– Профессор! – иронически заметил Оплачко, начиная уже раздражаться, – захваченный им с собой эксперт разбирался во всех этих цветочках и травках значительно хуже и медленнее этого вежливого старичка.
– А что вы думаете? – неожиданно вступился за Лещенко Евдокимов. – Тихон Петрович и в самом деле большой специалист. Нам есть чему у него поучиться.
Оплачко удивлённо взглянул на Евдокимова и ничего не сказал.
– Ну, а порошки? – настойчиво спросил он Лещенко, возвращаясь к цели своего обыска.
– А порошки – вот…
Старик достал из ящика пачку порошков в обычных белых бумажках.
– Что это? – строго спросил Оплачко.
– Соль – сказал Лещенко. – Наговорная соль.
– Гм, гм, – похмыкал Оплачко и подал несколько порошков Иде Самойловне. – Попробуйте, товарищ Брук.
– Что-о? – сказала товарищ Брук. – А если это яд?
– Как же быть? – задумчиво произнёс Оплачко, больше обращаясь к самому себе. – Может и вправду…
Лещенко потянулся к Оплачко.
– Позвольте.
Он взял из рук Оплачко порошки, присел к краешку стола, развернул ссыпал на одну бумажку, вытряс себе на язык и даже облизнулся.
– Соль, – категорически заявил Лещенко и ещё раз подтвердил: – Обыкновенная соль.
Ида Самойловна нерешительно взяла один порошок и тоже развернула, внимательно посмотрела на кристаллы лежащие на бумажке и осторожно прикоснулась к ним языком.
– Соль, – задумчиво сказала она и на всякий случай сплюнула. – Как будто соль.
– А наверное? – сердито спросил Оплачко.
– А для того, чтобы сказать наверное, нужно произвести лабораторный анализ – невозмутимо сказала Ида Самойловна. – Это вам не шутки.
– А это для чего? – спросил Оплачко, указывая на какую-то чёрную крупу, поданную ему одним из милиционеров.
– Это спорынья – сказала Ида Самойловна. – Маточные рожки.
– Спорынья, – подтвердил Лещенко. – При женских болезнях употребляется, от них много средств, и кора калины, и пастушья сумка, и кукушкин цвет…
– Будто учились, – сказал Евдокимов с похвалой. – Всё-то вы знаете.
Лещенко опять усмехнулся, – в продолжение обыска он то и дело снисходительно усмехался, точно пришедшие в хату люди всё время его чем-то смешили.
– Поживете с моё, и вы узнаете, – назидательно отведи он Евдокимову. – Моё дело чистое, мне скрывать нечего!
– А это для каких надобностей? – спросил Оплачко, принимая от милиционера мешок с какими-то семенами. – От мужских или от женских болезней?
Ида Самойловна опять вытянула свою шею, но ничего не сказала, не разобрала, что за семена.
– А это, как её, семена этой самой, амброзии, – сказал Лещенко. – От потливости ног, парят и прикладывают.
– Ну, скоро у вас этого средства не будет, – засмеялся Евдокимов. – Выведут всю амброзию, вот и нечем будет парить ноги…
– А оружия у вас нет? – спросил Оплачко.
Старик с удивлением посмотрел на следователя.
– Ищите, – сказал он равнодушно. – У меня ничего нет, окромя пользительных трав.
Должно быть, ему надоели и обыск, и расспросы Оплачко. Он повернулся к Евдокимову и одобрительно на него посмотрел – Евдокимов был единственным, кто из этой компании не принимал участия в обыске.
– Вы, как я вижу, поумнее других, – сказал старик. – Разбираетесь в людях.
Он опять улыбнулся, на этот раз уже одному Евдокимову.
– Заболеете – приходите, – предложил он ему. – Вылечу вас лучше всяких докторов.
– От чего, например? – лениво поинтересовался Евдокимов.
– От чего хотите, – сказал старик и похвастался. – И от рака, и от чахотки. Я от чахотки многих вылечил. Потеет, к примеру, человек ночью – шалфеем пою, кровью харкает – кровохлебкой – цветочки такие с серебряными листиками…
А в хате и во дворе везде копались милиционеры и Оплачко то и дело указывал куда им надо заглянуть, – лазили и в подполье на чердак, заглянули даже в загашник, вымели из печки золу, сдвинули кадушку с водой, искали на совесть, – чего искали точно не знали, но без внимания не оставили ни одной щели, ни одного закоулка.
Но Лещенко, казалось, не обращал на них внимания, – хотите – ищите, ваша воля, говорил он всем своим равнодушным видом, меня это не интересует, во всяком случае, мало интересует, потому что ничего у меня найти нельзя.
Действительно у Лещенко было перерыто всё, но, как ни старались Оплачко и милиционеры, обыск не дал никаких результатов, ничего предосудительного найдено у него не было.
– Ну, извините, товарищ Лещенко, – оказал ему на прощанье Оплачко. – Такая уж у нас служба.
– Бывайте здоровы, – сказал в ответ ему Лещенко. – Только вперёд не слушайте дураков.
Он подумал и нахмурился.
– А может и не дураков, а похуже, – добавил он после лёгкого раздумья. – Кто их, людей, разберёт. Может, баба и в самом деле достала где вредный порошок, а на меня валит. На меня легко валить, а виноватый в стороне…
Он деловито подписал протокол обыска и, кажется, больше, чем сам Лещенко, результатами обыска были довольны понятые, – они всё боялись, что старика арестуют и оставят им на храпенье все эти его травы и корни. Участники обыска попрощались с Лещенко, вышли на дорогу и распрощались между собой. Милиционеров Оплачко тут же отпустил, понятые пошли домой, а товарищ Брук в своих танкетках и со своей мозолью сразу отстала от Евдокимова и Оплачко.
