После этих слов гости покинули швейцарского дипломата и новоявленного ученика «Могуламы».
Даже в машине, вытянув ноги, Пронин не мог успокоиться. Все давился от хохота.
– Вася, милый, что вы там за баню устроили нашему ооновцу?
– Я? Иван Николаевись, сестное слово, нисего. Это самая первая ступень посвяссения в усеники. Он должен облобысать ступни наставника, десять раз пасть перед ним ниц, повторить несколько буддийских мантр… Кстати, сто касается болесней, то я знаю, сто они лесяться осень успесно. Он станет намного сдоровее. Тело надо раскрепоссять.
– Особенно тело дипломатического работника! – веселился Пронин. – А по-русски вы это как, специально для меня говорили?
«Могу-лама» посмотрел на Пронина, улыбнулся, и его узкие глаза сузились еще больше.
…А что же покинутый нами в самый разгар приготовлений к премьере Лифшиц?
Прикрепив все марки с именами к нужным креслам, Лифшиц удовлетворенно откинулся на стуле. Главное, чтобы ничто не сбивало диспозиции. За каждым из стрелков закреплялась своя цель. Каждый наблюдатель тоже закреплялся за определенным объектом. Лифшиц с сожалением оставил макет, на котором каждая марка занимала свое законное место, и встал, чтобы посмотреть на настоящий театральный зал.
Зрители уже начали собираться на премьеру. Лифшиц припоминал многие имена и лица. Практически все были ему знакомы. Охрана действовала вроде бы незаметно. Лифшиц, удовлетворенный, улыбнулся и закрыл глаза. «Механика работает четко! Так, теперь надо проверить служебный вход». Михаил сбежал вниз и театральными закоулками пробрался к черному ходу.
Здесь его глазам предстала картина вопиющего нарушения порядка. На улице толпились десятки незапланированных посетителей. Раздавались крики: «Я от N.N.!» (варианты разные) или «Позовите администратора!».
– Кому тут администратора? – прорычал Лифшиц, расталкивая охрану, сдерживающую незадачливых меломанов, еще не утративших надежду на контрамарки.
– Сейчас я вам выведу администратора! – Лифшиц все более распалялся. – Если через минуту не увижу вокруг этого дверного проема сто метров абсолютно свободного пространства, все, в это пространство попавшие, будут подвергнуты самому строгому административному преследованию!
Толпа невольно отступила от служебного входа.
– А вы кто такой? – послышался тихий тонкий голосок.
Лифшиц не удостоил обладателя столь слабого голоса ответом и продолжал:
– В течение всего спектакля проем должен быть свободным! Товарищ Кошмилло, вы будете лично отвечать за этот участок! И, снова обернувшись к начавшей редеть толпе «знакомых» и «полузнакомых» завсегдатаев, проникающих в театр через служебный вход, зловеще прорычал:
– Проход сегодня закрыт для всех.
Рассеяв толпу, Лифшиц, покрасневший, но довольный собой, поднялся по лестнице. Движение зрителей достигло апогея. Вечерние наряды столичных модниц контрастировали с большим количеством парадных офицерских и генеральских мундиров. Публика попроще была одета строго, но достойно.
Увидев входящего в зрительный зал Малля в сопровождении Пронина и переводчика Андрея, Лифшиц нажал на кнопку вызова, неделю назад проведенную в кабинет «директора оперетты» ребятами с Лубянки. Главный режиссер и лейтенант Прокопчук мгновенно появились в дверях.
– Давайте первый звонок. Все идет по плану. Я нахожусь в пункте номер один. Обо всех сюрпризах докладывать мне лично – и срочно. Есть вопросы?
Запонка исчезает
Как и обещал, Пронин оказался в «Метрополе» ровно через три часа после того, как здесь побывал «лама». Подойдя к номеру Малля, он осторожно постучал в дверь.
– Войдите, – раздался голос швейцарца. Пронин открыл дверь и вошел в номер.
Чувствовалось, Малль изменился. Это был уже не тот самоуверенный и лощеный дипломат, стоявший с хозяйским видом на трибуне в проеме Триумфальной арки на площади перед Белорусским вокзалом. Франц Малль выглядел растерянно. Глаза его смотрели грустно и вопросительно. В них читалось ожидание очередного подвоха. Или, наоборот, ожидание ответа на волнующий его вопрос. Пронин решил не усугублять психическое состояние Малля расспросами.
– Давайте собираться в театр, господин Малль. Пора отдохнуть от ваших изнурительных восточных психопрактик!
– Да-да, – засуетилось дипломатическое лицо, – я уже почти готов. Вот, все на месте. Костюм, галстук… Как, вы находите, я выгляжу?
Малль торопливо подошел к зеркалу, внимательно оглядывая свою фигуру и сверяя увиденное с отражением.
– Вряд ли вы нуждаетесь в моих советах, дорогой господин Малль, – деликатно поддержал Пронин запутавшегося в своих чувствах дипломата. – Ваш внешний вид безупречен.
Малль облегченно вздохнул:
– Знаете что, господин Пронин, в вашей стране за одну лишь неделю я получил столько впечатлений, сколько не смог бы получить за год своей прежней жизни! Предчувствую, каким открытием станет для меня ваша новая оперетта.
– Завидую вам, господин Малль. Вы еще не разучились удивляться.
