило в жар, руки задрожали, ноги стали ватными.

Оборудована комната была, как все детские всех детей на свете.

На стенах висели постеры, на этажерке стояли в ряд иллюстрированные книжки, теплое одеялко со Спайдерменами в акробатических позах, пластмассовые и плюшевые игрушки; одна — метрового роста, то ли лось, то ли карибу — лежала на кровати… Сервас подошел, прочитал этикетку:

Made in Norway

[271]

Уходи отсюда.

Сервас посмотрел на часы. Черт, как быстро бежит время! Он обшарил кровать, детскую одежду в комоде, нашел, что искал — белокурый волос, — достал прозрачный пакетик, спрятал добытую улику и убрал в карман. Пульс частил, хотелось обыскать всю комнату, но пора было убираться. Он вернулся к лестнице, которая вела под крышу, на подгибающихся ногах вскарабкался на узкую площадку. Дверь в супружескую спальню была открыта. На полу лежал толстый буклированный ковер песочного цвета, за окнами расстилался белый туманный пейзаж с высокой сосной. Напоминает вид из камеры Гиртмана.

В комнате господствовал белый цвет: белая лепнина на потолке, белая кровать — неубранная, разбросанная одежда тоже в основном белая. Сервас понюхал простыни, понял, что Аврора спит справа — все пропиталось тяжелым пьянящим запахом ее духов. Он начал выдвигать ящики тумбочки, но не нашел ничего интересного, кроме журналов, коробочки с берушами, наглазной маски, пластиковой трубочки с парацетамолом и очков для чтения.

Жалкая добыча.

Две смежные с комнатой гардеробные, мужская и женская, обе размером со студенческую студию. Джинсы, платья, много дамских кожаных вещей, белых и черных, пиджаки, рубашки, свитера и костюмы месье.

Гадство.

Спустившись вниз, на кухню, Сервас заметил дверь рядом с огромным холодильником. Толкнул ее — и обнаружил бетонную винтовую лестницу. Он зажег свет и принял решение спуститься — может, хоть там что-то найдется…

Внизу обнаружилась металлическая дверь. Майор надавил на ручку — и… почувствовал жгучее разочарование: перед ним был гараж, тот самый, который он видел в бинокль из номера гостиницы. Вторая машина оказалась маленьким паркетным внедорожничком.

Сервас в мгновение ока обошел автомобиль и почти бегом поднялся на первый этаж, расстроенный неудачей, чувствуя тревогу и нетерпение.

День заканчивался, на улице быстро темнело, и тут ему в голову пришла идея.

Ну конечно, почему он раньше об этом не подумал!

Вернувшись на площадку перед супружеской спальней, Мартен поднял глаза и увидел то, что искал, — люк на чердак.

Он принес стул, влез на него и схватился за кольцо. Гюстав достать не сможет. Сервас вытянул металлическую лестницу, отнес стул на место. Ступеньки дрожали под его ногами. Он повернул выключатель, и загорелась лампа дневного света. Еще одно усилие… Есть! Сервас просунул голову в отверстие.

Он нашел.

Тайное логово Лабартов, их сад наслаждений. Никаких сомнений: на стене напротив — табличка с надписью готическими буквами:

ОСТАВЬ ГОРДЫНЮ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ

НЕ ЩАДИ НАС В ЭТОМ ТИРАНИЧЕСКОМ СКЛЕПЕ

АЛКАЙ МУДРОСТИ И НАСЛАЖДЕНИЯ

ПУСТЬ КАЖДЫЙ ЧАС ДОСТАВИТ ТЕБЕ ОСТРОЕ

И ИЗЫСКАННОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ

СТРАДАЙ И КРИЧИ

КОНЧАЙ

Душа Мартена наполнилась мрачным унынием.

Извращенная фантазия этих людей кого угодно загонит в гроб… У Мартена закружилась голова. Тарабарщина на стене могла бы показаться смешной в любой другой ситуации, но эти слова олицетворяли Зло. Он подтянулся и ступил на пол, покрытый… линолеумом? Наверняка его легче отмывать. На первый взгляд помещение напоминало частный дансинг. Банкетки, танцпол, бар, аппаратура, стены, обитые звукопоглощающим материалом, как в студиях звукозаписи.

Почему так жарко? И запах странный — сладковатый, душный…

Его взгляд привлекла шведская стенка в глубине помещения, и в голову пришла дурацкая мысль: "Вряд ли Лабарты качают тут пресс". К вбитому в потолок крюку крепился шкив, еще два крюка торчали из стены. На некотором удалении на штативе стояла видеокамера и оборудование для видеозаписи в фоновом режиме. Рядом у стены высился старинный дубовый шкаф с гранеными зеркалами, напротив находилась еще одна комната без дверей. Сервас заглянул туда — и обнаружил душ и раздевалку. Вернулся в зал, открыл шкаф — и почувствовал себя вуайеристом: в глубине висели хлысты, многохвостые плетки, кляпы-шарики, кожаные наручники, блестящие цепи и карабины. Все было разложено очень аккуратно, в определенном порядке, как в мастерской ремесленника. Лабарты могли при желании экипировать целый батальон. Майор вспомнил слова Лумо об Авроре Лабарт и задумался: как далеко заходят милые игрища на этом чердаке?