Оба следователя вернулись в прокуратуру под вечер, – Оплачко усталый и недовольный, Евдокимов равнодушный и сонный, каким был с самого утра.
Но зато Матвеев давно уже поджидал их обоих и, не успели они появиться, увлёк их к себе в кабинет.
– Ну, как? – безучастно спросил – результаты обыска уже мало интересовали его.
Оплачко пожал плечами.
– Да никак – сказал он сердито. – Напутала чего-то бабка…
– А у меня новости, – перебил его Матвеев и глаза его победоносно сверкнули.
Но так как никто ничего в ответ ему не сказал, он многозначительно посмотрел на своих собеседников и ещё раз повторил:
– Очень важные новости, требующие самых незамедлительных мер.
И он полез в стол и положил перед своими собеседниками листок.
Это было анонимное письмо, – второе анонимное письмо! – и было совершенно очевидно, что написано оно тем же автором, что и первое. Та же почтовая бумага, прочерченная тонкими голубыми линейками, те же фиолетовые чернила, тот же почерк с наклоном вправо, тот же адрес на конверте – «Станица Улыбинская, районному прокурору, лично и секретно»…
И преследовало письмо всё ту же цель: направить следствие по определённому пути!
«Гражданин прокурор! Напрасно отпустили гр. Прибыткова. Он убил гр. Савельева, поищите получше в дровяннике у гр. Прибыткова и всё будет понятно. Свидетель».
Да, на этот раз была подпись, – так и было написано: «Свидетель».
– Ну, что вы на это скажете? – спросил Матвеев, – он обращался, конечно, к Евдокимову; Оплачко, как подчиненному Матвеева, не полагалось иметь собственного мнения.
– Свидетель… – задумчиво произнёс Евдокимов. – Хотел бы я знать, очень бы хотел, фамилию этого свидетеля.
– Ну, это дело всё-таки второстепенное, – сказал Матвеев, – А по существу?
– Что-то этот свидетель очень беспокоится о судьбе Прибыткова, – всё так же заметил Евдокимов, не отвечая на вопрос Матвеева по существу. – Очень уж хорошо осведомлен он обо всём, что касается Прибыткова.
– Ну, а по существу, по существу? – нетерпеливо спросил Матвеев.
– Так поступают жены, когда стремятся избавиться от мужа – высказался Евдокимов. – На почве ревности или ещё почему-либо.
– А что вы думаете, вполне возможно! – воскликнул Матвеев. – Как это мне раньше не пришло в голову! С одной стороны, жена Прибыткова должна быть прекрасно обо всем осведомлена, а с другой стороны, должна его опасаться, зная, что он ни перед чем не остановится…
На этот раз Матвеев соблаговолил обратиться к Оплачко.
– А вы как думаете?
Евдокимов тоже взглянул на Оплачко. По-видимому, тот не думал этого, потому что он как-то очень уж пренебрежительно пожал плечами, однако возразить Матвееву не осмелился. За свое короткое знакомство с Оплачко, Евдокимов убедился, что Оплачко не слишком одобрительно относился к полётам фантазии своего начальника, Оплачко предпочитал собирать факты и, когда в цепи доказательств не хватало какого-нибудь звена, не пытался стянуть разорванные звенья с помощью своего воображения.
Евдокимов перевел взгляд на Матвеева. Этот был весь наэлектризован. В Матвееве вообще было сильно развито творческое начало, он очень верил самому себе и был склонен свои гипотезы выдавать за непреложные аксиомы. Творческая жилка была в нём, но с такой жилкой, подумал Евдокимов, ему лучше было бы стать писателем, нежели прокурором. Прокурор не имеет права на выдумку, подумал Евдокимов, ему не следует проникать взором за облака, гораздо лучше, если он твёрдо ходит по земле и видит, что у него под ногами.
– Мы просто не можем позволить себе откладывать дело в долгий ящик, – сказал Матвеев, так и не дождавшись ответа от Оплачко и обращаясь именно к нему. – Я понимаю, вы, вероятно, устали, но придётся поработать ещё, мы не можем игнорировать полученное указание, хотя бы оно и было сделано неизвестным и даже заинтересованным лицом. Куй железо, пока горячо. Может быть, мы и сегодня ничего не найдём, но завтра наши шансы уменьшатся ещё больше. У Прибыткова необходимо снова произвести обыск. В прошлый раз, при аресте Прибыткова мы осмотрели его квартиру достаточно тщательно, но надворные постройки остались как-то вне нашего внимания. Не так ли?
Он строго посмотрел на Оплачко.
– Да, сарай мы не осматривали, – подтвердил Оплачко.
– Да и что там…
Он не договорил.
– Но теперь мы имеем совершенно конкретное указание, – сказал Матвеев. – И было бы непростительной оплошностью…
Он видел, что его нетерпеливая настойчивость не находила поддержки ни со стороны Оплачко, ни со стороны Евдокимова.
– Извините, Дмитрий Степанович, что я вмешиваюсь в ваши непосредственные функции, но дело, по – моему, не терпит отлагательства, – обратился Матвеев к Евдокимову.