– Нет.
– Какое же это было кольцо?
– Обыкновенное, обручальное.
– Золотое?
– Да, золотое.
– Это вы сами решили быть такой щедрой или Лещенко велел вам принести золотое?
– Лещенко. Он сказал, что кольцо обязательно должно быть золотое, иначе чёрт не примет и даже может швырнул его обратно.
– А что же Лещенко делал с вашим кольцом?
– А до кольца дело не дошло, вы ведь помешали нашей ворожбе…
И, вот, все эти разговоры о кольце, просто никчёмные ненужные для дела разговоры, Евдокимов тщательно фиксировал, записывал каждый ответ Маруси, и пачка заполненных листков у него на столе всё росла и росла.
Евдокимов расспрашивал Марусю какие заклинанья произносил Лещенко, как они собирались идти в поле, как Маруся копала землю, в какой мешок насыпала, кто нёс мешок, как они шли по дороге, о чем разговаривали…
Можно было подумать, что Евдокимов интересуется не столько убийством Савельева, сколько собирается если не стать знахарем, то, во всяком случае, тоже ворожить и вызывать дьявола, настолько его интересовали все подробности ворожбы.
Матвеев сидит, сидит, слушает допрос, потом ему наскучат все эти подробности, поднимется, уйдёт, любопытства ради зайдёт через пару часов, а Евдокимов всё продолжает расспрашивать Марусю, как Лещенко привораживал Чобу, Маруся терпеливо и подробно рассказывает, а Евдокимов всё записывает и записывает.
К вечеру Евдокимов сам пришёл к Матвееву. Прежде всего, он расшифровал свой интерес к кольцам, хотя Матвеев уже сам догадался, что означали найденные кольца, – их было тридцать шесть, значит, у Лещенко было тридцать шесть клиенток, которым он вызывал дьявола. Денег он за ворожбу не брал, или почти не брал, но вознаграждал себя гораздо хитрее и лучше, чем если бы брал со своих посетительниц деньги. Но почему Евдокимов так тщательно старался установить точное число девушек и женщин, которым ворожил Лещенко, Матвееву было непонятно. В конце концов, было не столь уж важно, двадцать или тридцать раз вызывал Лещенко дьявола, а Евдокимов почему-то придавал большое значение сколько раз и кому именно привораживал Лещенко равнодушных или неверных любовников.
Но у Евдокимова была к Матвееву и просьба. Он хотел, чтобы Матвеев послал Оплачко в станицу Золотую, откуда был родом Лещенко. Евдокимов хотел, чтобы Оплачко разузнал всю подноготную старика.
– Вот, в данном случае, прошлое меня очень интересует, – оказал он Матвееву. – Выражаясь вашими словами, вполне возможно, что на этот раз прошлое подопрёт настоящее. Мне бы хотелось сэкономить время, – пока я буду работать здесь, Оплачко поможет мне в Золотой.
Против этого нельзя было возражать, тем более что Матвеев стремился помочь Евдокимову, особенно в последнее время, когда уверовал в его следовательские способности.
– Мы окажем вам любую помощь – немедленно согласился Матвеев. – Оплачко я сейчас вызову, и вы сами ему скажете, что от него нужно.
В тот же вечер Оплачко выехал в Золотую.
А Евдокимов…
Евдокимов принялся выяснять, кому же именно ворожил Лещенко. Он не смог установить имена всех тридцати шести обладательниц обручальных колец, но человек двадцать из этого числа он всё же обнаружил, – двадцать женщин, для которых Лещенко привораживал мужчин.
– И чем же, вы думаете, занимается этот ваш Евдокимов? – сказал Матвеев Пронину, встретившись с последним на заседании райисполкома, не то жалуясь, не то недоумевая по поводу такой растраты времени. – Он вызывает всех тих незадачливых девиц и допрашивает их с утра до ночи!
Пронин ничего не ответил и Матвеев так и не понял, осуждает он следователя или нет.
А Евдокимов действительно сидел в отведённом ему кабинете Оплачко и вёл бесконечные допросы. Перед ним на столе лежала книга «Могущество человека», в которой содержались всевозможные тайны чёрной магии, а перед столом сидела одна из жертв станичного знахаря и, запинаясь от смущения, рассказывала, как привораживала к себе какого-нибудь Петю или Сеню и какие заклинания при этом произносил старик Лещенко.
В общем, все они говорили одно и то же. Приносили кольцо, накапывали землю, шли в поле, на перекрёстке Лещенко очерчивал круг, только косточка, которой очерчивался круг, была то жабьей, то волчьей, то человечьей, – Евдокимов в своих допросах доходил даже до таких подробностей, интересуясь чуть ли не каждым произнесённым знахарем словом – потом старик выкрикивал какие-то страшные и непонятные заклинанья, потом обладательница пылкого сердца шла по полю и забрасывала землёй какие-то следы, потом старик забрасывал куда-то в поле кольцо, которое потом нечистая сила, находившаяся с Лещенко в наилучших отношениях, доставляла, по-видимому, ему обратно в качестве сувенира о приятном времяпровождении, потом старик опять что-то выкрикивал, затем вручал клиентке какой-нибудь корешок или порошок, которым надлежало угостить объект девичьих мечтаний, и на этом ворожба заканчивалась.