Он провел здесь много времени и не нашел ни малейшего следа Гиртмана.

Тебе пора убираться отсюда…

Майор пошел к люку и услышал звук работающего мотора. Машина. Едет в шале… Нет, уже подъехала. Хлопнули дверцы. Проклятье! Почему Кирстен его не предупредила?.. Нет сети! На чердаке наверняка установлена всечастотная "глушилка".

Открылась входная дверь, и Мартен услышал три голоса. Один из них — звонкий и веселый — принадлежал Гюставу.

Попался, как крыса в ловушку.

Потными руками Сервас осторожно потянул наверх лестницу и закрыл крышку люка, предварительно выключив свет. Постарался успокоить дыхание, но получилось плохо.

32. Пленница со светлыми глазами

Наступила ночь. Кирстен смотрела из отеля на светящиеся окна шале. То в одной, то в другой комнате за шторами мелькал силуэт, но она не могла понять, кто это.

Какого черта ты там застрял, Мартен?!

Увидев проехавший мимо нее "Вольво", она раз десять набрала номер, посылала сообщения, но каждый раз попадала на голосовую почту.

Норвежка уже час сидела в номере, но Сервас не возвращался.

Что-то случилось. Он где-то спрятался или Лабарты его застукали? Чем больше проходило времени, тем важнее становился ответ на этот вопрос. Может, стоить вызвать подмогу? Мартен нарушил все правила, когда влез в дом. Его и так подозревают в убийстве Жансана, а теперь точно вышибут из полиции… Плевать, она не оставит напарника в лапах извращенцев!

Затылок заломило, к вискам подступила мигрень. Кирстен помассировала шею, пошла в ванную, выпила грамм парацетомола и вернулась на пост — к окну.

Сначала они уложат Гюстава. Дождутся, когда мальчик уснет, и только потом займутся Сервасом. Если только… Нет! Прогнала страшную мысль. Говорил ли им Гиртман о Мартене? Нужно действовать, но как? Что предпринять? Она набрала еще одно сообщение:

Где ты? Ответь!

Он не откликнулся. Дерьмо! Какого черта он поперся в шале? За стеклом Лабарт подхватил мальчика на руки, тот вырвался, побежал от него, громко смеясь. Трогательная семейная сценка, мирная и счастливая.

* * *

Сервас лежал на боку, прижимаясь ухом к полу. Время от времени начинала вибрировать батарея отопления, раздавалось гудение, и он поднимал голову, пытаясь определить, откуда идет звук.

Иногда сыщик слышал звонкий фальцет Гюстава, голоса взрослых звучали приглушенно. Сейчас они отведут ребенка в детскую. Как скоро все заснут? Не имеет значения — крышка люка находится рядом с дверью их спальни, а металлическая лестница громко скрипит, так что ему не выбраться. Остается одно решение — спрыгнуть вниз прямо из люка и бежать. Нельзя торчать здесь всю ночь, вдруг один из супругов вздумает подняться на чердак?

У Серваса взмокли подмышки — температура на чердаке росла, он ужасно хотел пить, язык распух и уподобился расслоившейся картонке, плечо и локоть потеряли чувствительность из-за лежания на боку.

Сыщик взглянул на экран телефона и понял, что ни одно из его сообщений не ушло. Он вытер пот рукавом и прислушался. Внизу включили телевизор. Мультик. Внезапно этажом ниже кто-то зашел в туалетную комнату, пустил воду, но через пять минут вышел и остановился прямо под люком.

У Серваса дернулся кадык. Он готов был спорить, что Аврора Лабарт совсем рядом. Интересно, эта дама каждый вечер приходит созерцать свой тайный сад, этот маленький зловещий рай? Или она услышала его?

Крышку люка откинули, и он стремительно откатился в сторону.

* * *

Кирстен сверилась с часами. Она вернулась в отель два часа назад… Всё, дольше ждать нельзя! Туман рассеялся — остались лишь какие-то лохмотья в самых глубоких впадинах, — но снова пошел снег. Пейзаж с крупными пушистыми хлопьями напоминал виртуальную рождественскую открытку, какие рассылают по электронной почте. Пространство погрузилась в желтоватые сумерки.

В окне гостиной дома напротив мигал синий свет — работал телевизор. У Кирстен затекли ноги; мозг выдавал сценарии событий, один мрачнее другого. Американские психологи утверждают, что неопределенность оказывает на ум и здоровье человека куда более пагубное воздействие, чем ясность со знаком минус.

Она согласна с умниками. Сейчас ее волнует одно: если швейцарец упоминал Серваса в разговоре с Лабартами, поняли ли эти люди, как важен для него Мартен? Маловероятно. Бывший прокурор выдает своим помощникам более чем дозированную информацию.

* * *

Свет, проникавший через откинутую крышку люка, напоминал лаву, текущую в ночи из кратера вулкана. Сервас затаил дыхание. Странно, лестницу вниз не спустили… Сыщик испугался — глупо, по-детски: вдруг она услышит, как у него колотится сердце? Внизу стояла Аврора Лабарт — он узнал удушливый запах ее духов.

Она смотрит вверх? Возможно. Почувствовала его присутствие? Догадалась, что кто-то прячется в темноте под крышей?

