– А когда вы могли бы к нам поехать? – спросил Пронин.
Евдокимов улыбнулся.
– Сегодня, – сказал он. – Каждый упущенный день есть тоже тактическая ошибка.
– Тем лучше, если вы так думаете, – одобрил его Пронин. – В этом деле не обойтись без сыщика.
Евдокимов поморщился.
Пронин заметил его гримасу.
– Вам не нравится это слово? – спросил он. – Напрасно. Правильное название, идущее от хорошего русского слова: сыск, поиск, искать…
Он хитро посмотрел на молодого офицера.
– Неужели вам больше нравится слово детектив? Или разведчик, следователь, наблюдатель… Неточные определения. Именно – сыщик. Слышал что-нибудь о Путилине? В царской России это была легендарная личность. Знаменитый начальник русской уголовной полиции Путилин гордился тем, что его называли русским сыщиком. Он так свои воспоминания назвал – «Записки русского сыщика»…
– Не знаю, – уклонился от ответа Евдокимов. – Может быть, это и хорошее слово, но очень уж оно непривычно. Со словом сыщик у нас связывается представление об агентах наружного наблюдения, служивших в царской охранке. Водевильные личности в гороховых пальто.
– Напрасно, – сказал Пронин. – Шерлок Холмс, например, типичный сыщик, Конан Дойл изобразил его культурным, умным и изобретательным человеком…
Но он видел, что не убедил Евдокимова.
– Однако оставим отвлечённые разговоры, – сказал Пронин. – Скажите лучше, в каком обличье появитесь вы у нас в Улыбинской?
– Да ни в каком, – сказал Евдокимов. – В своём собственном.
Пронин прищурился.
Евдокимов добавил:
– Не бороду же мне приклеить?
– Вы меня не поняли, – сказал Пронин. – Форма будет вас связывать. Чтобы действовать свободнее, вы можете появиться в качестве журналиста, заготовителя, какого-нибудь командированного бездельника…
– Лучше всего мне появиться в качестве следователя, – твёрдо сказал Евдокимов. – Только, с вашего разрешения, я переоденусь в штатский костюм.
Они порешили выехать в Улыбинскую вечером, Пронин вообще не собирался ночевать в городе, а Евдокимов не хотел медлить.
От Евдокимова Пронин поехал в прокуратуру.
Он хотел получить указание об освобождении Прибыткова из-под ареста. Но неожиданно натолкнулся там на вежливое, но упорное сопротивление. Нет, там не хотели вмешиваться в прерогативы районного прокурора. Матвеев сам знает, что делает. Он отвечает за свои поступки и не надо ему мешать. Недаром Улыбинский прокурор пользовался славой отличного законника, в краевой прокуратуре были уверены, что Матвеев себя под монастырь не подведёт. Пронин так и ушёл из прокуратуры ни с чем.
Вечером, перед отъездом, как и было условлено, он вместе с Евдокимовым зашёл к Иванову.
– Собрались? – спросил Иванов не слишком любезно, – он был как-то рассеян, по-видимому, у него были на уме уже какие-то другие дела, он пожал вошедшим руки и коротко их напутствовал: – Ну, с Богом!
Иван Николаевич всё-таки наскоро рассказал ему о своей неудаче в прокуратуре.
– А вы что, – спросил Иванов, – всё-таки настаиваете на том, чтобы Прибытков был освобождён?
– Это было бы просто справедливо, – сказал Пронин. – Я за справедливость.
– Ах, справедливость, справедливость, это такое отвлечённое понятие, – раздражённо сказал Иванов и повернулся к Евдокимову: – А вы что на этот счёт думаете?
– Я пока ещё не выделяю Прибыткова из дела, – ответил тот. – Но я бы освободил Прибыткова, это может даже способствовать следствию.
– Ну, хорошо, я договорюсь с прокуратурой, – решил Иванов. – Но между собой мы условимся так. Указание об освобождении Прибыткова из-под стражи будет, но Дмитрий Степанович приедет в Улыбинскую, оглядится и на месте решит – освобождать Прибыткова или нет, а вы, Иван Николаевич, учтите ещё следующее: формально такие вещи у нас не водятся, но по существу я отдаю Прибыткова на поруки, если что случится, моральная ответственность ляжет на вас.
Иванов быстро взглянул на Пронина.
– Понятно?
– Понятно, – сказал Пронин.
