её слабость и прежде всего в этом залог справедливого отношения к человеку.
– Но всё-таки я не вполне удовлетворён твоими объяснениями – сказал я. – В твоем рассказе слишком много белых пятен. То – неясно, другое – неизвестно. Подоплёка смерти Савельева точно не установлена, сам Лещенко изучен недостаточно. Читатели этого не прощают. Они зададут мне те же самые «почему» и «отчего», которые я задаю тебе, и мне нечего будет ответить.
Пронин засмеялся.
– Теперь я вижу, что писатели своим любопытством превосходят даже следователей, – произнёс он с покровительственной ноткой в голосе. – Ты учиняешь мне форменный допрос, но на твои вопросы я не не хочу, а не могу ответить. Я уже говорил тебе, что я не Жюль Верн. Тебе не хватает подробностей? Выдумай! На то ты и писатель. Но мне думается, что я ответил на самый важный, самый существенный вопрос, который имеется у наших читателей, думается, если ты сумеешь передать мой ответ, читатель на тебя не обидится.
Иван Николаевич внимательно посмотрел на меня и примялся растолковывать мне всё одну и ту же занимавшую его мысль, точно перед ним был не я, старый его друг и приятель, а какой-то непонятливый ученик.
– Вернусь к тому, с чего начал, – сказал он. – Я изложил тебе это дело лишь в качестве иллюстрации, чтобы пояснить, чем отличается наша разведка от всех разведок мири, даже больше, чтобы показать до чего изменилось качество нашей разведки за последние годы. Очень долго методы нашей разведки ничем не отличались от методов старых капиталистических разведок. Причём копировать их методы разведка стала не сразу. При Дзержинском не было ничего подобного, но ведь и Дзержинский был не генералом или детективом, он был одним из выдающихся деятелей нашей партии. Да, во главе нашей разведки должен стоять не чиновник, не карьерист, а именно выдающийся политический деятель. Партийный контроль за деятельностью разведки никогда не должен ослабевать, при этом условии никто и никогда не подчинит политику криминалистической технике. К сожалению, с некоторых пор в органы государственной безопасности постепенно стали проникать всякие карьеристы и авантюристы, всякие чуждые элементы, как своевременно предупреждал об этом Ленин. Ленинское указание о том, что органы государственной безопасности надо постоянно держать под огнем самокритики, было забыто, более того, органы вообще очутились вне критики, советская законность стала нарушаться и вместо того, чтобы выявлять и обезвреживать действительных врагов, они стали создавать искусственные заговоры в угоду подозрительности мнительного диктатора, каким был Сталин в последние годы своей жизни. Основным методом работы стала провокации, основным деятелем разведки – провокатор…
– Позволь, позволь! – перебил я Пронина. – Обратимся к твоему же примеру. А Маруся?
– Как тебе не стыдно! – перебил меня в свою очередь Пронин. – Маруся – провокатор?! Да как у тебя язык повернулся это сказать? Я понимаю твою мысль. Ты хотел сказать, что Маруся была подослана к Лещенко и без её участия Лещенко не удалось бы разоблачить? Правильно. Секретная служба есть секретная служба. Но прежде всего Маруся даже не профессионал. Наш разведчик всегда может обратиться за помощью к любому советскому человеку и, полагаю, никогда не встретит отказа. Но главное не в этом. Что такое провокатор? Это – подстрекатель, его задача искусственно вызвать преступление, спровоцировать преступление, провокатор предлагает тебе совершить преступление, а затем тебя выдаёт. Разве таково было задание, полученное Марусей от Евдокимова? Да никогда в жизни! Секретная служба не может обойтись без секретных сотрудников, но что ей было поручено – уговорить Лещенко совершить преступление? Нет, нет и нет! Ей было поручено только установить, чем занимается Лещенко. Если бы Маруся Коваленко заявила, что Лещенко валяет дурака и всего-навсего занимается лишь тем, что перекликается с чёртом, она стала бы свидетельницей защиты, а не обвинения. Только правду! Только правду поручено было ей установить, и ничего больше. С тех пор, как из органов государственной безопасности удалены авантюристы вроде всяких Меркуловых, Берия и Абакумовых, с тех пор, как снова восстановлен партийный контроль за деятельностью органов, с тех пор правда вернулась в наши органы. Среди обывательской интеллигенции сейчас модно с пренебрежением говорить о наших органах и походя их осуждать. Это ничего не стоящие обывательские толки. Народ думает иначе. Народ и наша партия составляют одно, народ предан делу коммунизма, иначе мы не наблюдали бы непрерывного движения вперед до тех пор, покуда в мире существует капитализм, будут существовать и враги коммунизма. Есть они и в нашей стране, и их надо уметь находить. И в нашем лесу попадаются поганки, – ты сам видишь, какого мухомора нашли мы в нашей Улыбинской.