В этот момент во входную дверь позвонили, и женщина передумала. Потянула за кольцо, люк захлопнулся, и она ушла.

Сервас перевел дух.

* * *

Она позвонила еще раз, дверь наконец открылась, и появилась Аврора Лабарт. Женщина была выше, чем казалось из окна отеля. Как минимум метр восемьдесят — без каблуков! На хозяйке был старый пеньюар, теплый и уютный, влажные волосы цвета "сено под дождем" обрамляли строгий овал лица, как шторки. Аврора стояла перед Кирстен, поджарая и мускулистая, бледно-голубые глаза холодно смотрели на визитершу.

— Привет, — сказала Кирстен и лучезарно улыбнулась.

* * *

Он прислушался. Новый голос. Знакомый… Слов не разобрать. Только через несколько секунд сыщик сообразил, в чем дело. Английский. Кирстен! Господи, что она задумала? О черт, у него сейчас лопнет мочевой пузырь, нет сил терпеть! Сервас встал, осторожно, на ощупь, добрался до душевого поддона и облегчился, не думая, попадает или промахивается; застегнул ширинку и вернулся на позицию. Все внизу, нужно рискнуть. Немедленно. Мартен на несколько сантиметров приоткрыл крышку люка.

* * *

— Вы говорите по-английски? — спросила Кирстен, стоя на пороге шале.

Мадам Лабарт ограничилась кивком.

— Я… Я живу в отеле. Я… архитектор из Осло, это в Норвегии… И с самого утра любуюсь вашим шале.

Блондинка слушала, никак не реагируя.

— Ваш дом просто потрясающий, феерический. Я уже сфотографировала фасад, когда вас не было, и хотела бы получить письменное разрешение опубликовать фотографии в норвежском журнале как пример французской горной архитектуры… И, если позволите, бросить взгляд на интерьер…

Ничего умнее она не придумала. Вряд ли они поверят. У нее одно преимущество — она не похожа на члена французской полицейской команды: ни один из них не говорит на таком безупречном английском и не выглядит "по-иностранному". И тем не менее стоявшая напротив женщина пока что не произнесла ни слова в ответ на тираду Кирстен, и ее лицо оставалось непроницаемым. Она смотрела норвежке в глаза, и у той шевелились волосы на затылке: Аврора Лабарт напоминала ледяную статую. Может, стоит представиться и предъявить удостоверение?

— Я понимаю, уже поздно; простите, что потревожила, вернусь завтра…

Внезапно лицо Авроры Лабарт словно подсветилось — и стало очень милым.

— Нет-нет, входите, прошу вас.

* * *

Сервас по-прежнему не мог понять, о чем говорят внизу; тональность не была ни агрессивной, ни угрожающей. Слабое утешение. Одному богу ведомо, на что способны Лабарты в компании одинокой и такой привлекательной женщины, как Кирстен! Она проникла в их логово, отдалась на съедение волкам. Сыщик видел их мрачный "чердачный" арсенал и все время спрашивал себя: хоть кто-нибудь поднимался туда добровольно?

Сервас понимал, что контроль над ситуацией утрачен и он вот-вот сорвется — слишком велико напряжение. Осознаёт ли Кирстен, как все плохо? Нужно что-то делать…

Мультяшные герои в телевизоре выкрикивали: Бэнг! Бам! Враум! Тонк! Скрииинг! Пуааанг! Значит, Гюстав еще не лег, так что за Кирстен они пока не примутся. Мартен откинул крышку, уцепился пальцами за край, раскачался и отпустил руки, почувствовав, как треснула на спине рубашка.

Ковер смягчил падение и приглушил звук. Вряд ли кто-то услышал — телевизор орет, ставни где-то хлопают…

Сервас прислушался: какой неприятный женский смех! Он достал телефон, убрал звук и напечатал по-английски:

Убирайся отсюда!

* * *

— Это очень интересно! — сказала Аврора Лабарт, наливая Кирстен сладкого белого вина, как она сказала, "особенного, из Юго-Восточной Азии". — Архитектура — одно из моих увлечений. — Она улыбнулась — мило, по-свойски. — Сантьяго Калатрава [272], Фрэнк Гери [273], Ренцо Пиано [274], Жан Нувель [275]… Знаете эту фразу Черчилля: "Сначала мы придаем форму нашим зданиям, а потом они придают форму нам"?

Ее английский был безупречен. Кирстен вдруг запаниковала — она ни черта не понимает в архитектуре! — и снисходительно улыбнулась, как истинный профессионал, миллион раз слышавший подобные фразы от просвещенного восторженного дилетанта. На ум ей пришла одна-единственная фамилия.

— В моей стране есть выдающиеся архитекторы, достаточно назвать Хьетиля Тредала Торсена [276].

Ну конечно, кто же не знает соавтора здания столичной Оперы!

Аврора прищурилась, сдержанно кивнула, не сводя глаз с гостьи. Кирстен не понравился этот взгляд. Она машинально отметила диспозицию: они сидят напротив друг друга, а Ролан Лабарт стоит чуть в стороне и может в свое удовольствие разглядывать ее. Незаметно. Она поставила бокал, решив, что выпила достаточно. Крякнул ее "Айфон" — пришло сообщение.

