Он стал перелистывать страницы, на которых были записаны показания многочисленных посетительниц знахаря, указывал во всех показаниях лишь на одну фразу.
– Ну, хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал Матвеев, прочитывая эту фразу. – Но что вы хотите этим сказать?
– А теперь я прошу вас взглянуть на это, – сказал Евдокимов, подходя к шкафу с вещественными доказательствами.
Он распахнул дверцу, небрежно подвинул пистолеты в сторону и указал на мешок, отобранный им у Маруси Коваленко.
– Прошу.
Это был жест великого художника, сдергивающего покрывало со своего нового творения.
Матвеев с недоверием приблизился к шкафу, наклонился к мешку, заглянул туда, сунул руку и… ахнул.
– Н-да, – только и сказал он.
Молчание длилось минуту, а, может, и дольше.
– Н-да, – повторил Матвеев, – в голосе его звучало уважение, – и к Евдокимову, уважение к его прозорливости и таланту, и к Лещенко, потому что следователи и прокуроры, как это ни странно звучит, по отношению к талантливым и выдающимся преступникам испытывают тоже нечто вроде особого профессионального уважения.
– Вы правы, Дмитрий Степанович, – обрёл, наконец, Матвеев слова. – Тут дело уже не в убийстве, оно перерастает масштабы районной прокуратуры.
Не возражая больше ни слова, Матвеев подписал заготовленное постановление о переводе Лещенко в город.
– Ну, а теперь, – вежливо сказал Евдокимов, – с вашего разрешения я займусь этим типом.
Пронин и Матвеев сели в стороне в роли безмолвных свидетелей, – и тот, и другой умели ценить талантливую работу, особенно, когда она протекала в той самой области, которая была отлично известна им самим. Право, было не нужно, просто грешно было бы мешать взлёту Евдокимова.
Евдокимов отдал распоряжение ввести Лещенко.
Евдокимов. Здравствуйте, Тихон Петрович.
Лещенко. Здравствуйте.
Евдокимов. Садитесь.
Лещенко. Благодарствую.
Евдокимов. Вы родились, выросли и прожили большую часть свой жизни в станице Золотой?
Лещенко. Правильно.
Евдокимов. Вы были очень зажиточным хозяином?
Лещенко. Ну, какой там, зажиточным, самый обыкновенный, средняк.
Евдокимов. А вот люди утверждают, что были без пяти минут кулак.
Лещенко. От зависти. Нет человека на свете, которому хоть кто-нибудь не завидовал бы.
Евдокимов. Так вот, гражданин Лещенко: вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве тракториста Савельева.
Лещенко хранил глубокое молчание.
Евдокимов. Что ж вы молчите?
Лещенко продолжал молчать.
Все трое – Евдокимов, Пронин и Матвеев – смотрели на старика.
Он сидел на стуле, ссутулив плечи и глядя куда-то мимо Евдокимова. Невозможно было сказать, в чем это конкретно выражалось, но явственно ощущалось, что Лещенко находится в состоянии величайшего внутреннего напряжения. Вместе с тем в его лице было что-то жалкое и злое, чем-то он напоминал раненого зверька. Он как будто стал даже меньше ростом. Он был сейчас совершенно беспомощен, это понимали все находящиеся в комнате, но все так же понимали, что имей Лещенко возможность, он, подобно хищному зверьку, охотно перегрыз бы всем здесь находящимся горло.
Евдокимов. Вот что, гражданин Лещенко, я не буду играть с вами, как кошка с мышью. Вы человек умный и я не собираюсь вас ловить. Поэтому не вздумайте снова обвинять инженера Прибыткова. Всё, что касается Прибыткова, нами проверено и он полностью выпадает из вашей игры. Правда, вы пытались нацелить нас на Прибыткова, но…
Лещенко /совершенно мрачно и даже безнадёжно/. Разве вы ничего не нашли у него?
Евдокимов /уверенно/. Нашли, но только эту коробочку с ядом, которую мы обнаружили в земле за сараем Прибыткова, закопали вы, а не он.
Лещенко. Как же я мог закопать! Я мог дать её Прибыткову, но закопать…
Евдокимов. Давайте не играть в прятки? Вы наблюдали за мной, а я наблюдал за вами… Вас устраивает это?
И тут Евдокимов в упор задал давно подготовленный и крайне волновавший его вопрос.
Евдокимов. Да, кстати, скажите, Тихон Петрович, что вы делали у немцев?
Однако, номер этот, как говорится, не удался.
Лещенко /спокойно/. Где?
Евдокимов /решительно/. У немцев!
Лещенко. Брехня.
Евдокимов. То есть как, брехня?
Лещенко. Не был я у немцев.
Евдокимов. А где же вы были во время войны?
Лещенко. В Сибири.
Евдокимов. То есть как это в Сибири?
Лещенко. А очень просто. Собрался со старухой и шабаш. Не в плен же попадать!
Евдокимов. А где же вы жили в Сибири?
Лещенко. Нигде.
Евдокимов. То есть, как это нигде?
Лещенко. А очень просто. Жить было негде, без определённого местожительства. Ходили и побирались. Сегодня в одной деревне, завтра в другой.
Евдокимов /совершая ошибку и подсказывая Лещенко ответ/. Это вы в Сибири и ворожить научились?
Лещенко /охотно соглашаясь с Евдокимовым/. Там. Лечить людей травками бабка моя меня научила, а ворожить – в Сибири. Кормиться-то надо было?
Евдокимов. А книгу свою где достали?
Лещенко. Купил.
