Савушкин в изумлении уставился на майора.
— Ну, говорите, кто она такая?
— Не знаю.
— Вы ее раньше когда-нибудь видели?
— Нет.
— Откуда же она взялась?.. Ну, что вы молчите?
И тут Савушкин, заикаясь, отрывисто, несвязно стал рассказывать:
— Значит, так. Выехал я из гаража. Заправил машину у бензоколонки… Поехал… Думаю, надо к тетке в Клин съездить… Свободного времени много. У Кировских ворот, на перекрестке у светофора, машина задержалась. Подбегает ко мне мужчина, говорит: «Сто рублей, вези нас за город, быстро!» Смотрю, рядом с ним эта самая, в завитушках. И я, товарищ начальник, согласился их везти. Что виноват, то виноват, государственная машина. Не имел никакого такого права…
— Ладно, ладно, рассказывайте дальше.
Савушкин поднял голову, провел языком по сохнувшим губам и попросил воды. Коваленко налила из графина и подала ему. Он жадно отпил несколько глотков.
— …Что же дальше? Посадил я их в машину и погнал ее через Комсомольскую площадь прямо в Сокольники. На Красносельской они попросили остановиться у «Гастронома». Купили вина, закуски, поехали дальше. Выехали в лес. Выбрали место поукромнее, вышли из машины. Стали пить, закусывать, поднесли мне. Отказываться неудобно. Выпил два раза по двести. Вообще я здоров выпить, не хмелею, а тут вскоре что-то мне стало не по нутру. Враз опьянел. Все поплыло в глазах, почувствовал слабость, прилег на траву и больше ничего не помню.
Савушкин допил стакан и сказал:
— Вот и все, товарищ начальник.
— Как все? — спросил Гончаров. — А куда же эта парочка делась?
Савушкин глубоко вздохнул и, как бы решившись открыть свою последнюю тайну, продолжал:
— Проснулся я под вечер, шел сильный дождь, весь промок, тошнит, голова вот-вот развалится. Глянул вокруг — парочки той уже нет. Смотрю, машина на месте, проверил, целы ли права. Порядок. А на сиденье лежат пятьсот рублей. То ли плата мне, то ли они обронили…
— Когда вы заметили пробоину в машине?
— Приехал в гараж, ставлю машину, мне кто-то кричит: «Эй! Кузов ободрал!» Гляжу — точно… Где я царапнул, ума не приложу. И как это я проехал по городу и меня никто не остановил? Надо думать, дождь помог.
— Что же вы сразу обо всем этом не рассказали?
— Да мне говорят: убийца, грабитель! А я никого не грабил, и не убивал, и от машины не отходил. Все думал, с кем другим путают.
— Вы можете описать наружность ваших пассажиров?
— Отчего же? Мужчина высокий, лет двадцати восьми — тридцати, обходительный такой, лицо симпатичное, особого ничего нет. Когда разливал водку, я заметил наколку у большого пальца, какое-то имя, а какое, не прочел…
— А как он был одет?
— В серый пиджачный костюм, прилично одет. А женщина… Да вы ее, наверное, знаете. Точно обрисовали: «Рыжая, в завитушках», — так она и выглядит… Яркая такая, лицо круглое, нос… — Он пальцем приподнял кончик носа. — Сначала она много смеялась, а потом скисла и стала молчаливой… А во что была одета, хоть убейте, не помню, обыкновенно, как все женщины летом одеваются…
— Ясней ясного. А как они друг друга называли?
— Чего не помню, того не помню: ни к чему мне… — Савушкин вздохнул. — Виноват я: налево сработал, — только, слово даю, товарищ следователь, никакого преступления я не совершил… Да и револьвера у меня никогда не было…
— Я вам верю, Савушкин, — сказал Гончаров. — Конечно, вам придется объяснить суду, как вы стали пособником грабителей и убийц. Ну, это — дело суда… А сейчас поедете с нашими сотрудниками и покажете место, где пировали. Вернетесь обратно, выполним кое-какие формальности — и отправитесь домой.
— Домой? — дрогнувшим от волнения голосом спросил Савушкин.
— А вы что, не хотите? — улыбнулся Дроздов.
Все шумно поднялись. Гончаров, наклонившись через стол, попросил Дроздова поторопиться.
Растерянно суетившегося Савушкина увели. Он шел к выходу нетвердой походкой, задевая по дороге стулья.
В кабинете опять наступила тишина.
Я вынул блокнот и сделал кое-какие записи. Закончив, оглянулся. Кроме меня и Гончарова, никого не было.
— Товарищ майор, — обратился я к нему, — скажите, пожалуйста, какое значение для дела имеет вопрос, снимался с машины номер или нет? Нельзя же ездить по городу без номера!
— Охотно объясню. Для нас это имеет очень важное, можно сказать, первостепенное значение. Как вы знаете, номер прикрепляется винтами и закрепляется гайками. Допустим, имеются свежие следы отвертывания гаек, например, свежая смазка маслом… В этом случае надо предположить, что на машину ставился чужой или фальшивый номер. В данном случае этого не было, номер не снимался, а ведь преступление совершено не по мгновенному побуждению, оно подготовлено заранее, заранее обдумано. Спрашивается: какой же шофер, если он в здравом уме, поедет в своей машине совершать преступление на улице, можно сказать, среди бела дня, на глазах прохожих, выставляя у всех на виду свой номер? Это же все равно, что всем показать свой паспорт.
— Однако никто номера не запомнил, — сказал я.