— Наверное, стоит уложить Гюстава? — сказала Аврора, и они с мужем переглянулись.

Кирстен насторожилась. Где Мартен? Норвежку все больше тревожило отсутствие напарника. Она снова подумала о том, чтобы признаться, кто она на самом деле, попыталась — увы, безуспешно — уловить хоть какой-нибудь звук, увидеть знак, надеясь, что Мартен услышал ее, воспользовался моментом и попробует убраться из этого дома. А что, если его уже поймали, связали и держат взаперти? Кирстен готова была запаниковать.

Лабарт выключил телевизор.

— Пошли, Гюстав? — спросил он.

Гюстав… Боже, Гюстав!

Белокурой мальчуган встал.

— У вас очень милый сын, — сказала Кирстен. — И такой послушный.

— О да, — кивнула мадам Лабарт — Гюстав — чудесный мальчик. Правда, сокровище мое? — Женщина погладила малыша по волосам, и Лабарты пошли к лестнице, держа Гюстава за руки.

— Мы скоро освободимся и вернемся к вам, — обернувшись, пообещала Аврора.

В доме стало очень тихо. Кирстен достала телефон и увидела сообщение от Мартена. На английском. Коротко и ясно.

* * *

Он едва успел спрятаться в одной из комнат, когда увидел, как они идут по коридору к детской.

— Хочу ее, — объявила ледяная блондинка.

— Не при ребенке, Аврора!

— Она мне нравится, — заупрямилась женщина. — Она мне действительно нравится.

— Что ты задумала? — Голос профессора прозвучал мягко и очень вежливо. — Такой "подарок" не кажется тебе подозрительным?

— Доставь ее наверх, — приказала его жена. — Она идеально подходит.

— Не боишься? Наша гостья, если ты не забыла, живет в отеле по соседству!

Они почти дошли до двери детской.

— Завтра она ничего не вспомнит, — успокоила мужа Аврора.

— Ты что-то подмешала ей в вино? — изумился Лабарт.

Сервасу показалось, что его спихнули в ванну со льдом, в ушах зашумело.

— О чем вы говорите? — спросил мальчик.

— Ни о чем, дорогой. Ложись в постельку.

— У меня живот болит.

— Сейчас, милый, я дам тебе лекарство.

— Снотворное? — невозмутимо поинтересовался профессор.

— Да, пойду принесу воды.

Мартен услышал шаги и отпрянул от двери. Женщина налила в ванной воды из-под крана и пошла назад. Серваса мутило. Намерения Лабартов были яснее ясного.

А Кирстен уже выпила вино с наркотиком!

Снизу раздался голос норвежки:

— Можно воспользоваться вашей туалетной комнатой?

— Я пойду, — сказал Лабарт. — Проследи, чтобы Гюстав заснул.

Сервас с трудом удержался, чтобы не наброситься на мерзавца. У него будет секундное преимущество, но женщина сразу прибежит на помощь, и эти двое дорого продадут свою свободу. Он вспомнил тренажеры в зале, тренированное тело белокурой воительницы, а его пистолет не при нем, и Кирстен в полубессознательном состоянии… Нет, силой он с ними не справится. Нужно что-то придумать.

* * *

— Можно воспользоваться вашей туалетной комнатой?

На лестнице раздались тяжелые шаги, и появился Лабарт. Почему он так… странно улыбается?

— Сюда, — сказал хозяин дома, указывая на дверь.

Кирстен пустила холодную воду, наклонилась над раковиной и умылась.

Что с ней такое? Она чувствовала себя разбитой. Неужели простудилась? Только заболеть не хватало… Сердце ведет себя как разладившийся механизм — то замедляет ход, то несется вскачь…

Кирстен продышалась и вернулась в гостиную. Лабарты повернулись дружно, как две марионетки. Норвежка хихикнула.

"Не смейся. Эти двое — опасные люди, старушка, — предупредил внутренний голос. — На твоем месте я бы свалила отсюда как можно быстрее".

Она была уверена, что, если рванет к двери, ее поймают в два счета. Да и зачем бежать? Они всего-то и предложили, что выпить еще по бокалу и посмотреть фотографии, сделанные в процессе сооружения дома. Вернее будет сказать — трансформации фермы в шале.

Кирстен думала обо всем этом, пока шла через комнату. Кстати, сколько времени она потратила, чтобы пересечь чужую гостиную? Куда девались пространство и время? А пол почему волнуется, как море?

Аврора Лабарт знаком пригласила ее сесть рядом, и Кирстен тяжело плюхнулась на диван.

Снежная Королева улыбалась, глядя на гостью, профессор не сводил с нее глаз.

Если думаете, что я утратила контроль, ошибаетесь, дружочки…

— Еще вина? — предложила блондинка.

— Спасибо, но мне, пожалуй, хватит.

— А я выпью, — сказал мужчина.

— Держите… — Аврора положила ей на колени планшет. — Здесь все снимки, о которых я вам говорила.

— О!..

Кирстен опустила глаза, попробовала сконцентрироваться — и не смогла: краски казались перенасыщенными, как в плохо отлаженном телевизоре, и налезали друг на друга.

— Странные цвета, вам так не кажется? — спросила она, еле ворочая языком.

