– Голосую: кто за мировую революцию?
За мировую революцию голосуют все.
– Кто воздержался?
Воздержавшихся нет.
– Кто за то, чтоб Матрене Сафоновой дать на всех детей?
Однако в этом вопросе единодушия уже нет, далеко не все хотят благодетельствовать Мотьке; за то, чтоб дать Мотьке земли на всех детей, голосуют бабы, да и то не все, да Спирька Ковшов, самый завалящий мужичонка, который свой надел всегда сдает исполу.
– Э-э нет, погоди, все одно ей не обработать…
То тут, то там, раздаются протестующие голоса. Но Быстров быстро овладевает положением.
– Не согласны? Что ж, дело, конечно, не в какой-то одной гражданке. Переведем вопрос на принципиальную почву. Вам известно, что декретом Советского правительства женщины приравнены к мужчинам? По всем статьям. В семейном вопросе, в политическом, в хозяйственном. То есть и по части земли. Известно? – В голосе Быстрова дребезжат угрожающие ноты. – Я спрашиваю: известно насчет женщин?
Мужикам отвечать не хочется, бабы не решаются.
Молчание становится напряженным.
– Известно, – сиплым дискантом произносит какой-то мужичок в задних рядах, чтобы не раздражать начальство.
Быстров картинно отступает на шаг назад.
– Так вам что – не нравятся декреты?
Заверить Быстрова в том, что нравятся, никто не спешит.
– А вот мы сейчас выявим, кого куда клонит, – угрожающе заявляет Быстров. – Голосую: кто против декретов Советской власти, прошу поднять руку!
Собрание успенских земледельцев проявляет редкое единодушие.
– Значит, никого? – Быстров оборачивается к Филиппу Макаровичу. – Товарищ Устинов, запротоколируйте: никого! – Быстров слегка вздыхает, вырвав у мужиков эту победу. – Своим голосованием вы сами приговорили, что все женщины получат землю на равных основаниях с мужчинами. – Он поглядывает на мужиков, как петух на свое куриное стадо. – Товарищ Сафонова! – зовет он. – Прошу… Прошу сюда!
Матрена конфузится, поправляет платок.
Бабы подталкивают ее:
– Иди, иди! Чего уж там… Кличут же!
Матрена выбирается к столу. Дергает платок за концы, затягивает потуже узел. Щеки ее разрумянились, спроси кто сейчас, рада ли, что добилась своего, она тут же откажется от земли.
Но Быстров ни о чем не спрашивает.
– Поздравляю, – строго говорит он, протягивает руку.
Матрена подает ему кончики пальцев, и они обмениваются рукопожатием.
– Падла, – негромко говорит кто-то сзади.
– Чего? – переспрашивает Быстров и разъясняет: – Чтоб по этому вопросу никаких больше недоразумений. Сколько Устинову, столько и Сафоновой и всем… Понятно, товарищи женщины?
Чего уж понятнее!
– Извиняйте, гражданин председатель, возможно задать вопрос?
Отец Валерий опять по-ученически поднимает руку.
– А вы здесь зачем?
– Я, гражданин председатель, здесь не столько как священнослужитель, а на предмет земли…
– Какой еще там земли?! – вопит все тот же старик, у которого нос треугольником. – У церквы свой участок.
– Это какой участок? – интересуется Быстров.
Филипп Макарович наклоняется к уху Быстрова. Объясняет. Участок между церковью и почтой издавна закреплен за причтом.
– Это по какому такому закону? – спрашивает Быстров. – Не дарена, не куплена, а своя?
Отцу Валерию удивителен вопрос.
– Уж так повелось…
Быстров задумывается.
– А вам за требы чем платят – зерном?
– Чем придется. Случается, и зерном.
– А вот намедни хлеб на селе для городского пролетариата собирали, вы сколько, батюшка, дали?
Вон он куда гнет!
– С меня не требовали, потому как мой хлеб не взращенный, а трудовой.
– Это как понимать?
– Даденный за службу, а не с земля.
– Так, может, вам и не надо земли, прихожане и так отсыплют?
– Мне бы и не надо, прокормлюсь, за дочек беспокоюсь, за их будущее.
Мужики внимательно следят за переговорами: кто кого уговорит: Быстров упрям, отец Валерий настойчив.
– А вы верите в будущее?
– Извините, в какое?
– В наше, советское? На будущее надо поработать!
Отец Валерий косит глаза в сторону.
– Извините, не понял…
Отец Валерий вправду не понимает, куда клонит Быстров, он хоть и в подряснике, но мало чем отличается от успенских мужиков – такой же озадаченный вид, та же тревога за землю. Зато Быстров все самоувереннее и самоувереннее, сейчас он особенно строг.
– Например, в мировую революцию?
Отец Валерий смущенно молчит.
– Верите во всемирный коммунизм? … Установим на Земле, потом на Луне, на Марсе…
Отец Валерий набирается мужества:
– Сие невозможно.
– В таком случае отобрать землю, – приказывает Быстров Устинову. – Землю давать только тем, кто согласен на мировую революцию.
– Товарищ Быстров…
Отец Валерий сейчас заплачет.
– Вам с нами не по пути. А с дочками вашими особый разговор, я им укажу выход…
Не может отец Валерий сказать, что верит в коммунизм, да еще на Луне, покриви он душой, мужики все равно ему не поверят, все их уважение потеряешь.
