адумался, — идите, сядьте на ближайшую от этого субъекта скамейку и делайте вид, что ждете дачного поезда. Только ни во что не ввязывайтесь…
— Хорошо, обещаю!
На платформе было пусто. Редкие уезжающие собрались под навесом и ждали поезда. Небольшая группа молодежи пела под гитару: «А парень с милой девушкой на лавочке прощается…» Запевал приятный девичий голос.
Неторопливо шагая, я пристально глядел по сторонам… И вдруг увидел в самом конце платформы, на скамейке, вдали от фонаря, одиноко сидящего человека. Стараясь не вызывать подозрения, с деланной беспечностью я опустился на ближайшую свободную скамейку и огляделся. Ни Гончарова, ни его сотрудников нигде не было видно.
Как бы между прочим я взглянул на своего соседа.
Грачев сидел в позе отдыхающего человека, откинувшись на спинку скамейки и вытянув длинные ноги.
Это был крупный, хорошо сложенный мужчина, одетый в серый костюм. Овальное лицо, не лишенное приятности, все же таило в себе какую-то несоразмерность… Тяжелый, словно каменный, подбородок, тонкие губы, слегка сужающийся кверху лоб и большие холодные, чуть выпуклые глаза. Грачев был, без сомнения, силен: это чувствовалось во всей его крепко сбитой, массивной фигуре. Однако в нем не было ничего особенного, ничего запоминающегося. Он казался спокойным, равнодушным, и это, пожалуй, было самое страшное.
Небольшая рыжая кошечка, вытянув длинный хвост трубой, поднялась по ступенькам и, мягко ступая, важно пошла по платформе.
— Ксс, ксс, ксс, — поманил ее Грачев.
Кошечка подошла к нему и стала ласкаться о ноги. Не меняя позы, он замахнулся ногой. Кошка отпрянула, но удар все же настиг ее и сбросил с платформы на рельсы. Жалобное мяуканье скоро прекратилось. Грачев продолжал сидеть как ни в чем не бывало.
Неожиданно около себя я услышал пьяные голоса, подпевавшие доносившейся песне. Я повернул голову и увидел Гончарова и молодого человека, обнявшихся и нетвердо шагающих по платформе. Они, пошатываясь, прошли до конца платформы, не обратив никакого внимания ни на меня, ни на Грачева, и стали возвращаться.
— Вань, вот бы сейчас пару котлеток по-киевски, — сказал молодой человек.
Я узнал в нем Машукина. Гончаров, в низко надвинутой кепке, названный Ваней, замотал головой, остановился, похлопал себя по карманам и сказал заплетающимся языком:
— Эх, досада, спичек нет! Курить до смерти хочется! Может, у гражданина есть?
И оба они сразу вплотную придвинулись к сидевшему на скамейке. Тот лениво шевельнулся, подобрал ноги, не глядя на них, четко, как бы отрубая, сказал:
— Нет спичек! — и демонстративно отвернулся, давая понять, что продолжения разговора не будет.
— Да быть не может, гражданин, чтобы у вас не было спичек, не можем мы этому поверить! — с назойливостью, свойственной подвыпившим, не спуская с него глаз, говорил «Ваня».
— В чем дело, ребята? — все еще сдержанно спросил Грачев. — Я же сказал русским языком: нет у меня спичек. Что вам еще надо? Проваливайте!
— А я говорю, есть спички! — настойчиво сказал Гончаров и нагнулся к Грачеву, как бы желая убедиться лично, есть у того в карманах спички или нет.
— Что такое?! — В голосе Грачева слышались гнев и злость.
Он вскочил на ноги и выпрямился во весь рост, словно желая показать, с кем имеют дело эти пьянчужки. Он был на голову выше коренастого Гончарова. Но майор хорошо знал свое дело. Ему только и нужно было, чтобы тот встал. Молниеносным движением он схватил противника за обе руки, резко рванул на себя. В то же мгновение Машукин опустил руки в карманы Грачева и вытащил блеснувший черной сталью пистолет.
— Вот вам и огонек! — насмешливо проговорил Машукин. — А вы говорите, гражданин, нет спичек, ай-яй-яй, как нехорошо лгать…
— В чем дело? — Грачев рванулся в сторону. — Хулиганы!