Ролан Лабарт в ответ издал сухой ироничный смешок, растянувшийся, как звук на заезженном виниловом диске. Над чем смеется этот тип? Кирстен ужасно захотелось прилечь, она совсем лишилась сил.

В памяти всплыл вопль Мартена:

Убирайся!

"Черт, возьми себя в руки, идиотка!"

— Я не очень хорошо себя чувствую…

Аврора Лабарт погладила Кирстен по щеке указательным пальцем, наклонилась, прижалась грудью к ее руке.

— Смотрите же, — сказала она, перелистывая снимки.

Какие у нее странные ногти, длиннющие и черные…

— Это…

Что она сказала? Смешала норвежский с английским! Хозяева забавлялись, глядя на нее, и Кирстен вдруг испугалась: глаза Лабартов блестели от нетерпеливого вожделения… Они что-то произнесли и рассмеялись, но ее мозг, видимо, на секунду отключился, потому что она ничего не поняла.

В следующий момент Кирстен уже шла к лестнице — как я встала? — не сама, ее вели под руки хозяева дома.

— Куда мы? — спросила норвежка.

— Вам нужно отдохнуть, дорогая. Не волнуйтесь, все будет хорошо, — успокоила Аврора Лабарт.

— Где… да, — проблеяла она, — оставьте… меня… в покое…

Блондинка схватила ее за подбородок и поцеловала, обшарив рот острым языком, и Кирстен не сумела воспротивиться, как будто в мозгу образовался блок.

— Она тебе нравится, — сказал мужчина у нее за спиной.

— О да, очень нравится! Пошли.

* * *

Сервас смотрел на Гюстава. Мальчик крепко спал при свете ночника под одеялом со Спайдерменами. Кто он, этот малыш? Кто его отец?

В кармане у майора лежал пластиковый пакет для улик со светлым волосом внутри. Доносившийся снизу голос Кирстен плыл и срывался, она мешала английские слова с норвежскими, жаловалась, что плохо себя чувствует, а Лабарты смеялись, как гиены, и сыщик задыхался от ярости.

Он ясно понимал, что, если кинется грудью на амбразуру, они с Кирстен, скорее всего, умрут закованными в цепи на "пыточном" чердаке. Нужно обхитрить извращенцев.

На лестнице раздался глухой стук, и Сервас спрятался за дверью.

— Помоги мне, — сказал Лабарт, — я ее не удержу.

Они потащили Кирстен, и Аврора сказала:

— А ты красивая…

— Правда? — пролепетала норвежка, как будто комплимент польстил ей.

— Ты должна помочь нам.

— Конечно… Но мои ноги…

— Ничего, милая, — ласково утешала ее Аврора.

— Сходи проверь Гюстава, — велел Лабарт.

Сервас вжался в стену, понимая, что не успеет уйти, но женщина постояла на пороге, глядя на мальчика, прикрыла дверь и ушла. Гюстав что-то пробормотал, повернулся на другой бок и сунул в рот большой палец.

"Если не глотну свежего воздуха, задохнусь", — подумал сыщик и пошел к лестнице, слушая, как скрипит над головой металлическая лестница: Лабарты втаскивали Кирстен на чердак. Он бесшумно спустился на первый этаж, рванул на себя дверь и полной грудью вдохнул ледяной воздух. Спустился по ступеням, зачерпнул ладонью снег, сильно растер лицо и достал телефон.

Пора вызывать подмогу.

Сколько времени они потратят на дорогу? Лабарты успеют хорошенько "развлечься" с Кирстен! Что, если жандармы откажутся войти в дом без ордера? Такое уже бывало… А уж Гиртман после этого точно не покажется.

Нет, он поступит иначе.

Сервас вернулся к двери, собрался с силами и надавил на кнопку звонка.

33. Покерный финт

Дверь открылась только после пятого — бесконечного — звонка.

— Господи! — воскликнул Лабарт. — В чем…

Сервас сунул ему под нос удостоверение и мгновенно убрал его в карман, чтобы профессор не успел задаться вопросом, почему явился не жандарм, а полицейский.

— К нам поступила жалоба из отеля на шум в вашем доме, — сообщил Мартен. — У вас вечеринка? Знаете, который сейчас час?

Вид у Лабарта сделался растерянно-озадаченный. Дом у него за спиной был тихим и темным, и он не понимал, о чем толкует этот легавый.

— Что? Шум? Какой шум? — Он махнул рукой себе за спину. — Сами видите: если кто-то где-то и шумит, то не здесь! — Лабарт явно хотел побыстрее закончить разговор. — Мы собирались ложиться спать, — сообщил он, прищурившись. — Я вас где-то видел, не так ли? Вчера, в отеле… Вы оставили зажженными фары…

— Вы позволите заглянуть в дом? — спросил майор, проигнорировав вопрос.

Профессор не собирался пускать его внутрь: это было написано у него на лице.

— Не думаю, что вы имеете на это право, — ответил он. — Хорошего вам вечера.

Лабарт не успел захлопнуть дверь — Сервас оттолкнул его и вошел.

— Эй, куда вы? Не имеете права! Вернитесь! Этажом выше спит ребенок!