Большинство допрошенных ворожбой были довольны; помимо того, что само зрелище было достаточно импозантно и доставляло клиентке множество сильных ощущений, конечная цель ворожбы достигалась, наступательные действия завершались успехом и атакованный субъект в конце концов оказывался в объятиях предприимчивой обольстительницы.
Поразительным было другое – тщательность, с какой Евдокимов не уставал расспрашивать этих свидетельниц обо всех даже самых мельчайших подробностях ворожбы, а затем с потрясающей обстоятельностью записывать эти показания на бланках допросов…
Матвееву становилось жаль бумаги, которую в невероятном количестве изо дня в день переводил Евдокимов!
Многие клиентки знахаря жили, как это постепенно выяснялось, не только в Улыбинской, но и в соседних хуторах и даже в отдалённых станицах, – Лещенко, оказывается, и туда выезжал на гастроли, слава о нём шла всё дальше и дальше, – и Евдокимов вызывал свидетельниц и из этих хуторов и станиц.
Зайдёт Матвеев в кабинет к следователю, стоит и слушает. Сидит перед Евдокимовым какая-нибудь розовощёкая деваха и рдеет от конфуза ещё больше, не знает куда глаза отвести, а он неумолимо расспрашивает свою посетительницу о её сердечных делах.
– Кольцо приносили? Землю копали? В поле ночью ходили? След забрасывали?
И свидетельнице ничего не остается, как отвечать:
– Приносила. Копала. Ходила. Забрасывала.
– Ну и как – помогло? – безжалостно спрашивает Евдокимов, весело поглядывая на свою посетительницу.
Та стыдливо опускает свои глаза долу.
– Помогло, – признаётся она, и её уши под льняными волосами пылают как два алых мака среди золотой пшеницы.
А Евдокимов всё пишет и пишет…
– Дмитрий Степанович, для чего это вам? – не удержался, спросил Матвеев, когда они как-то остались в кабинете вдвоём. – Получается: восемь девок – один я. Ведь одно и то же, одно и то же, одна и та же песня?
Евдокимов засмеялся.
– А как же иначе? – спросил он. – Песня одна, да поёт-то целый хор, – посмотрим, как-то запоёт наш солист, когда услышит эту песню. Восемь девок – справедливо, даже не восемь, а двадцать восемь, только я – это не я, а Лещенко!
Ещё задолго до ареста Евдокимов через своё ведомство попытался навести справки и о Прибыткове, и о Лещенко, он отправил свои запросы и принялся ждать ответа, однако ответ о Прибыткове пришёл раньше. Как раз в те дни, когда Евдокимов был увлечён допросами многочисленных девиц и дамочек, он, выглянув как-то в коридор, увидел среди вызванных свидетельниц Прибыткова. Тот покорно сидел на скамейке и терпеливо дожидался своей очереди, лицо его выражало скуку и даже некоторое раздражение.
– Здравствуйте, Евгении Савич, – поздоровался о ним Евдокимов не без удивления. – Вы ко мне?
– Не знаю, – со сдержанным недовольством ответил Прибытков. – В повестке не указано к кому, – я получил её ещё позавчера, – указано явиться в прокуратуру, а к кому не указано, мне сказали, что это, вероятно, к вам.
– Нет, я вас не вызывал, – сказал Евдокимов. – Разрешите взглянуть на повестку?
Он прочёл повестку, – вызов был подписан Матвеевым. Евдокимов даже встревожился, – неужели Матвеев предпринимал какие-то сепаратные действия? В последнее время Матвеев не вмешивался в работу Евдокимова.
– Я сейчас выясню, – сказал он Прибыткову и пошёл к Матвееву.
Матвеев сидел и работал, он был трудолюбив, усидчив и подолгу засиживался у себя в кабинете.
– Вы вызывали Прибыткова? – спросил Евдокимов прокурора. – Он там сидит и злится.
– Да, да! – оживлённо воскликнул Матвеев, как бы спохватываясь. – Почему же мне об этом не сказали?!
Он был точно чем-то смущён. Он колебался – сказать Евдокимову или не сказать, хотя не сказать он не мог, но и говорить было не совсем удобно, он оттягивал свой разговор с Евдокимовым на эту тему, никто не любит признаваться в ошибках.
– Зачем он вам понадобился, Прибытков? – прямо опросил его Евдокимов. – Надеюсь не по делу об убийстве Савельева?
– Нет, нет, что вы! – воскликнул Матвеев, помедлил, полез в стол и протянул Евдокимову какую-то бумажку. – Прочтите. Это несколько неожиданно…
Евдокимов прочёл, ещё раз прочёл и взволновался так, точно в бумажке говорилось о нём самом.
– Почему неожиданно? – спросил он. – Напротив, очень даже ожиданно. Я просил навести справки о деле Прибыткова и, естественно, что его делом заинтересовались изучили и вот…
Он помолчал.
– Вы когда же это получили? – спросил он Матвеева.
– Позавчера, – сказал Матвеев. – Я хотел вам сразу показать, но как-то не успел…
– Да не мне, не мне! – воскликнул Евдокимов. – Не позвать, не побежать к Прибыткову, целых два дня держать это у себя в столе!
– Вы слишком экспансивны для юриста, – сдержанно заметил Матвеев. – Юрист должен вести себя сдержаннее, иначе он может легко утратить объективность.
– Объективность! – воскликнул Евдокимов. – После долгой разлуки найти товарища и не обнаружить радости?
– Но не в прокуратуре, – наставительно сказал Матвеев. Это не частная квартира, а официальное учреждение.