– Ну, действуйте, желаю успеха, – сказал на прощанье Иванов и первым вышел из кабинета, – в соседней комнате его уже ждало несколько человек, Иванов куда-то спешил.
В Улыбинскую Пронин и Евдокимов приехали ночью, дорогой они ни о чём не разговаривали, хотя Андрей Зайченко, шофер райкома, несмотря на свою молодость болтливостью не отличался, говорить о некоторых делах в его присутствии не стоило, – Пронин всю дорогу дремал, а Евдокимов расспрашивал Андрея об улыбинских девчатах.
В Улыбинской Иван Николаевич повёз Евдокимова прямо к себе.
– Сегодня переночуете у меня, а завтра решим…
Утром Пронин ушёл в райком ещё до того, как Евдокимов проснулся, и увидел своего гостя только после обеденного перерыва, когда тот пришёл к нему в кабинет.
– Выспались? – спросил его Пронин.
– И даже нагулялся, – сказал в ответ Евдокимов.
Пожалуй, это означало, что Евдокимов принялся за работу.
– Ну и как вам у нас, – спросил Пронин. – Нравится?
– Скучновато, – сказал в ответ Евдокимов.
Это звучало похуже.
На том условном языке, который возникал между Прониным и Евдокимовым, слова, говорившие для всех одно, для них говорили другое. «Скучновато» означало, что Евдокимов ничего ещё не нащупал…
– Я сейчас позвоню Матвееву, – сказал Иван Николаевич. – Надо вас с ним познакомить.
– Не беспокойтесь, – сказал Евдокимов. – Я уже побывал в прокуратуре.
– Быстро, – похвалил Пронин Евдокимова, впрочем, не очень довольный тем, что Евдокимов обошёлся без него. – Значит, Матвееву известно, что следствие передано вам?
– Да, мы договорились – сказал Евдокимов. – Я приму от него дело.
– Он очень недоволен? – спросил Пронин.
– Почему? – удивился Евдокимов.
– Ну, как же, следствие уходит из его рук, – оказал Пронин. – Вероятно, он догадался, что это моя работа?
– Об этом-то он догадался, – сказал Евдокимов. – Только наоборот, он очень этим доволен. То, что мы взялись за это дело, подтверждает его мнение о том, что в данном случае мы имеем политическое преступление. А для роли политического преступника он не видит здесь никого, кроме…
– Прибыткова? – договорил за него Пронин. – Ну, а вы сами верите в это?
– Поживём – увидим, – опять уклонился от ответа Евдокимов. – Я с Прибытковым ещё не встречался и не составил мнения…
– Ну, ладно, – недовольно сказал Пронин, – он всё никак не мог примириться с мыслью, что на этот раз не он возглавляет следствие и ему приходится довольствоваться скромной ролью консультанта, с которым Евдокимов может и соглашаться, и не соглашаться. – Что же вы собираетесь щипать?
– Присматриваться, – сдержанно сказал Евдокимов. – Потолкую ещё с работниками прокуратуры, допрошу Прибыткова, побываю в МТС…
– Относительно автора анонимки у вас есть какие-нибудь предположения? – поинтересовался Пронин.
– Нет, – решительно сказал Евдокимов. – Может быть, вы что-нибудь подскажете?
– Нет, – несколько менее решительно сказал Пронин. – К сожалению, это иголка в стоге сена.
– Но ведь бывает, что иголку, во что бы то ни стало надо найти, – заметил Евдокимов, улыбаясь.
– Бывает, – согласился Пронин. – Только это очень-очень трудно.
Они помолчали.
– Как же мы устроимся с вашим жильём? – перешёл Пронин к более простым вопросам. – Останетесь у меня ими поискать квартиру?
– Если не стесню, предпочёл бы остаться у вас, – откровенно сказал Евдокимов и немного подсластил своё нежелание смотреть на все вещи глазами Пронина: – Я мог пользоваться иногда вашими советами.
– Спасибо и на этом, – с горечью вырвалось у Пронина, но он сейчас же вернулся к тону гостеприимного хозяина. – Значит, решено. Располагайтесь у меня, чувствуйте себя как дома, и действуйте.
– Вы не обижайтесь, Иван Николаевич – сказал ему примирительно Евдокимов. – Я и в самом деле приду ещё к вам за советом, но тогда, когда хоть что-нибудь рассмотрю в этом тумане.