— Не волнуйтесь, гражданин Грачев, вам только придется объяснить, зачем вы носите с собой пистолет, — негромко сказал Гончаров.
Несколько мгновений задержанный молчал, затем какое-то глумливое выражение появилось на его лице:
— Я?.. Оружие ношу? Да вы смеетесь, гражданин начальник… Могу чистосердечно признаться, что я Грачев — сын собственных родителей, но насчет оружия, виноват… Да что вы! Пистолет! Да разве он мой? Я от него категорически отказываюсь. Так и знайте, гражданин начальник. Это ваш пистолет. Вам мне его навязать не удастся. Я прокурору то же самое скажу: пистолетик не мой.
— Бросьте, это уже старые штучки, вы что-нибудь поновее придумайте!
Радуясь, что могу быть чем-нибудь полезен, я подошел и сказал, что подтвержу в любом месте, как из кармана этого субъекта…
— Гражданина, — перебил меня Гончаров.
— …был вынут пистолет, — закончил я.
— Благодарю вас, — ответил Гончаров и, повернувшись к Машукину, резко скомандовал: — Быстро в машину его!
— Ах, так! — прошипел Грачев. — Вот вы кто!
И вдруг, рванувшись всей силой вперед, почти падая на колени и волоча за собой висевшего у него сзади Машукина, он вырвал руки и сделал скачок в сторону, прямо ко мне. Я видел какую-то тысячную долю секунды его злые стеклянные глаза, и волна страшной ненависти захлестнула меня. Как? Еще не все кончено? Хочешь удрать? Опять убивать, грабить?!
Я бросился к Грачеву, и мы оба упали на доски станционного помоста. В то же мгновение он нанес мне удар кулаком по голове, стараясь оглушить, но я уже успел схватить его за горло, и такая ненависть овладела мной, что я задушил бы его, если бы не почувствовал, как чьи-то сильные руки поднимают меня.
— Не горячитесь, — услышал я спокойный голос Гончарова, — зачем вы ввязались в драку? Я ведь предупреждал вас. Теперь он действительно будет жаловаться прокурору, что с ним сотрудники милиции невежливо обращались. Иди потом, объясняйся!
Я поднялся на ноги. Тело ныло, я чувствовал на шее за ухом кровоточащую царапину. Машукин, крепко держа за руку моего врага, вел его по лесенке вниз с помоста.
— Сойдите вниз и помойтесь, — услышал я тихий голос Гончарова. — На нас смотрят.
— В чем дело? Что случилось? — слышались взволнованные мужские и женские голоса.
— Не беспокойтесь, граждане, — отвечал Гончаров. — Просто один человек решил ехать в город, не дожидаясь поезда, в попутной машине.
Я спустился вниз, смочил у станционной водокачки носовой платок и стал прикладывать его к царапине на шее. Лицо горело, я чувствовал боль в затылке.
— Ну чего вы ввязались? — укоризненно повторил Гончаров. — Что, без вас не обошлись бы?
— Я видел, как он хочет удрать!
— А мы стоим вокруг и дремлем? Никуда бы он не удрал, а вы устроили суматоху, заработали тумаки…
Все, что он говорил, было верно, но я не чувствовал ни сожаления, ни раскаяния. Я был, смешно сказать, рад, что вложил свою долю в поимку преступника и даже надавал ему тумаков.
— Идемте, — позвал меня майор. — Вот уже и Дроздов здесь.
Обе машины стояли рядом. Дроздов шел нам навстречу и, глядя на меня, весело улыбался. Конечно, ему уже обо всем доложил Машукин.
— Я ненавидел этого бандита, — признался я.
Гончаров и Дроздов громко рассмеялись.
— А вы думаете, мы в него влюблены? — сказал майор. — Но в нашем деле такой способ выражать свои чувства не годится. Да вы к тому же доставили ему несколько радостных минут. Он может в известной степени считать себя удовлетворенным тем, что ему удалось намять бока сотруднику милиции. — Гончаров, хитро прищурившись, посмотрел на меня. — Ведь он не знает вашей истинной профессии. Эх, вы! И чего было горячиться? Что это, последний случай в нашей жизни? Вся беда в том, что он, по-видимому, даже не предпоследний.