"Которого вы накачали снотворным, сукин ты сын!" — подумал Сервас, решительно продвигаясь в гостиную. Все люстры и лампы были погашены, свет шел от снега за окнами, и он различал лишь очертания предметов. Ну конечно, супруги готовы к своей очень частной волшебный вечеринке! Сыщику захотелось ударить профессора ногой по яйцам и надолго отбить у него желание предаваться опасным утехам.

— Вы не смеете врываться сюда по мифической жалобе и устраивать обыск! Убирайтесь!

Лабарт был напуган и разъярен. Наверху раздались какие-то звуки — видимо, Аврора втаскивала лестницу.

— А это что за шум?

Лабарт напрягся.

— Какой шум?

— Я слышал шум.

Майор сделал вид, что хочет пойти к лестнице, и профессор загородил ему дорогу.

— Остановитесь! Вы не имеете права!

— С чего бы вам так нервничать? Вы что-то прячется наверху?

— Что? О чем вы говорите?! Я уже сказал: наверху спит мой сын.

— Ваш сын?

— Ну да, мой сын!

— Так что там, наверху?

— Ничего! Вы не имеете права…

— Что вы прячете?

— Вы больной! Кто вы такой, черт бы вас побрал? Не жандарм… Вчера я видел вас в отеле… Что вам от нас нужно?

В этот самый момент подал голос телефон Серваса. Он знал, что́ это — его настигли сразу все звонки и сообщения, посланные Кирстен, когда он был на чердаке. Самое время…

— Что… У вас звонок… Почему вы не отвечаете? — Тон Лабарта становился все более подозрительным.

Нельзя дать ему опомниться.

— Ладно, раз так, я сам посмотрю… — Мартен обошел хозяина дома.

— Стойте! Подождите!

— Подождать чего?

— Вам нужен ордер, без ордера нельзя!

— Ордер? Вы насмотрелись детективов, старина.

— Ничего подобного… Комиссия… Как там она называется… Не важно, плевать на название… Вы не можете запросто врываться к порядочным людям: не знаю, кто вы такой, но я звоню жандармам. — Лабарт достал телефон.

— Хорошо, — Сервас кивнул, — валяйте.

Профессор закрыл телефон.

— Ладно. Что вам нужно?

— Почему вы не вызываете жандармов?

— Потому что…

— Что у вас за проблема? Наверху что-то… неположенное? Запрещенное? Опасное? Я все равно выясню что. Съезжу в Сен-Мартен, вытащу из постели судью и вернусь с ордером.

Сервас пошел к выходу, чувствуя спиной взгляд Лабарта.

* * *

Профессор открывал крышку люка в полуобморочном состоянии. Он увидел норвежку с поднятыми руками, фактически вздернутую на дыбу. Аврора протирала ей лицо и шею холодным влажным полотенцем — очень нежно, а потом вдруг ударила по лицу, оставив след на левой щеке.

— Все вышло из-под контроля! Она не должна быть здесь! Нужно доставить ее в отель! — Лабарт кричал, срываясь на визг.

Блондинка обернулась.

— Кто приходил?

Ее муж посмотрел на Кирстен, но та мотала головой и часто моргала. Она была в полной отключке.

— Легавый!

Женщина напряглась.

— Зачем?

— Сказал, кто-то в отеле пожаловался на шум в нашем доме. Чушь несусветная! — Лабарт разнервничался, начал махать руками. — Вчера я его там видел. Он пообещал вернуться… Это опасно!

— Что за дичь! — Аврора в отличие от мужа не слишком испугалась.

— Давай уберем ее поскорее! Вернем в отель! Сейчас! Объясним, что выпила лишнего и плохо себя почувствовала.

Аврора бросила взгляд на Кирстен и показала ее телефон мужу. На экране высветилось сообщение:

Убирайся оттуда!

— Я же говорю! Нужно…

— Заткнись! — приказала она. — Расскажи всё, с самого начала. Сделай глубокий вдох. Успокойся. А теперь рассказывай.

* * *

Сервас наблюдал за шале, стоя у окна номера. Если через три минуты диспозиция останется прежней, придется вернуться туда. Он спрятал машину за первым поворотом и вернулся в отель пешком.

Еще две минуты. Сейчас ему очень пригодился бы пистолет…

На крыльце шале появился силуэт. Лабарт. Профессор посмотрел в сторону отеля, махнул рукой, и из дома вышла Аврора, поддерживая Кирстен. Супруги помогли ей спуститься по ступеням и повели, медленно и осторожно. Норвежка шаталась, как пьяная.

Сервас посмотрел на часы. Он покинул отель четырнадцать минут назад, и они вряд ли успели причинить ей большой вред.

34. Разговоры

Он обтер потное лицо Кирстен влажной салфеткой, пошел в ванную за еще одним стаканом воды и попытался ее напоить. Она сделала два глотка, и ее затошнило.

В номер Кирстен привел хозяин гостиницы.

Супруги Лабарты, сказал он, объяснили, что его норвежская постоялица, любительница архитектуры, была у них в гостях и перепила: наверное, у нее на родине это обычное дело — забывать свою норму.

Сервас не знал, что ответил отельер, но муж и жена оставили Кирстен и удалились, а по дороге к дому все время оглядывались на окна гостиницы. И каждый раз он отступал за штору.

