– Раками занимаюсь, верно, – согласился старичок и обиженно добавил: – А вы – раколов!
– И ещё рассказывали, – добавил Евдокимов, – что ворожбой занимаетесь.
– Ну, это баловство, – небрежно сказал старичок. – Дураки просят, вот я и ворожу.
– Может, и мне поворожите? – пошутил Евдокимов.
– А чего вам ворожить-то? – сказал старичок, усмехаясь. – Вам и так всё ясно.
– А что ясно? – спросил Евдокимов.
– Да все, – сказал старичок. – Оклад вам идёт хороший, квартира есть, жена тоже есть или будет, вам ни одна краля не откажет…
– Да я не насчёт жены, – сказал Евдокимов. – Я, вот, сижу и думаю – верить ли вам насчёт Прибыткова или нет?
– А мне верить и не надо, – сказал старичок. – Вы советской власти верьте, вот кому.
– Как так? – спросил Евдокимов.
– А так, – сказал старичок и добавил:
– Советская власть не ошибётся. Он уже сидел за то, что насупротив народа шёл, и опять сядет.
– Вы, я вижу, и впрямь пророк, всё знаете, – сказал, усмехаясь, Евдокимов и встал. – Ну, спокойной ночи, спасибо за беседу, пойду.
– И вам того же, – сказал старичок. – Пойду и я, поближе к своему печенью, буду радио слушать.
Он опять поправился на свой лад, исковеркал правильное слово:
– Радием очень увлекаюсь, – добавил он. – Особенно по вечерам.
Они вежливо распрощались и разошлись.
Евдокимов медленно пошёл домой.
Из парка, действительно, доносились звуки радио, из репродукторов, – очень глухо, правда, – лились «Амурские волны».
Когда он вошёл к себе в комнату, из соседней комнаты его окликнул Пронин.
– Дмитрий Степанович, вы одни?
– А с кем же я могу быть?
Пронин засмеялся.
– Кто вас там знает!
Он позвал Евдокимова к себе.
– Заходите.
Пронин лежал уже в постели и читал.
Евдокимов сел на стул у кровати.
– Я вас очень стесняю, Иван Николаевич?
– Какие пустяки, – сказал Пронин. – Чем это вы меня стесняете? Стесняли бы – сказал.
– Да, вот, поздно прихожу, мешаю спать, – сказал Евдокимов. – Бужу Ларионовну.
– Ну, ей полезно, – усмехнулся Пронин. – Она и так зажирела.
Они обменялись понимающими дружелюбными взглядами.
– Как дела? – спросил Пронин.
– Помаленечку, – сказал Евдокимов.
Пронин читает газету. Рисунок Анны Леон
– Я тоже не любил делиться во время работы – сказал Иван Николаевич. – Одинаково, как у хозяйки на кухне грибки для винегрета из-под руки выбирать.
Они прислушались к радио, из репродуктора лились знакомые «Волны», на этот раз – Дунайские.
– Вами Матвеев интересуется, – сказал Пронин, ухмыляясь. – Говорит, вы у него уже несколько дней не были.
– Не успеваю, Иван Николаевич, – признался Евдокимов. – То туда, то сюда.
– Да, он мне говорил, – сказал Пронин с хитрой улыбочкой. – Говорит, борьбой с сорняками очень увлеклись.
– Есть грех, – сознался Евдокимов и засмеялся. – Сказано, сердце не камень.
– Бог в помощь, – сказал Иван Николаевич и посмотрел своего гостя проницательнее, чем тому хотелось. – Я ему так и сказал: почему ты думаешь, что он лоботряс, может, он на ней даже женится, цыплят считают по осени.
Евдокимов поморщился.
– А он что – так меня лоботрясом и назвал?
Пронин опять засмеялся.
– Не только лоботрясом. Я сегодня от него целую тираду по вашему адресу выслушал. Говорит, что первое впечатление на него произвели хорошее. Образованы, умеете держаться и даже в законах разбираетесь. Но, говорит, я в нём разочаровался, зря ему дело передали. Ловит раков, говорит, по целым дням, вдову ходит, утешает, в общем, чувствует себя, как в отпуску. И в довершение всего, говорит, принялся морочить голову какой-то девчонке. По всей станице уже толки идут. Болтун, говорит, ваш Евдокимов, бездельник…
Евдокимов нахмурился ещё сильнее, но Пронин видел, что Евдокимов нисколько не сердится, в глазах у него искрилась самая настоящая смешинка, однако, Пронин и вида не подал, что заметил эту смешинку, и в свою очередь строго поджал губы.
– Да, – укоризненно повторил он. – Бездельник, говорит, ваш Евдокимов и всё.
Любовь не картошка
Ухаживание Евдокимова за Марусей Коваленко неожиданно обернулось такой стороной, что все только диву дались, какие шутки шутит с людьми жизнь. Маруся была ещё очень молода, ей шёл только восемнадцатый год, и её сердце, по-видимому, никогда ещё не сжималось и не билось от той неясной мучительной и сладкой истомы, которая является предвестником первой любви.