Евдокимов. В Сибири?
Лещенко. В Сибири.
Евдокимов. А яды свои где достали?
Лещенко. Это не яды, а лекарства.
Евдокимов. Где вы их достали?
Лещенко. Купил.
Евдокимов. В Сибири?
Лещенко. В Сибири. У аптекаря там у одного.
Евдокимов. А пистолеты где достали?
Лещенко. Подобрал.
Евдокимов. В Сибири?
Лещенко. Зачем в Сибири? Здесь, на Кубани, мало ли их здесь по канавам валялось?
Евдокимов. /совершенно неожиданно, хотя это методологическая неожиданность/. Ну, а теперь расскажите нам как вы отравили Савельева?
Лещенко. Зачем мне его было травить?
Евдокимов. Это вы нам тоже расскажете.
Лещенко. Я не охотник сказки рассказывать.
Евдокимов. Тогда нам об этом расскажет жена Савельева. Позвать ее?
Лещенко. А я не желаю с этой бабой разговаривать.
Евдокимов. Мало ли чего вы не желаете!
Лещенко. Она на меня серчает.
Евдокимов. Почему?
Лещенко. Отравила мужа, а на меня валит.
Евдокимов. Мы всё-таки её послушаем.
Евдокимов приоткрыл дверь и позвал секретаршу.
– Там Савельева не пришла? – спросил он. – Если пришла, пригласите её сюда.
Савельева вошла и остановилась на пороге. Она постарела и потемнела с того дня, когда её видел Евдокимов. Стала строже и старше, теперь ей не на кого было опираться, кроме как на самою себя.
– Садитесь, Анна Леонтьевна, – пригласил её Евдокимов, указывая на стул, стоявший возле Матвеева и Пронина. – Приходится беспокоить вас…
– Ничего, – негромко ответила Савельева.
Она послушно села на указанный стул.
Евдокимов /к Савельевой, указывая на Лещенко/. Вы знаете этого человека?
Савельева. А как же?
Евдокимов /к Лещенко/. А вы её?
Лещенко молчит.
Евдокимов. /Савельевой/. Расскажите, пожалуйста, зачем вы обращались к этому человеку? Чего от него хотели, что он вам говорил, чего от вас требовал, словом – всё.
И Савельева сдержано и обстоятельно рассказала о том, что постоянно ревновала своего мужа, хотя для этого у нее не было серьёзных оснований, рассказала, как до неё дошли слухи о том, что Тихон Петрович Лещенко умеет привораживать мужчин так, что они уже никогда не станут смотреть ни на одну женщину, кроме той, которая их к себе приворожила, рассказала, как обратилась к знахарю, как он сперва ей отказал, как она упросила его, как он согласился, как и взял с неё сто рублей и дал взамен приворотный порошок, который она должна была дать выпить своему мужу…
Евдокимов. И кольцо с вас требовал?
Савельева. Да, кольцо требовал.
Евдокимов. В поле вы с ним ходили ворожить?
Савельева. Нет. Он звал, да я побоялась. Муж бы спросил меня, куда я ночью ходила.
Евдокимов. Значит, он просто дал вам порошок?
Савельева. Да.
Евдокимов /к Лещенко/. Она правильно рассказывает?
Лещенко. Покаместь не врёт.
Евдокимов /к Савельевой/. А затем вы дали порошок вашему мужу?
Савельева. Да.
Евдокимов. Как же вы его дали?
Савельева. Всыпала в пиво и дала.
Евдокимов. И он выпил?
Савельева. Да.
Евдокимов. И через несколько часов умер?
Савельева /подавляя готовые вырваться слезы/. Да.
Евдокимов. И после этого вы не пошли, не побежали к этому знахарю, не спросили – как же это так вышло, что муж умер после приёма этого порошка?
Савельева. Как не побежала! Утром, как только узнала, что Петя помер, сразу же побежала…
Евдокимов. Вы поподробнее, поподробнее об этом.
Савельева /сильно волнуясь/. Ну, прибежала. Говорю, как же это так? Чего мне дал? А он говорит, что это случилось от чего-нибудь другого. Говорит, чтобы я не рассказывала никому о том, что давала порошок. Помер он не от этого, а могут подумать, что от этого. Ему, мол, ничего не поможет, а себя я погублю. Начальство ему, мол, не препятствует, начальницы к нему сами обращаются, он всем такие порошки даёт, и никто не помирает. На него не подумают, а подумают, что это я хотела мужа отравит! Мужа из гроба не подымешь, говорит, а детей погубишь. Пожалей детей, тебя посадят, каково-то им будет и без отца, и без матери. Ну, просто напугал меня из-за детей. Ну, вот, я и молчала…
Евдокимов /к Лещенко/. А это она правду говорит?
Лещенко /спокойно/. Врёт.
Евдокимов. Она к вам прибегала?
Лещенко /подумав, – соседи Лещенко могли видеть, как к нему прибегала Савельева/. Прибегала.
Евдокимов. И чему же вы её учили?
Лещенко. Ничему. Сказал, что от моих порошков умереть невозможно, а что она дала мужу, мне неизвестно, пускай делает, что хочет.
Евдокимов. Не учили её молчать?
Лещенко. А зачем учить? Я человек безвинный.
Евдокимов /к Савельевой/. Учил?
Савельева. /безнадежно/. Учил…
Евдокимов. Учил потому что нарочно дал порошок, от которого умер ваш муж, знал, что он умрёт, – вы понимаете, товарищ Савельева, что перед вами убийца вашего мужа?