Они с Кирстен провалили дело. Теперь Лабарты будут осторожны, как никогда.

Они наверняка уже доложили обо всем Гиртману.

Как они связываются со швейцарцем? Через фальшивый электронный адрес, доступный только на скрытом веб-сайте, в мессенджере "Телеграм" или через "Чатсекъюэр"? [277] Шлют перенаправленные зашифрованные сообщения? Венсан однажды продемонстрировал ему многочисленные возможности, которые Интернет предоставляет любителям конфиденциальности.

— Черт, я ужасно себя чувствую, — вдруг сказала Кирстен.

Сервас обернулся. Она лежала на кровати — бледная, с прилипшими к вискам волосами, опираясь на три подушки.

— Плохо выгляжу, да?

— Отвратительно.

— Мы сильно погорели, — хмыкнула Кирстен (во всяком случае, так понял ее слова Сервас). — Эта дрянная садюга Лабартиха нас "сделала". Ух, убила бы обоих…

"Аналогично", — мысленно согласился Сервас.

— До чего же мерзкий кофе, — пожаловалась Кирстен. — Кажется, меня сейчас вывернет.

И кинулась в ванную.

* * *

Цехетмайер завтракал в пражском "Шератоне", среди толпы китайских туристов. Как же сильно он это ненавидел! Дирижер переночевал в номере 429, после того как весь вечер бродил по Мала-Стране, Староместской площади и, само собой разумеется, посетил еврейское кладбище. Он постоял среди нагромождения камней, в мрачной тишине сумерек между старыми фасадами, сохранившими память веков. Время упразднилось, и Цехетмайер неожиданно расчувствовался.

На миг он устыдился слез. У него не оказалось платка, и соленая влага, стекая по щекам, намочила воротник рубашки. Стесняться было нечего: за свою долгую жизнь музыкант видел, как плачут храбрецы и остаются невозмутимыми трусы. Меркнущий свет, безмолвие и размышления обо всех погибших и их истории очистили его душу. Цехетмайер думал о Кафке [278], о Големе [279], о своей дочери, обесчещенной и убитой чудовищем. В ненависти, как и в любви, присутствует чистота.

Этим утром он ждал чеха по имени Иржи, и сейчас тот шел к нему, пробираясь между столиками. Чех напоминал бородатого фавна — такое лицо сразу не забудешь, что может оказаться досадной помехой в его профессии: щеки, изборожденные глубокими морщинами, могучая грудь и горящий взгляд. Не наемный убийца — поэт или человек театра. Он мог бы играть Чехова, быть бардом и действительно являлся артистом… В своем роде.

Именно в этом и нуждался Цехетмайер, ненавидевший романтические бредни об убийцах и ворах. В них верят только тупые обыватели, тоскующие по сильным ощущениям.

Иржи сел, подозвал официанта, заказал черный кофе, потом сходил к буфету и взял себе сосиски, яичницу, бекон, булочки и фрукты.

— Обожаю гостиничные завтраки, — сообщил он доверительным тоном и принялся за еду.

— Мне отрекомендовали вас как выдающегося специалиста, — начал разговор Цехетмайер.

— И кто же?

— Наш общий друг.

— Не друг, — поправил музыканта Иржи, — клиент. Вы любите вашу работу, господин Цехетмайер?

— Это больше чем работа, это…

— Вы любите вашу работу? — повторил вопрос его собеседник.

— Да, — ответил насупившийся дирижер. — Страстно.

— Важно любить то, чем занимаешься. Любить… В жизни нет ничего важнее.

Цехетмайер мысленно усмехнулся. Рассказать кому — не поверят: ранним утром всемирно известный музыкант внимает рассуждениям убийцы о любви.

* * *

В понедельник утром, в девять с минутами, Ролан Лабарт вошел с "Айфона" в "Телеграм" — по мнению прессы, любимое приложение террористов, через которое каждый день проходит десять миллиардов сообщений, так что о конфиденциальности можно забыть. Однако одна из опций позволяет отсылать закодированные сообщения с предустановленным временем самоуничтожения.

Лабарт активировал акцию закрытый чат. Адресат называл себя Мэри Шелли [280], но профессор знал, что это не женщина. Единственным, что сближало Юлиана Гиртмана с автором Франкенштейна, была женевская коммуна Колоньи, в которой оба жили. Первое сообщение швейцарца появилось практически сразу.

Я получил тревожный

сигнал. Что происходит?

Сегодня ночью случилось

кое-что странное.

Это имеет отношение

к Гюставу?

Нет.

Где случилось?

В шале.

Рассказывай в деталях.

Будь точен. Лаконичен.

Лабарт описал — с минимумом деталей — все, что случилось накануне: визит норвежки — якобы архитектора, приход полицейского — накануне я видел его в гостинице, — который все вынюхивал и высматривал.

Он не признался, что они затащили женщину на чердак и дали снотворное Гюставу. В первый раз идея принадлежала Авроре, сам он был против. У него кровь застыла в жилах при одной только мысли, что будет, если Гиртман узнает. Жена, как обычно, поступила по-своему.

Без паники. Все нормально.

Нормально? А если они

заинтересуются Гюставом?

Они это и делают.

То есть как?