— Чистая случайность! Рассчитывать на такую случайность нельзя, и никто на нее никогда не рассчитывает. Важно другое: преступник не заботился, запомнят номер машины или нет. Ему это было безразлично, он старался лишь сбить следствие с правильного пути, запутать и замести следы… Против Савушкина скопилось слишком много улик. Из-за этого нагромождения улик возникает сомнение в их достоверности. Фактически они, если так можно сказать, перешли в новое качество, изобличили свою собственную нарочитость и подтасованность. Кому же выгодна была эта подтасованность? Конечно, человеку, нанявшему машину. Задача преступника ясна: добиться, чтобы подозрение пало на другого, ни в чем не повинного человека. Давайте посмотрим, что у нас получится, если мы поверим Савушкину.
— Давайте.
— Некто в сером костюме, будем его так называть, нанял машину, поехал за город, споил шофера, надел его куртку, кепку, взял машину и отправился к месту, где встретил Орлова. Совершив преступление и увидев, что за машиной гонится милиционер, убийца выбросил из окна кепку Савушкина. Благополучно вернувшись, он поставил машину на прежнее место и положил на сиденье машины пятьсот рублей из награбленных денег. Вот версия, которая вытекает из показаний Савушкина. Так, по-моему, и обстояло дело.
— А почему преступник не подбросил шоферские права? Это было бы еще убедительнее.
— Ну, что вы! — Гончаров улыбнулся моей наивности. — В интересах преступника, чтобы мы искали шофера, и искали как можно дольше…
Мы еще продолжали обсуждать историю преступления, когда за дверью послышались громкие голоса. Вошел Дроздов с сотрудниками, несшими какие-то свертки. Последним, стараясь не попадаться на глаза, вошел Савушкин.
— Пьянствовали! — сказал Дроздов. — Здесь остатки вина и окурки со следами такой же помады. Боюсь, как бы дождь не испортил на бутылках следы пальцев.
Он вызвал Зайцеву и отдал распоряжение об отсылке этих вещей в научно-технический отдел для экспертизы.
— Выпито немало. Тут не то что на троих, на шестерых хватит, — заметил кто-то из присутствующих.
— Эх, Савушкин! — сказал Гончаров, отыскав его глазами. — Вот до чего пьянство довело — до связи с убийцами и грабителями!
Но Савушкина как будто подменили. Теперь это был совсем другой человек. С его лица сошел землистый оттенок; оно стало мягче, добрее. Застенчиво улыбаясь, Савушкин даже не старался скрыть свою радость.
— Что же, товарищ майор, — сказал Дроздов, — из тупика мы вышли. Теперь начнем все сначала.
Гончаров молча кивнул головой.
Глава VIIПочему уволилась Марчевская
Дроздов вышел из кабинета по срочным делам отделения. Коваленко увела с собой Савушкина, чтобы вернуть ему документы. Я с Гончаровым снова остался вдвоем.
— Меня не покидает ощущение, — сказал я, — что Савушкина вы отпустили преждевременно.
При моих словах Гончаров, который до этого что-то писал, отложил ручку, внимательно и серьезно посмотрел на меня.
— Как вы можете так говорить? — ответил он. — Савушкин совершил проступок — его накажут, но он не уголовный преступник, и держать его под стражей хотя бы один час является нарушением социалистической законности.
— Уж не так-то Савушкин невиновен.
— Что же из этого? Каждое наше действие по уголовному делу: допрос, задержание или освобождение из-под стражи — все определено законом, и всякое отступление от него строго наказывается.
Разговор пришлось прекратить. В комнату вошли Дроздов и Коваленко.
Вслед за ними вкатился невысокого роста тучный человек лет шестидесяти с объемистым портфелем в руках.
Его красное круглое лицо было точно обожжено солнцем. Человеку было жарко, его мучила одышка, и он то и дело вытирал влажный лоб и затылок цветным носовым платком.
— Что же это делается, товарищ начальник! — начал он низким, сиплым голосом, одновременно протягивая нам мягкую, горячую руку. — Ужас какой! Первоклассная столовая, ни одной жалобы, ни одного замечания, переходящее знамя третий год, и вдруг такое событие: лучшего работника, замечательного человека убили. Это же кошмар!.. А почему? Ротозейство! Один раз недоглядел, лично не проверил — и вот, извольте видеть, результат! Убили человека, забрали деньги.
Человек не говорил, а бросал фразы одну за другой.
— Товарищ Никитин, почему вы так поздно? Обещали быть в двенадцать, а сейчас сколько? — строго спросил Дроздов.
Никитин развел руками:
— Что я могу сделать? Где только сегодня я не был! Все вызывают, все ругают, а чем я виноват? Вчера вечером меня в столовой даже не было.
Гончаров пододвинул стул:
— Садитесь, пожалуйста, и расскажите, что произошло. Почему Орлов понес сам деньги? Ведь обычно за деньгами приезжает инкассатор.
Никитин тяжело опустился на стул, положил возле себя портфель и, вздохнув, заговорил:
— Вчера в шестнадцать ноль ноль я ушел в министерство, а оттуда в горторготдел на совещание. Закончилось оно поздно, на работу я не вернулся. Утром прихожу, мне рассказывают, что вчера вечером Орлова убили и деньги отняли. Спрашиваю: как убили, какие деньги? Мне говорят: наши деньги, столовой. Стал я разбираться. Как? Почему? Оказывается, только я ушел, звонок по телефону из банка. К телефону подошел Орлов. Говорят, что сегодня — вчера, значит, — инкассатор не приедет, просят деньги доставить своими средствами. Старшая кассирша идти отказалась: у нее уже несколько дней болела нога. А Орлову все равно идти домой мимо банка, вот он и понес деньги сам. А вскоре как ни в чем не бывало приезжает инкассатор. Ему, конечно, объяснили — он к телефону. Да разве сразу толку добьешься? А когда проверили, выяснили, что никто не звонил.