Из райкома Евдокимов пошёл обратно в прокуратуру. V него как-то сразу установились хорошие отношения с Матвеевым. Евдокимов не пререкался с ним, не оспаривал его выводов, он добросовестно выслушал всё, что пожелали ему сказать, ничего не осудил, но ничего и не похвалил, сделал глубокомысленное лицо и поблагодарил за информацию.
Во второй раз Матвеев встретил Евдокимова уже как своего человека.
– Ну, как тебе наш старик? – спросил он Евдокимова, имея в виду Пронина, – Матвеев знал, что Евдокимов ходил в райком. – Понравился?
– Да как будто ничего – не вполне вразумительно отозвался Евдокимов. – Только любит навязывать свое мнение.
– Да, в этом смысле старик тяжеловат, – согласился Матвеев. – Но понять его можно. Последствия культа личности. Так сказать, вождь в районном масштабе.
– Во всяком случае, он искренен, – заметил Евдокимов, не желая переходить в чрезмерную критику Пронина. – Живёт для дела, а не для себя.
– За это я его и уважаю, – подтвердил Матвеев. – Коммунист настоящий, хотя…
Он снисходительно усмехнулся.
Евдокимов вопросительно на него взглянул.
– Хотя?
– Последний из могикан, – сказал Матвеев. – Продукт стихийного коммунизма. «Мы из Кронштадта»! Слишком много в нём восемнадцатого года. Злоупотребляет революционной фразеологией: классовый инстинкт, революционная совесть… Законов не знает и плохо с ними считается. Пережиток прошлого. Мы терпим его за прекраснодушие, но, в общем, – пора на пенсию!
Евдокимов испытующе смотрел на собеседника. Не прерывая разговора, он принялся раздумывать о Матвееве; он любил поразмышлять, а при случае и порассуждать и находил в себе что-то от тургеневских героев; он сам порицал в себе эту склонность к размышлениям, размышления мешали иногда действовать быстро и энергично, он находил в этом даже что-то обломовское; начальство тоже не поощряло этой склонности. «Золотой ты работник, Дмитрий Степанович, – говорил ему генерал, – но есть в тебе какая-то тяга к мечтательности, может это от молодости, а может и от характера, надо тебе с этим бороться, будь концентрированным мускулом, наше дело действовать, а думать найдется кому, мы – руки, а голова…» – он не пояснял, что имел в виду, но это было ясно без слов; и то, что генерал называл головой, Евдокимов и для себя признавал головой; он был дисциплинированным офицером и умел не только подчиняться, но и понимать приказы, но было в нём и ещё что-то, за что он любил Печорина и Павку Корчагина, этих, казалось бы, несовместимых героев… В них обоих жило стремление всё понять и дойти до всего самому; Корчагин был конечно, ему ближе, в Евдокимове было ещё много мальчишеской комсомольской восторженности, ему не хотелось жить обособленно от всех, наоборот, он готов был всем отдавать себя; отец у него тоже был романтик – серпуховской рабочий, слесарь, коммунист, посланный по партийной мобилизации на учёбу, он поступил в лесной институт без всякой подготовки, пойти учиться для него было подвигом, он поступил в институт, не имея почти никакого образования, в институте учился всему – и русскому языку, и физике, и географии, а кончил институт одним из первых, стал лесничим и нашёл в этом своё призвание, его выдвигали на работу в министерство, а он не захотел и остался в лесу, стал образованнейшим человеком, умел любить и умел ненавидеть и всегда был настоящим человеком; Евдокимов очень любил отца и чувствовал, что в нём тоже есть что-то от отца, хотя никогда не воображал, что когда-нибудь сравняется с отцом. Евдокимов всё делал по внутренней охоте, геологом стал для того, чтобы бродить по стране, видеть её, вбирать в себя, отыскивать для неё новые богатства, на фронт пошёл по зову сердца, не мог находиться в стороне от борьбы, он и в разведку пошёл не ни тому, что его туда послали, а потому что именно здесь продолжался фронт; вот и сейчас Евдокимов раздумывал о Матвееве и порицал себя за то, что осуждает этого собранного и делового товарища, и в его восприятии, да и на самом деле, Матвеев был ему товарищ, и Евдокимов считал не вправе осуждать своих товарищей, потому что не считал себя лучше их; в чём-то Матвеев был прав, но в чем-то был и не прав, он был снисходителен к Пронину и в этом все-таки он