Они приходили из-за Гюстава. И из-за меня.

С чего вы взяли?

Я знаю.

Лабарт мысленно чертыхнулся. Иногда Хозяин действовал ему на нервы.

Что нам делать?

Будьте начеку. Наблюдайте за ними.

Ведите себя как ни в чем не бывало.

Как долго?

Они не начнут действовать,

пока я не покажусь.

А вы собираетесь появиться?

Излишний вопрос.

Вы ведь знаете, что можете

полностью нам доверять.

Ответ пришел с некоторой задержкой.

Полагаете, в противном случае

я бы доверил вам Гюстава?

Продолжайте. Действуйте так же.

Конечно.

Ролан Лабарт ничего не успел добавить — его собеседник закрыл чат. Через несколько секунд их разговор самоуничтожится без следа. Если только "Телеграм" не хранит зашифрованные послания на серверах без ведома пользователей, в чем его обвиняет некоммерческая правозащитная организация "Фонд электронных рубежей", занимающаяся разработкой и развитием новых законопроектов для защиты гражданских прав пользователей.

* * *

Швейцарец убрал телефон и поднял глаза. В нескольких метрах от него Марго Сервас гуляла по крытому шумному и ароматному рынку Виктора Гюго, останавливалась у прилавков с фруктами, рыбой, сырами. Вся снедь такая красивая и аппетитная, что рот наполняется слюной. Девушка смотрела, трогала, покупала и шла дальше, а в трех метрах позади следовал полицейский в штатском. "Неправильно действует, — думал Юлиан Гиртман, попивая кофе из стаканчика у круглого столика. — Нужно следить за тем, что делается вокруг".

Он расплатился и продолжил свой путь. Марго застыла перед витриной мясных деликатесов Гарсиа. Он прошел мимо нее, обогнул трехсторонний прилавок и остановился рядом с хозяином, нарезавшим бесценный иберийский хамон pata negra [281]. Дорогущий, но несравненно вкусный.

Швейцарец заказал двести граммов высшего сорта, то и дело поглядывая на Марго, которая складывала продукты в корзину. Он находил ее очень красивой. Даже в зимней куртке она выглядела свежей, как рыба на льду, и нежной, как окорок от Гарсиа. Щеки ее разрумянились и блестели, напоминая самые чудесные яблоки.

"Мартен, мне нравится твоя дочь, — думал он. — Увы, тебе такой зять вряд ли подходит, я прав? Ну хоть на бал разрешишь ее пригласить?"

* * *

Сервас наблюдал за шале, а Кирстен застряла в ванной из-за неукротимой рвоты. Майор гадал, чем ее траванули супруги Лабарты. Норвежка почти ничего не помнила и не смогла ответить ни на один его вопрос.

Зазвонил телефон. Сыщик посмотрел на экран и тихо чертыхнулся. Марго! Из-за последних событий он напрочь забыл о дочери. "Сейчас получу очередную выволочку…" — расстроился Мартен.

— Папа… — Голос девушки звучал расстроенно. — Мы можем пообщаться?

В этот момент Кирстен что-то сказала ему через дверь — видимо, на родном языке, потому что он ни черта не понял. Пришлось извиняться перед Марго:

— Конечно. Я перезвоню через пять минут, хорошо? Дай мне пять минут, не больше.

Кирстен продолжала что-то бормотать, но мысли майора были заняты другим.

— Мартен!

— Дочь звонила… — сообщил он, не оборачиваясь.

— Всё в порядке?

— Не знаю. Спущусь позвонить. Заодно подышу…

Он пошел к двери. Поймав вопрошающий взгляд напарницы, спросил:

— Что?

— Купишь мне лекарство?

— Какое? — Он почувствовал себя беспамятным идиотом.

— У въезда в деревню есть аптека, до нее метров триста, не больше. Спроси у провизора что-нибудь от тошноты, — терпеливо объяснила Кирстен.

— Да, конечно.

— Спасибо.

Сервас осознал, что напарница, скорее всего, повторила просьбу несколько раз, а его мозг не принял запрос. Его пробил холодный ужас: неужели это последствия комы? Или он стареет и становится рассеянным? Что, если отказал малюсенький участок (пара-тройка клеток серого вещества — ха-ха!) мозга? Он не помнил, случалось ли с ним такое до ранения…

В полном расстройстве чувств Мартен вошел в лифт и достал телефон. На сей раз все пропущенные сообщения и звонки были от Марго. Она много раз звонила в течение прошлой ночи, а последнюю эсэмэску написала только что:

Папа, не принимай мои слова всерьез. Но умоляю, позвони, я волнуюсь.

В холле к нему подошел хозяин отеля.

— Как ваша напарница? Вчера она явно превысила норму.

— Моя кто?.. — изумился Сервас.

— Вы ведь полицейские?

— …

— Следите за шале?

Сыщик молча смотрел на догадливого отельера.

— Я ничего им не сказал, не волнуйтесь. Когда они привели вашу… коллегу, я ни словом не обмолвился о вас. Держал рот на замке. Не знаю, в чем замешаны эти люди, но мне они всегда казались подозрительными.

Что за мания у современных людей — высказываться на любую тему, даже когда не спрашивают!

Мартен и Юлиан