– Да, не разучился, – почему-то горестно проговорил дипломат. – Нам пора выходить?
– Пора, переводчик и охрана ждут внизу.
– Тогда – вперед! – Малль в последний раз окинул взглядом свое отражение в зеркале и, шумно выдохнув, направился к двери.
«Хорошо, что театр рядом. Если бы я сейчас усадил его в машину, где на месте шофера сидит Вася Могулов в форме чекиста, швейцарца точно хватил бы удар», – весело подумал Пронин, ведя Малля к филиалу Большого театра, где должна была состояться премьера оперетты Дунаевского.
Около входа их уже ждали. Охрана, стараясь действовать незаметно, создала коридор, по которому Франц Малль и сопровождающие его Пронин и Горбунов прошли в фойе. Швейцарец залюбовался интерьерами театра.
– Ну, как? – поинтересовался Пронин.
– Я бы сказал, это не хуже Вены. Мне очень нравится.
– Уверен, зал и акустика на вас тоже произведут впечатление. Пройдемте в ложу.
Пронин, Малль и переводчик заняли свои места после второго звонка. Возбужденный атмосферой премьеры, театрал Малль раскраснелся. В его широких ладонях были стиснуты бинокль, программка и две карамельки. Наконец, подошла и чета Хармишей. «Как же без этих дипломатов…» – подумал Лифшиц, следивший за происходившим в ложе из своего укрытия. Неожиданно Малль попросил Андрея поменяться с Прониным местами:
– Вы уж извините меня, старика, но я хочу быть рядом со своим гидом.
Переводчик вежливо уступил место Маллю и пересел к Хармишам.
– У нас в Москве есть негласное правило: премьера должна начинаться с получасовым опозданием! – шептал Пронин на ухо Маллю, увидев, как тот второй раз взглянул на свои золотые часы. – Социализм!
– У нас, при капитализме, та же история, – улыбнулся швейцарец, приставив часы к уху и проверяя ход.
Убежищем Лифшица была комнатка осветителя с занавешенным окошком, через которое ему был виден весь зал. Вооружившись отличной оптикой, он всматривался в лица зрителей, фиксировал их перемещения.
– Гасить свет? – спросил его кто-то из-за спины.
– Погасите по моему приказу. Так, кажется, все в сборе. Идиотская традиция гасить свет в театре, идиотская. Ну, ничего, когда-нибудь мы это исправим. Почему Горбунов поменялся местами с товарищем Прониным? Не нравится мне этот Горбунов! Какого черта ему не сидится на месте?
Кто-то крикнул в отдалении: «Ну, начали!»
– Труппа готова? – спросил Лифшиц, не оглядываясь.
– Давно готова, Михаил Самойлович.
– Пес с вами, через четыре минуты гасите свет. Он хотел сказать «пять минут», но «четыре» звучало загадочнее и потому внушительнее. «Только бы эти оболтусы не подвели», – думал Лифшиц, глядя на «мастеров советского искусства», разместившихся в партере. Только через них, да еще через представителей посольств террористы могли действовать в этот вечер. Впрочем, посольских работников почему-то на премьере было немного. В отличие от сотрудников советских органов. Если начнется беспорядок, никто из врагов не уйдет. В театре много чекистов. Но и жертв тогда все же будет трудно избежать… А Пронин строго-настрого сказал: «Один убитый или даже раненый обыватель означает полный провал операции. Сейчас не сорок второй год! Да, не сорок второй, тут голову сломаешь». Лифшиц еще внимательнее стал рассматривать рассаживающуюся по креслам публику, сверяясь по схеме с наклеенными марками.
Малль восторженно вслушивался в первые, неясные еще звуки настраивающихся инструментов оркестрантов, доносившиеся то из-за кулис, то из ямы. Наконец, спектакль начался. Медленно погас свет, зазвучала увертюра. Занавес открылся. Пронин сразу приметил в массовке своих младших товарищей и с трудом подавил улыбку. Хотя на нее он и имел право – представление обещало быть веселым.
Мелодия партизанской песни о вольном ветре покорила зрителей с первых же тактов:
Друг мой, будь как вольный ветер.
Ветру нет преград на свете.
Птицей летит в просторы,
Мчится в леса и горы…
Празднично, бравурно, заразительно!
Действие также захватило своим молодым задором. Моряки и портовые рабочие, посетители кабачка «Седьмое небо» вызвали единодушную симпатию зала. Главные герои – бывший партизан Янко, скрывающийся от полиции под именем Стефан, и его подружка Стелла противостояли управляющему пароходной компании и его заморскому покровителю – мистеру Честерфильду. Портовые рабочие и грузчики отказывались разгружать судно со смертоносным грузом – оружием. Бывший предатель, а ныне приспешник мирового капитализма, управляющий Стэн терпел одну неудачу за другой. Даже племянник Георга Стэна – простак Микки влюбился в портовую девчонку Пепиту. Либретто явно писал человек, наделенный чувством юмора. Зал постоянно взрывался хохотом, и Пронин тоже всласть повеселился.
Малль держался непринужденно и, кажется, искренне реагировал на каждую репризу. Он не интересовался реакцией зала, никого не искал глазами среди московских театралов. И Пронин понял, что, если сегодня и состоится теракт, Малль вряд ли будет иметь к нему отношение.