– Да, успокаиваться не приходится, – согласился я. – Врагов ещё много…
– Неправильная постановка вопроса, – обрезал меня Пронин. – Обычная обывательская манера. Идёшь по улице, толкнул тебя хулиган, а ты кричишь: от хулиганов нет проходу! Вытащили из кармана деньги – от воров нет житья. Врагов не много и не мало, врагов столько, сколько их есть. И надо не забывать, что они есть. Всё же, скорее, их немного. Но, к сожалению, много обывателей. Враг пустит слушок, а обыватель подхватит, враг скажет – плохо, жить нельзя, а обыватель и вправду верит, что жить нельзя, хотя сам живёт и живёт очень неплохо. Не надо забывать только, что враг никогда не успокаивается. Он действует. Каждое действие, даже каждое слово врага вызывает цепную реакцию со стороны обывателей. Иногда не так страшен враг, как страшна эта цепная обывательская реакция. Но иногда страшен и враг сам по себе. Лещенко действовал в одиночку, а нанёс вред, который не мог бы нанести целый отряд диверсантов. Поэтому, когда ты столкнёшься с брюзжащим обывателем, расскажи ему о Лещенко и пусть он тоже укажет – нужна ли нам наша разведка.
Пронин вышел и принёс из соседней комнаты томик в переплёте вишнёвого цвета.
– Для того, чтобы покончить с общими вопросами, – сказал он, я хочу напомнить тебе одну речь Ленина.
Иван Николаевич внимательно посмотрел мне в глаза.
– Догадываешься?
Мне показалось, что я догадываюсь.
– Да, – сказал Пронин, не ожидая моего ответа. – Я имею и виду речь Ленина на митинге сотрудников Всероссийской Чрезвычайной Комиссии 7 ноября 1918 года, – мне иногда кажется, что эта речь произнесена только вчера. Я отниму у тебя ещё пару минут и, думаю, ты не обидишься, если я её тебе сейчас прочту.
И он вслух прочёл эту речь Ленина, и ни мне, ни ему нечего было к ней добавить.
«Товарищи, чествуя годовщину нашей революции, мне остановиться на тяжёлой деятельности чрезвычайной комиссий.
Нет ничего удивительного в том, что не только от врагов, но часто и от друзей мы слышим нападки на деятельность ЧК. Тяжёлую задачу мы взяли на себя. Когда мы взяли управление страной, нам, естественно, пришлось сделать много ошибок и, естественно, что ошибки чрезвычайных комиссий больше всего бросаются в глаза. Обывательская интеллигенция подхватывает эти ошибки, не желая вникнуть глубже в сущность дела. Что удивляет меня в воплях об ошибках ЧК, – это неумение поставить вопрос в большом масштабе. У нас выхватывают отдельные ошибки ЧК, плачут и носятся с ними.
Мы же говорим: на ошибках мы учимся. Как во всех областях, так и в этой мы говорим, что самокритики мы научимся. Дело, конечно, не в составе работников ЧК, а в характере деятельности их, где требуется решительность, быстрота, а главное – верность. Когда я гляжу на деятельность ЧК и сопоставляю её с нападками, я говорю: это обывательские толки, ничего не стоящие. Это напоминает мне проповедь Каутского о диктатуре, равняющуюся поддержке буржуазии. Мы же говорим из опыта, что экспроприация буржуазии достается тяжёлой борьбой – диктатурой.
Маркс говорил: между капитализмом и коммунизмом лежит революционная диктатура пролетариата. Чем больше он, пролетариат, будет давить буржуазию, тем бешен – нее будет её отпор. Мы знаем, как во Франции в 1848 году расправлялись с пролетариями, и когда нас упрекают в жестокости, мы недоумеваем, как люди забывают элементарнейший марксизм. Мы не забыли восстания юнкеров в Октябре, мы не должны забывать про ряд подготовляющихся восстаний. Нам приходится, с одной стороны, учиться творческой работе, а с другой – сломить сопротивление буржуазии. Финляндская белая гвардия не постеснялась расстреливать рабочих, несмотря на её „демократичность“. В глубоких массах укрепилась мысль о необходимости диктатуры, несмотря на её тяжесть и трудность. Вполне понятно примазывание к ЧК чуждых элементов. Самокритикой мы их отшибём. Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путём насилия эксплуататоров, – нет. Этим и занимается ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом».
Окончание первой главы
Пронин был великим математиком, – он точно рассчитал время и закончил долгий рассказ как раз к приходу своих гостей. Я не знал – поздно было или рано и долго ли мы беседовали, – глухой шум станицы, мелодичный вечерний шум, похожий на морской прибой, на набегающие издалека волны, прервался громкими голосами, – они раздавались совсем рядом, и кто-то из темноты спросил:
– Иван Николаевич, можно?
– Давайте, давайте, – громко отозвался Пронин. – Заходите!
Гости как-то сразу выступили из тьмы, – их было пятеро, трое мужчин и две девушки. Не знаю, – условились ли они встретиться где-нибудь заранее или столкнулись вместе случайно, но только пришли они сразу.
Они поздоровались с Прониным, поздоровались со мной, – они не называли себя, и Пронин их тоже не называл.
– Узнаёшь?
Пронин повернулся ко мне и, посмеиваясь, поглядывал на меня.
Я, конечно, понимал, что это герои его рассказа…
Ну, Евдокимова я узнал сразу, тем более, что он был в форме, на нём была гимнастёрка с погонами и синяя фуражка с красным околышем, сразу узнал я и Марусю Коваленко, беленькую девочку с одухотворённым лицом, кто была вторая девушка, я догадался не сразу, глядя на черноволосого кудрявого парня, я задумался – Тарановский это ими Чоба, но присутствие второй девушки побудило меня решить, что это Чоба, а раз это был Чоба, значит, вторая девушка была Раей Коломиец, я не мог только догадаться, как зовут пожилого мужчину в вышитой украинской рубашке.