Славушка жалеет батюшку, но ничего не поделаешь: рожденный ползать летать не может, сам Славушка не сомневается в возможности полета на Луну, помнит Уэллса. «Первые люди на Луне» он прочел года три назад, уверенность Быстрова лишь приближает неизбежное.
– Решим по справедливости, – говорит Быстров. – Землю делим по числу душ, а кому какую, определим по жребию. – Указывает на список и обращается к Устинову: – Все участки переписаны?
Филипп Макарович разводит руками – может ли быть иначе?
Земля, принадлежащая успенскому обществу, поделена на равные участки, они разнятся лишь качеством земли и отдаленностью от села.
Быстров рассматривает списки.
– Эк нашинковали! Чтоб коммуной, а то вон какая чересполосица…
Еще никто не догадывается, что придумал Быстров; он что-то соображает и обращается к Евгению Денисовичу:
– Тетрадка найдется?
Тот лезет в шкаф, подает тетрадку. Быстров поворачивается к мальчикам, оказывается, он вовсе о них не забыл, подзывает к себе.
– Режьте бумагу и пишите номера.
Потом заставляет Егорушкина перенумеровать по списку все участки.
– А теперь так: я называю домохозяина, ребята достают номер и участок, номер которого выпал, закрепляется за этим хозяином.
Филипп Макарович бледнеет, справедливее не может быть дележа, только нет надежды, что земля за Кривым Логом достанется ему…
Все идет как по маслу: Быстров называет фамилии, Колька и Славушка поочередно вытаскивают бумажки, и Егорушкин отмечает кому какой достался участок.
Кто ругается, кто смеется, кто плачет; кто-то в выигрыше, кто-то в проигрыше; но ничего не скажешь – что честно, то честно.
Жеребьевка тянется долго, участки должны соответствовать количеству душ в хозяйстве, иногда приходится тащить жребий и по второму и по третьему разу…
Мужики нервничают, устали от ожидания и зависти, не будь Быстрова, давно бы передрались. Довольны игрой мальчики, они преисполнены важности, в их руках судьба успенских мужиков. Быстров зорко наблюдает за порядком.
Справедливость – оружие слабых, за справедливость ратуют бедные и слабые, Мотька всех может перекричать, но до последней минуты не верит, что ей дадут землю на равных правах с Устиновым, но вот доходит очередь до нее, и ей дают не только на покойника-мужа, но и на двух сыновей, и даже на девку, на которую она уж никак не рассчитывала получить, и земля достается не так чтобы очень уж плохая, не хуже, чем другим, и недалеко от дома, и Быстров становится для нее олицетворением справедливости…
И для Устинова происходит чудо: Славушка опускает руку в шапку и вытаскивает сороковой номер, под этим номером значится земля за Кривым Логом, по второму разу номер вытаскивает Колька, и второй участок выпадает Устинову опять же за Кривым Логом; правильно говорится, богатому деньги черти куют, на такую удачу Филипп Макарович никак уж не мог надеяться.
Дележ окончен.
– Все, – облегченно говорит Быстров.
– Чего уж справедливее, – скрепляет приговор Устинов.
Поздно, одну «молнию» уже погасили, выгорел керосин, давно пора по домам.
– Объявляю собрание закрытым, – говорит Быстров. – Счастливо оставаться, товарищи.
Но именно он остается в школе, мужики скопом вываливаются на улицу, – Быстров приучил себя доводить дело до конца.
– Завтра утречком перепишите – и в исполком, – наставляет он Устинова и Егорушкина, еще раз просматривая список. – Чтоб никаких изменений.
– А к чему? – успокаивает Устинов. – Не может быть лучше…
У двери стоит насупленный Евгений Денисович, но и его не обходит вниманием Быстров.
– Ничего, ничего, не обижайтесь, добавлю вам керосина, есть еще лишек на складе.
Притворно цыкает на мальчиков:
– А вы чего тут, галчата? По домам, по домам! А то ваши матери мне завтра холку намнут…
Мальчики давно готовы дать деру, да совестно Быстрова, он доверил им дележ земли, а они, не успела кончиться сходка, будто маленькие дети, заморгали глазами и спать. Но если сам гонит…
– Спокойной ночи, Степан Кузьмич!
– Спасибо, ребята…
На улице темень, хоть глаз выколи, только шум какой-то, точно что-то топчется во тьме. Да и впрямь топчется, грузное, тяжелое, пыхтит и сопит, живое месиво…
– Колька, чего там?
– Пошли!
Мужики сгрудились в кучу. «Дай ей… Дай, дай! Падла…» И точно из-под земли, жалобный бабий стон: «Ох… ох…»
– Чего это они?
Колька быстро разбирается в происходящем.
– Чего, чего… Мотьку бьют. Уму учат…
Осатаневшие мужики бьют: «Вот табе земля… Вот табе земля…»
– За что ее?
– А земли сколько отняла?! На баб, на ребят…
Славушке страшно.
– Они же убьют!
– Ништо ей!
– Побегу к Быстрову, скажу…
– Больше всех надо? …
Славушка не раздумывал, – кроме Быстрова, Мотьку спасти некому, времени препираться с Колькой нет, рванулся к школе…