Она успешно перешла в десятый класс, отлично училась, много и охотно работала в комсомольской организации; она действительно была активной комсомолкой, была членом комсомольского комитета и её побаивались даже мальчишки, настолько она была требовательна, настойчива и прямолинейна. Ни о каких глупостях, а не то чтобы там о любви, Маруся не помышляла. Она, правда, как и все девушки, любила принарядиться, но в отношении к себе не позволяла никаких вольностей, на школьных вечерах танцевала преимущественно с подругами и вела себя всегда с таким достоинством, что ни один мальчишка не осмеливался дергать её за косу. Возможно, что она так бы и кончила школу, не задумываясь о любви и всяких там ахах и вздохах, если бы на её беду не свалился как снег на голову этот самый Евдокимов.
Он познакомился с ней, поговорил раза два или три и принялся ухаживать по всем правилам галантерейного обращения.
Евдокимов ходил с Марусей в кино, прогуливался в парке, угощал конфетами и даже шоколадом, который ещё с прошлого года лежал затоваренной окаменелостью в витрине сельского продмага, ухаживал так откровенно и недвусмысленно, что всем было очевидно, что дальнейшее развитие романа зависит исключительно от Маруси.
Но тут-то дела и приняли совершенно неожиданный оборот. Маруся, разумеется, отлично понимала, чем вызвано такое исключительное внимание Евдокимова, и, должно быть, ей надо заглянуть в сердце к самой себе, чтобы выяснить, что же в нём происходит, нравится ли ей Евдокимов и способна ли она его любить…
Но кто может заранее знать, что таится в глубинах женского сердца! Маруся заглянула в собственное сердце и ужаснулась…
Возможно, не обрати Евдокимов на неё внимания вовсе ничего бы не произошло, неясные ощущения так бы и остались неясными ощущениями, ветер жизни разогнал бы нечеткую тень, никто никогда и ничего не узнал бы о главном чувстве Маруси. Но тут произошло нечто вроде цепной реакции. Маруся догадалась, а может быть, он и сам об этом сказал, что Евдокимов её любит, тогда она заглянула в собственное сердце, спросила себя – любит ли Евдокимова, и выяснилось, что – да, любит, но только не Евдокимова, а… Чобу!
Это было хуже всего.
До появления Евдокимова она и не подозревала, что любит Чобу. Правда, у неё с Васей были самые хорошие, можно сказать, почти дружеские отношения, недаром и он, и она были членами комсомольского комитета школы. Но о том, что между ними может быть любовь, ни у кого не появлялось никакой мысли. Тем более, что всем давным-давно было известно, что Вася любит Раю Коломиец, и что они поженятся, как только окончат школу. А тут вдруг оказалось, что не только Рая, но и Маруся тоже любит Чобу и не может без него жить.
Ну, и тут началось целое представление. Евдокимов, конечно, сразу очутился в стороне. То есть не то, чтобы совсем в стороне, он продолжал вздыхать и ухаживать за Марусей, по-прежнему охотно прогуливался с ней в парке, если она соглашалась с ним пройти – но сама Маруся резко изменила своё поведение, точно сошла с ума.
Прозрев в своём чувстве, она стала ходить за Чобой по пятам, стала заходить к нему домой, не отходила от него ни на шаг, приглашала его в кино и вообще принялась вести себя так, что даже слепой и тот увидел бы, что девка объелась белены.
Надо сказать, что Чоба – так тот просто не понимал, что это вдруг стряслось с Марусей Коваленко. Сам он никогда не подал ей ни малейшего повода, да и Марусе не хуже, чем другим, было известно, что Васю связывают с Раей Коломиец давние и прочные отношения.
Наконец, на поведение Маруси не могла не обратить внимания и сама Рая.
Вообще, Рая была очень спокойной, молчаливой и даже флегматичной девушкой, она очень полагалась на своего Васю и никогда и ни к кому его не ревновала, но поведение Маруси было столь вызывающе, что даже Рая вышла из своей спячки.
Она даже остановила как-то Марусю у входа в парк, отозвала в сторону и попыталась с ней поговорить.
– Ты что это, Маруська? – спросила её Рая, не зная как приступить к разговору.
– А тебе что? – вызывающе спросила её Маруся и хотела было уйти от неё в парк.
– Нет, ты постой, – сказала Рая и схватила её за рукав.
– Ты меня не хватай, – сказала Маруся. – Я сама так могу хватить…
Это было так непохоже на обычную Марусю, что Рая растерялась.
– Нет, вправду, Марусенька, что же это такое? – взмолилась Рая. – Ведь мы с Васей, ведь меня Вася, ведь я Васю…
– Ну что ты заладила – Вася да Вася? – неумолимо спросила Маруся. – А если я люблю твоего Васю, тогда что?
– Да, как это можно? – сказала Рая. – Ведь это же всё напрасно.
– То есть, как напрасно? – громко возразила Маруся, ничуть не стесняясь проходивших мимо девчонок. – Всё равно я его у тебя отобью!
Конечно, это было маловероятно, Вася был очень серьёзный парень, но поведение Маруси было столь агрессивно, что некоторые и впрямь начали сомневаться – не удастся ли Марусе и в самом деле отбить Васю у Раи.
Маруся, например, у всех на глазах подходила к Чобе, брала его под руку, говорила – «Ну, пошли, у меня два билета в кино», и почти волоком вела его рядом с собой, так что ошарашенный Вася подчинялся ей и лишь с трудом отбивался от неё возле самых дверей кинотеатра. Или подходила к нему в парке, когда он стоял рядом с Раей, бесцеремонно брала его руку, клала себе на талию, свою руку клала ему на плечо, громко объявляла, что ей хочется танцевать и начинала кружить его по аллее под звуки вальса, несшегося с танцевальной площадки.